родины. Но и эту слабую познавательную способность даруетъ имъ Высшій Вождь только до дня страшнаго суда. Съ той минуты, когда не будетъ ни времени, ни будущаго, они навсегда утратятъ всякую способность познаванія.[1] Они знаютъ также, въ которомъ кругу ада наказуются другіе грѣшники: такъ Чіакко говоритъ Данту, гдѣ найдетъ онъ души нѣкоторыхъ государственныхъ людей Флоренціи.[2] Тоже самое чувство, которое побуждаетъ ихъ предстать къ Миносу, чувство правосудія, даеть имъ знаніе о казни другихъ. Но въ той мѣрѣ, какъ смущается ихъ духъ, темнѣетъ и тѣлесная оболочка ихъ души, такъ точно какъ внутренняя радость выражается на землѣ улыбкою, а въ раю усиленнымъ изліяніемъ свѣта.[3] Въ этомъ состояніи пребудутъ они безъ измѣненія до дня страшнаго суда; съ этого же времени каждая душа облечется снова въ земную плоть свою, восприметъ свой прежній образъ и чрезъ то получитъ большее совершенство. Но тѣмъ самымъ грѣшники лучше поймутъ правдивость своей казни и тѣмъ полнѣе возчувствуютъ жестокость наказанія.[4]
По ученію Данта, употребленіе нашего духа можеть быть двоякое: практическое (активное, operativo, воля) и спекулятивное (speculativo, разумъ). Цѣль разума спекулятивнаго созерцаніе и изысканіе, управляемое философіею; цѣль практическаго разума — творить и создавать. Сообразно съ этимъ, человѣкъ въ земной жизни долженъ стремиться къ осуществленію двоякаго счастія, къ которому ведутъ двѣ различныя дороги: жизнь активная и жизнь созерцательная. Первая ведетъ къ счастію въ земной жизни, состоящему въ подвигахъ добродѣтели; вторая къ блаженству вѣчной жизни, къ созерцанію Божества, къ чему наши собственныя добродѣтели могутъ достигнуть только при содѣйствіи божественнаго свѣта. Къ этимъ двумъ цѣлямъ человѣчество должно стремиться двумя средствами: къ первому философскимъ развитіемъ, ко второму развитіемъ духовнымъ; первое указываетъ намъ философія, второе божественное откровеніе.[5] Это великое дѣленіе жизни на жизнь активную и созерцательную соблюдается и въ распредѣленіи грѣшниковъ въ аду; по крайней мѣрѣ
