Николай Иванович. Я поеду, напишу. (К сотскому.) А нельзя теперь оставить?
Сотский. Нам приказано доставить в стан.
Николай Иванович. Ты ступай, я найму, сделаю, что можно. Это уж прямо я. Как же жить так? (Уходит.)
Люба. Andante что за прелесть.
Степа. Нет, скерцо. Да всё прелестно.
Лизанька. Очень хорошо.
Степа. Но я никак не думал, что вы такой артист. Это настоящая, мастерская игра. Видно, что трудностей уже не существует. А вы только думаете о выражении и выражаете так удивительно тонко.
Люба. И благородно.
Тоня. А я так чувствую, что не то, что хочется... Недостает еще многого.
Лизанька. Чего же лучше. Удивительно.
Люба. Шуман хорош, но все-таки Chopin больше хватает за сердце.
Степа. Лиризма больше.
Тоня. Нельзя сравнивать.
Люба. Помнишь prélude его?
Тоня. Этот так называемый Жорж-Зандовский. (Играет начало.)
Люба. Нет, не этот. Этот прекрасен, но заигран. Но доиграй этот, пожалуйста.
Люба. Нет, в ré mineur.
Тоня. Ах, этот, это чудная вещь. Это что-то стихийное, до сотворения мира.
Степа (смеется). Да, да. — Ну, сыграйте, пожалуйста. Впрочем, нет, вы устали. И так мы провели чудное утро благодаря вас.
Тоня (встает и смотрит в окно). Опять мужики.
Люба. Вот этим-то драгоценна музыка. Я понимаю Саула. Меня не мучает бес, но я понимаю его. Никакое искусство не может так заставить забыть всё, как музыка. (Подходит к окну.) Кого вам?
