он к Мухортому, — да что же делать, понатужься! Но, но, немного! — крикнул он.
Лошадь рванулась раз, другой, но все-таки не выбралась и опять села, как бы что-то обдумывала.
— Что же, брат, так неладно, — усовещивал Никита Мухортого. — Ну, еще!
Опять Никита потащил за оглоблю с своей стороны; Василий Андреич делал то же с другой. Лошадь пошевелила головой, потом вдруг рванулась.
— Ну! но! не потонешь, небось! — кричал Никита.
Прыжок, другой, третий, и, наконец, лошадь выбралась из сугроба и остановилась, тяжело дыша и отряхиваясь. Никита хотел вести дальше, но Василий Андреич так запыхался в своих двух шубах, что не мог итти и повалился в сани.
— Дай вздохнуть, — сказал он, распуская платок, которым он повязал в деревне, воротник шубы.
— Тут ничего, ты лежи, — сказал Никита, — я проведу, — и с Васильем Андреичем в санях провел лошадь под уздцы вниз шагов десять и потом немного вверх и остановился.
Место, на котором остановился Никита, было не в лощине, где бы снег, сметаемый с бугров и оставаясь, мог совсем засыпать их, но оно все-таки отчасти было защищено краем оврага от ветра. Были минуты, когда ветер как будто немного стихал, но это продолжалось недолго, и как будто для того, чтобы наверстать этот отдых, буря налетала после этого с удесятеренной силой, еще злее рвала и крутила. Такой порыв ветра ударил в ту минуту, как Василий Андреич, отдышавшись, вылез из саней и подошел к Никите, чтобы поговорить о том, что делать». Оба невольно пригнулись и подождали говорить, пока пройдет ярость порыва. Мухортый тоже недовольно прижимал уши и тряс головой. Как только немного прошел порыв ветра, Никита, сняв рукавицы и заткнув их за кушак, подышав в руки, стал отвязывать с дуги поводок.
— Ты что ж это делаешь? — спросил Василий Андреич.
— Отпрягаю, что ж еще делать? Мочи моей нет, — как бы извиняясь, отвечал Никита.
— А разве не выедем куда?
— Не выедем, только лошадь замучаем. Ведь он, сердечный, не в себе стал, — сказал Никита, указывая на покорно стоящую, на всё готовую и тяжело носившую крутыми и мокрыми