<img alt="" class="wauto" src="./img/b00002241.png">
кафтанъ, бережно сложилъ его; одернувъ рубаху, сѣлъ на конникъ.
— Да чего же она тамъ въ клѣти?
Настасья опять не отвѣтила, но Марина обернулась.
— А чего? У Аринки повиваетъ.
Иванъ Ѳедотовъ понялъ и крики, которые онъ слышалъ, и смущеніе Настасьи и, нахмурившись, закачалъ головой. Это рожала Арина солдатка, сноха, мужъ которой уже 6-й годъ былъ солдатомъ и ни разу не приходилъ. Иванъ Ѳедотовъ не зналъ этого.
— Кликни мать-то! Ну ее... Пускай пропадетъ. Пропасти на ней нѣтъ... Давай, что ли, обѣдать.
Настасья подала ему чашку квасу, хлѣбъ и солонку. Онъ помолился и сѣлъ ѣсть.
Пока онъ ѣлъ, пришла взволнованная, потная Михаловна пузыремъ [?], сморщенная, бѣлая, съ быстрыми, легкими, мягкими движеніями и тотчасъ поклонилась въ землю, прося прощенья за невѣстку.
— То-то, добѣгалась.
— Не грѣши, Ѳедотычъ. Человѣкъ слабый. Какъ-то ей Богъ проститъ.
— Заступи, матушка, — обратилась она къ старухѣ.
Старуха [не] поняла, спросила, о чемъ и, понявъ [сказала:]
— Всѣ мы грѣшны, не серчай. Грѣхъ. Богъ ее проститъ. Грѣхъ.
Иванъ Ѳедотовъ замолчалъ и, вставъ, помолился.
— А что мерина чалаго оставили, что ли, ребята?
— Не догадалась! Никакъ нѣту.
Въ это время, запыхавшись, вбѣжалъ Тараска Настасьинъ, любимый внукъ Ивана Ѳедотова, съ такими же глазами и ямочками, какъ мать. Онъ услыхалъ слова дѣда. Онъ, увидавъ съ выгона, гдѣ онъ игралъ съ ребятами, стерегущими овецъ, что обѣдня отошла, бѣжалъ домой, чтобы встрѣтить дѣда.
— Оставили, дѣдушка, на задворкахъ.
— Ну ладно, давай, Михаловна, кафтанишко старый, поѣдемъ, Тараска, пахать. И мерина учить и тебя стану.
И Иванъ Ѳедотовъ пошелъ на задворокъ; своротилъ соху съ новой разсохи, срубленную лѣтомъ и обдѣланную передъ весной; онъ вывелъ мерина, запрегъ, подвязалъ сволока и, посадивъ внука на мерина, повелъ его въ поводу изъ воротъ въ проулокъ, нa Миткину дачу. Бабы вынесли ему завтракъ мужикамъ; онъ перекинулъ мѣшокъ черезъ седѣлку.
Между тѣмъ въ клѣти, на полу, на подосланной рогожкѣ, солдатка Арина съ растрепанными волосами и выпученными глазами хваталась зубами за веревки и старалась удержать стоны. Она мучалась не столько отъ боли, сколько отъ раскаянія и страха передъ свекоромъ, мужемъ и Богомъ. Преступленіе