— 96 --
дленіе. Теперь она лежала очень спокойно и, можетъ-быть, была совсѣмъ синяя. По временамъ, однако, когда запря-женныя въ дроги траурныя лошади вздрагивали и дѣлали безпокойное движеніе, ынѣ чудилось, будто сами покойники приходятъ въ нетерпѣніе, будто они устали ждать, будто! имъ хочется поскорѣе лечь въ могилу; и когда тутъ же, при въѣздѣ въ кладбищенскія ворота, какой-то кучеръ взду-малъ обогнать другого, и весь иоѣздъ пришелъ въ безпо-рядокъ, жандармы съ саблями на-голо вмѣшались въ толпу, то тамъ, то сямъ стали раздаваться крики и ругань, нѣко-торыя дроги опрокинулись, гробы раскрылись, покойники показались наружу, — мпѣ почудилось, что я вижу передъ собой самое ужасное изъ всѣхъ возстаній — возстаніе мер-твецовъ.
Щадя нервы моихъ читателей, я не стану разсказывать все, что я видѣлъ на Пэръ-Лашезѣ. Довольно сказать, что я, человѣкъ закаленный, не могъ подавить въ себѣ глубо-чайшаго ужаса. Можно узнать умираніе у постелей умираю-1 щихъ и затѣмъ съ яснымъ спокойствіемъ ожидать смерти; но привыкнуть къ мысли быть погребеннымъ среди холер-ныхъ труповъ, въ обсыпанныхъ известью могилахъ—невозможно. Я постарался какъ можно скорѣе добраться до са-маго высокаго пригорка на кладбищѣ, откуда открывается такой красивый видъ на весь городъ. Солнце только-что зашло, его послѣдніе лучи, казалось, грустно прощались съ землей, туманъ сумерекъ окутывалъ точно бѣлой простыней больной Парижъ, и я горько плакалъ надъ несчастнымъ городомъ, городомъ свободы, энтузіазма и мученичества, I который такъ много уже выстрадалъ за освобожденіе чело-вѣчества!
УІІ.
Парижъ, 12 мая 1832.
Историческіе очерки прошлаго, обѣщанные мною въ предыдущей статьѣ, должны быть отсрочены. Настоящее въ этотъ промежутокъ времени заявило себя такъ рѣзко, что нельзя было много заниматься нрошлымъ. Великое всеобщее бѣдствіе—холера, затихаетъ, правда, понемногу, но оно оставляетъ за собой много горя и тревогъ. Солнце, правда, опять весело сіяетъ, люди опять весело идутъ гулять, н болтаютъ, и смѣются; но множество черныхъ траурныхъ одеждъ, встрѣчаемыхъ всюду, не позволяютъ ощущать въ
душѣ истинно радостнаго чувства. Какая-то болѣзненная