ужасно. Обстоятельство, кажется, очень пустое, но для меня тогда оно казалось величайшей важности. Я думалъ, что окончательно погибъ во мнѣніи всего семейства: все, что мнѣ удалось сказать порядочнаго, умнаго, какъ я полагалъ, въ этотъ вечеръ, уничтожено этимъ незнаніемъ, что такое сонетка; подумаютъ, что я совсѣмъ мужикъ, что все, что сказалъ, это я выучилъ, и что дома мы живемъ, Богъ знаетъ, какъ, когда у насъ нѣтъ сонетокъ, и я даже не знаю, что это такое. «Дмитрій теперь раскаивается, думалъ я, въ томъ, что представилъ меня». Весь вечеръ мой былъ разстроенъ.
— «Ну, дѣти, что мы будемъ читать нынче? сказала М[-mе] Н[ехлюдовъ], когда вынесли самоваръ.
— «А вѣдь я привезъ Валтеръ-Скота отъ Нины. Хотите, я буду читать «Ивангое» или Лиза?
— «Лиза, хочешь читать?»
— «Хочу».
Мы всѣ усѣлись поуютнѣе около матовой лампы, горѣвшей на рабочемъ столѣ, Лиза взяла книгу и стала читать своимъ низкимъ, но звучнымъ контральто. —
Чтеніе это было мнѣ особенно пріятно потому, что давало время обдумать впечатлѣнія и мысли, возбужденныя во мнѣ этимъ совершенно для меня новымъ, особеннымъ отъ нашего, домашнимъ кружкомъ, и рѣшить вопросъ, была ли Лиза она, и начиналось ли теперь или нѣтъ еще. —
Кружокъ этотъ имѣлъ какой-то особенный характеръ простоты, нравственности, изящества, умѣренности и вмѣстѣ сухости и логичности. Этотъ характеръ выражался и въ волосахъ Нехлюдовой, и въ ея прямой позѣ, и въ шитьѣ платья, и въ строгой чистотѣ, и въ высокихъ портьерахъ, а больше всего въ манерѣ говорить по русски, называть меня «онъ» и т. д. и т. д. Особенно нравилось мнѣ и доставляло наслажденіе то, что меня третировали серьезно pour tout de bon,[1] какъ большаго, такъ что мнѣ совѣстно, даже неловко какъ то было, что мать моего друга говоритъ, разсуждаетъ со мной. Даже при каждомъ словѣ, которое я сбирался сказать, мнѣ приходило въ голову, какъ бы мнѣ вдругъ не сказали: «неужели вы думаете, что съ вами серьезно говорятъ, ступайте-ка лучше учиться», и я ужасно старался говорить умно и по-французски, отчего, какъ теперь вижу, должно б[ыть] показался глупъ, гораздо еще больше, чѣмъ прежде. Ежели бы не сонетка, я бы былъ совершенно доволенъ и очень бы полюбилъ все семейство, но теперь меня мучала мысль, что я былъ смѣшонъ, и я безсознательно старался находить въ нихъ недостатки, какъ будто они могли оправдать меня. — Что же касается до Лизы, то, хотя она была брюнеткой, но чѣмъ больше всматривался я въ нее теперь, какъ она читала своимъ звучнымъ контральтомъ,
- ↑ [не на шутку,]
