Мое воззрение не только не исключает свободу человека, но непоколебимо устанавливает существование ее, основанное не на разуме, но на непосредственном сознании. Каковы бы ни были общие законы, управляющие миром и человечеством, бесконечно малый момент свободы всегда неотъемлемо принадлежит человеку. И признание этого ограничения свободы не приведет человека к рассуждению восточных о тщете действий, а, напротив, заставит его пользоваться каждым моментом свободы. Признание же закона необходимости, к которому я пришел, есть только то признание, которое существует бессознательно, всегда существовало и будет существовать в человечестве, и то самое сознание, которое выражено нам в божественном учении: «ни один волос не упадет с головы нашей без воли отца».
Допустив закон необходимости и ограничения свободы временем, мы приходим к тому же, к чему пришли матерьялисты — к отрицанию души, бессмертия и божества.
Расстояние моего вывода от вывода матерьялистов равно расстоянию, отделяющему нуль от бесконечно малого.
Разность между нулем и бесконечно малым невыразимо велика.
Матерьялисты говорят, что человек имеет нуль свободы; я говорю, что он имеет бесконечно малую величину свободы.
Человек непосредственным сознанием признает в себе присутствие свободы, то есть сущность, независимую от всего остального. Ту же сущность человек непосредственным сознанием признает и в других существах. Как в нем, так и в других, сущность эта ограничена бесконечно малым моментом времени, но число существ, одаренных сущностью свободы, бесконечно велико.
Бесконечно малый момент свободы во времени есть душа в жизни. Прекращение условий времени есть смерть, т. е. свобода вне времени — бессмертие.
Бесконечно великая сумма моментов времени есть сущность свободы, вне времени есть божество.
[2]Если допустить, как то делают[3] историки, что цель[4] движения человечества известна нам, кроме осуждения, которое мы должны брать на себя, мы должны допустить в истории две одинаково непонятные силы: гениальность и случайность; ибо если цель движения человечества известна нам, и она состоит или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общес[твенном] прогрессе, мы должны для того, чтобы объяснить, почему цели эти достигались такими, а и не иными путями, должны допустить гениальность и случайность, как то и делают все историки без исключения. «Случай сделал положение, гений воспользовался им».
Но что такое случай? Что такое гений? Случай, случайность есть только парифраза:[5] «Я не знаю, не могу и не хочу знать, почему? и говорю: случай». Гений,[6] если это не есть простое
- ↑ Автограф-вставка в корректуру.
- ↑ Зачеркнуто: Только с этой точки зрения, глядя на ⟨свойства, характер и⟩ обстоятельства жизни этого человека, каждая черта его характера, ⟨каждая так называемая случайность его жизни, его насморк одинаково, как и его завладение консульством или приказ об убийстве Энгиенского⟩ каждое событие будут представляться нам все без малейшего исключения одинаково значительными, ибо все будут, очевидно, одинаково необходимы. Только при этом воззрении нам не будет нужно употреблять слова гениальность и случайность, играющие такую важную роль в описаниях всех героев и в особенности Наполеона. Если допустить, как говорят одни историки, что всё было произведено его волей, то весь европейский мир представляется поприщем капризов одного человека.
- ↑ Зач.: другие
- ↑ Зач.: событий было величие Франции, всемирная монархия или даже равновесие Европы, то очевидно, что и та, и другая, и третья цель могла быть достигнута другими путями, и для того, чтобы объяснить, почему это всё было так, а не иначе, надо и вписано, кончая: а и не иными путями, должны
- ↑ Зач.: следующего понятия
- ↑ Зач.: есть парифраза следующего.
