— 238 — •
жалѣнія; весталка, которой пришлось бы быть представительницей шаізоп <1е іоіёгапсе, находилась бы, конечно, въ не болѣе невыгодномъ положеніи. Можетъ-быть, его самого подкупаете мысль, что отъ его сохраненія зависитъ про-долженіе существованія и всего общественная порядка Франціи. ІІадеиіе этого порядка онъ считаетъ началомъ всевозможныхъ ужасовъ. Гизо'—человѣкъ правильно идущая прогресса, и ему кажется, что дорогимъ, кровью до-бытьтмъ пріобрѣтеніямъ революціи теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, грозитъ мрачно приближающійся міровой ура-ганъ. Онъ-какъ бы хочетъ выиграть время, чтобы успѣть унести подъ крышу сжатые снопы. Дѣйствительно. продол-женіе того мирнаго періода, въ который можно собрать и спрятать созрѣвшіе плоды, составляетъ нашу первую потребность. Покамѣстъ, сѣмена либеральныхъ принциповъ. взошли только абстрактно, и имъ нужно сперва спокойно созрѣть въ конкретно узловатѣйшей дѣйствительности. Свобода, которая до сихъ поръ становилась здѣсь и тамъ только отдѣльнымъ человѣкомъ, должна перейти такъ же въ массы, въ низшіе слои общества, и сдѣлаться народомъ. Это преобразованіе свободы въ народъ, этотъ таинственный процессъ, который, какъ всякое рожденіе, какъ всякій плодъ, требуетъ, какъ необходимаго условія, извѣстнаго времени п спокойствія, конечно, важенъ не меньше того нровозглашенія принциповъ, которымъ занимались наши предшественники. Слово становится плотью, а плоть сочится кровью. Мы меньше работаемъ, но больше страдаемъ, чѣмъ наши предшественники, которые думали, что все окончится счастливо, когда священные законы свободы и равенства провозгласятся торжественно и освятятся на сот-няхъ боевыхъ полей. Ахъ, къ сожалѣнію, и теперь многіе революціонеры заблуждаются, воображая себѣ, что главное дѣло въ томъ, чтобы ст» пурпурной мантіи правительственной власти срывалось больше или меньше кусковъ свободы; они рады, когда указъ, провозглашающей такой или другой демократический законъ, является ясно и отчетливо отгіе-чатаннымъ въ «Монитерѣ». Помню, что когда, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, я однажды посѣтилъ старика Лафайета, онъ при моемъ уходѣ сунулъ мнѣ въ руку бумагу и при этомъ имѣлъ убѣжденный видъ чудодѣя-доктора, дающаго вамъ эликсиръ отъ- всевозможныхъ болѣзней. Это была извѣстная прокламация человѣческихъ правь, которую
ста-рикъ, за. шестьдесятъ лѣтъ до того, иривезъ съ собою изъ