За время моей государственной службы, а особенно за шестнадцать лѣтъ пребыванія въ Императорской Академіи Художествъ въ качествѣ конференцъ-секретаря и вице-президента, а затѣмъ и въ должности министра народнаго просвѣщенія, несмотря на кратковременность полугодоваго исправленія ея, вопросы, связанные съ ограниченіями гражданскихъ правъ евреевъ, не только почти ежедневно напоминали о себѣ, но постоянно вызывали во мнѣ чувства неловкости и даже стыда, когда приходилось на просьбы и требованія молодыхъ іудеевъ, основанныя на понятіи о справедливости, отвѣчать указаніями на законъ, нелогичность и несправедливость котораго не могли мною не сознаваться. Почти каждый администраторъ въ Россіи, начиная отъ высшихъ ступеней чиновной іерархіи и кончая низшими, принужденъ имѣть дѣло съ „еврейскимъ вопросомъ“, иначе говоря, съ законодательствомъ, касающимся евреевъ, и съ жертвами его, а иные представители государственной власти положительно завалены этого рода дѣлами.
Изъ такихъ дѣлъ, съ которыми мнѣ приходилось сталкиваться, нѣкоторыя были, конечно, пустяшными, другія, напротивъ, существенно важными для заинтересованныхъ въ ихъ разрѣшеніи лицъ, но всѣ они имѣли два общихъ признака: во-первыхъ, при „исполненіи“ по нимъ необходимо было считаться съ юридическими нормами, которыя не только часто противорѣчили обычнымъ понятіямъ о правѣ и справедливости, но самый смыслъ которыхъ былъ иногда крайне неясенъ или запутанъ, а во-вторыхъ, при разрѣшеніи подобныхъ „еврейскихъ" дѣлъ открывалась почти всегда явная возможность для лица, обязаннаго примѣнить тотъ или другой законъ, то или другое правило, при нѣкоторомъ съ его стороны желаніи, проявить произволъ въ вопросахъ, отъ рѣшенія которыхъ въ томъ или иномъ смыслѣ зависѣла вся дальнѣйшая судьба просителя.
