368
Д. Л. Мордовцев*
подавить припадка вспышки и сказалъ караульнымъ принесшимъ обѣдъ: «отдайте его собакамъ».
Вечеромъ, когда ему принесли и ужинъ съ княжескаго стола, послѣдовала та же исторія. Этотъ княжескій ужинъ Кравковъ выброси лъ въ тотъ сосудъ, который арестанты называютъ «чига-нашкой».
— Скажите Шешковскому, обратится онъ при этомъ къ караульнымъ:— если со мною ничего - не сдѣлаютъ и станутъ меня еще здѣсь держать, то вѣдь руки у меня не скованы,—я самъ что нибудь надъ собою сдѣлаю.
Это такъ напугало Вяземскаго, что онъ тотчасъ же поскакалъ къ митрополиту Гавріилу.
— Ваше высокопреосвященство! помогите, молилъ онъ митрополита.
— Въ чемъ дѣло, сіятельнѣйшій князь?
— Государыня думаетъ, что я жестоко обращаюсь съ моими арестантами и не умѣю ихъ направить на путь истины. А мнѣ вотъ на шею посадили раскольника дворянина, такого, что Вольтера да Руссо читаетъ и въ скитахъ жилъ. Какъ мнѣ съ нимъ сладить насчетъ вѣры!—Позвольте мнѣ его къ вамъ прислать, ваше высокопреосвященство.
— Хорошо, пришлите.
IX.
Передъ княвемъ Вявѳмскюгь.
Въ чемъ состояло объясненіе митрополита съ Кравковымъ, какъ они поняли другъ друга—изъ дѣла неизвѣстно. Но несомнѣнно, что митрополитъ не возбудилъ въ странномъ раскольникѣ того глубокая презрѣнія, какое возбудили въ немъ и архіерей нижего-родскій, и Ребиндеръ, и Шешковскій, и Вяземскій. Оно и не удивительно: митрополитъ Гавріилъ былъ умнѣе всѣхъ ихъ и болѣе всѣхъ понималъ душу человѣческую. Не даромъ Екатерина особенно уважала этого іерарха, посвятила ему даже своего «Вели-сарія» и всегда называла его «мужемъ острымъ и резонабельнымъ». Этотъ же митрополитъ, глубоко возмущаясь стариннымъ обыча-емъ, въ силу котораго провинившихся священниковъ сѣкли какъ Сидорову кову, исходатайствовалъ у правительства указъ объ унич-тоженіи этого гнуснаго обычая-закона.
Какъ отнесся митрополитъ къ воззрѣніямъ Кравкова, можно отчасти судить по письму его къ князю Вяземскому, по поводу
того же Кравкова.