И поѣхали они впередъ по дорогѣ. Ѣдутъ степью разговариваютъ, да поглядываютъ по сторонамъ. Кругомъ далеко видно.
Только кончилась степь, вошла дорога промежъ двухъ горъ въ ущелье. Жилинъ и говоритъ:
— Надо выѣхать на гору поглядѣть, — а то тутъ, пожалуй, выскочатъ изъ горы и не увидишь.
А Костылинъ говоритъ:
— «Что смотрѣть? Поѣдемъ впередъ». Жилинъ не послушалъ его.
— Нѣть, говоритъ, ты подожди внизу, а я только взгляну.
И пустилъ лошадь на лѣво, на гору. Лошадь подъ Жилинымъ была охотницкая (онъ за нее сто рублей заплатилъ въ табунѣ жеребенкомъ, и самъ выѣздилъ); какъ на крыльяхъ взнесла его на кручь. Только выскакалъ, глядь, — а передъ самымъ имъ, на десятину мѣста, стоятъ татары верхами. Человѣкъ тридцать. Онъ увидалъ, сталъ назадъ поворачивать; и татары его увидали, пустились къ нему, сами на скаку выхватываютъ ружья изъ чахловъ. Припустилъ Жилинъ подъ кручь во всѣ лошадиныя ноги, кричитъ Костылину:
— «Вынимай ружье!» — а самъ думаетъ на лошадь на свою: «матушка, вынеси, не зацѣпись ногой, спотыкнешься — пропалъ. Доберусь до ружья, я имъ не дамся».
А Костылинъ, замѣсто того, чтобы подождать, только увидалъ татаръ, — закатился что есть духу къ крѣпости. Плетью ожариваетъ лошадь то съ того бока, то съ другаго. Только въ пыли видно, какъ лошадь хвостомъ вертитъ.
