— 626 —.
- глава вторая!!
Моя мать сама уложила мой сундукъ; съ каждой рубашкой она клала хорошій урокъ. Прачки впослѣдствіи времени подменили всѣ эти рубашки, а съ ними и хорошіо уроки. Отедъ мой былъ глубоко взволнованъ и далъ мнѣ длинную записку, въ которой но пунктамъ изложилъ, какъ я долженъ вести себя въ этомъ мірѣ. Въ первомъ пунктй значилось, что я, прежде чѣмъ истратить червонепъ, долженъ десять разъ повернуть его въ рукѣ. Спачала я слѣ-довалъ этому правилу, но потомъ постоянное верченіѳ сдѣ-лаюсь для меня утомителышмъ. Вмѣстѣ съ запискою, отецъ мой вручилъ мнѣ принадлелсащіе къ ней червонцы; пртомъ онъ взялъ ножницы, отрѣзалъ косичку съ своей милой головы и далъ мнѣ эту косичку на память. Она ещо теперь у меня, и я плачу каждый разъ, какъ смотрю на напудренные, тонкіе волосенки...
Въ ночь, предшествовавшую моему отъѣзду мнѣ снился слѣдуюіцій сонъ.
Я гулялъ Одинъ въ прекрасной, свѣтлой мѣстности, на берегу моря. Былъ полдень и солнце покрываю воду настоящими алмазами. Здѣсь и тамъ на берегу возвышались боль-шія алоэ, тоскливо протягивавшія зеленыя руки къ лучезарному небу. Тутъ же росла плакучая ива съ низко-опустившимися вѣтвями, которыя приподнимались каждый разъ, какъ волны задѣвали ихъ, такъ что она была въ эти минуты похожа на молодую русалку, которая приподнимаешь свои зеленыя кудри, чтобы лучше слышать, чтб пашепты-ваютъ ей въ уши влюбленные духи воздуха. Дѣйствительно, тутъ раздавались звуки, иногда иохожіе на вздохи и нѣя;-пый лепетъ. Море блестѣло все красивѣе и милѣѳ, волны шумѣли все благозвучнѣе, и на этихъ пгумящихъ, блистаю-щихъ волнахъ показаіся серебряный Адальберта, точно такой, какимъ я видѣлъ его въ гнезенскомъ соборѣ, съ серебрянымъ жезломъ въ серебряныхъ рукахъ, съ серебряной митрой на серебряной головѣ, и онъ махать мнѣ рукою, и кивать головою, и, наконецъ, когда очутился противъ меня, крикнулъ мнѣ зловѣщимъ серебрянымъ голосомъ...
Но словъ его, при шумѣ волнъ, я не могъ разслышать. Кажется мнѣ, однако, что мой серебряный соперникъ ки-пулъ мнѣ насмѣшку,—потому что я еще долго стоялъ на берегу и плакать, пока наступили сумерки, и небо и море
сдѣлались сумрачны п блѣдны, и печальны выше всякой