Садовник с удивлением видел, несмотря на то, что ничего не гналось зa ними, и что бежать не от чего было, и что ничего они особенно радостного не могли найти на лавочке, — садовник видел, что они вернулись домой мимо него с успокоенными, сияющими лицами.
Проводив жену наверх, Левин пошел на половину Долли. Дарья Александровна с своей стороны была в этот день в большом огорчении. Она ходила по комнате и сердито говорила стоявшей в углу и ревущей девочке:
— И будешь стоять весь день в углу, и обедать будешь одна, и ни одной куклы не увидишь, и платья тебе нового не сошью, — говорила она, не зная уже, чем наказать ее.
— Нет, это гадкая девочка! — обратилась она к Левину. — Откуда берутся у нее эти мерзкие наклонности?
— Да что же она сделала? — довольно равнодушно сказал Левин, которому хотелось посоветоваться о своем деле и поэтому досадно было, что он попал некстати.
— Они с Гришей ходили в малину и там... я не могу даже сказать, что она делала. Тысячу раз пожалеешь miss Elliot. Эта ни за чем не смотрит, машина... Figurez vous, que la petite...[1]
И Дарья Александровна рассказала преступление Маши.
— Это ничего не доказывает, это совсем не гадкие наклонности, это просто шалость, — успокоивал ее Левин.
— Но ты что-то расстроен? Ты зачем пришел? — спросила Долли. — Что там делается?
И в тоне этого вопроса Левин слышал, что ему легко будет сказать то, что он был намерен сказать.
— Я не был там, я был один в саду с Кити. Мы поссорились второй раз с тех пор, как... Стива приехал.
Долли смотрела на него умными, понимающими глазами.
— Ну скажи, руку на сердце, был ли... не в Кити, а в этом господине такой тон, который может быть неприятен, не неприятен, но ужасен, оскорбителен для мужа?
— То есть как тебе сказать... Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на
- ↑ [Представьте себе, что девочка...]