Когда Марья Ивановна позвала къ себѣ Дмитрія и стала осторожно говорить ему о томъ, что его отношенія къ Катюшѣ ей не нравятся, такъ какъ не хорошо влюбить въ себя дѣвочку, на которой не можешь жениться, то онъ рѣшительно сказалъ:
— Отчего же не могу?
И хотя онъ въ дѣйствительности и не думалъ о возможности жениться на Катюшѣ (такъ сильно была заложена въ немъ аристократическая исключительность, по которой такая женщина, какъ Катюша, не могла быть избрана въ подруги жизни), ему послѣ разговора съ Марьей Ивановной мелькнула мысль о томъ, что можно бы жениться и на Катюшѣ. Мысль эта понравилась ему въ особенности своей радикальностью: Катюша женщина такая же, какъ и всѣ. Если я люблю ее, то отчего жъ не жениться на ней? Онъ не остановился на этой мысли только потому, что, несмотря на свою безсознательно испытываемую любовь къ Катюшѣ, онъ былъ твердо увѣренъ, что впереди въ жизни его ожидаетъ еще не такая женщина, которую онъ полюбитъ и которая полюбитъ его.
Въ то время какъ Нехлюдовъ сидѣлъ у окна и, глядя на тѣнь безлистаго большого дерева, падающаго на дорожку сада, радовался на ту новую и хорошую жизнь, которую онъ поведетъ теперь, Маслова, выпивши большую чашку водки, полупьяная лежала вмѣстѣ съ другими арестантками на нарахъ 5-ой камеры и хотѣла и никакъ не могла заснуть. Мѣшали ей спать и насѣкомые, которые ѣли ея тѣло, и арестантка Аграфена, дьячиха, судившаяся за убійство ребенка, которая въ одной рубахѣ, босикомъ, не переставая, какъ звѣрь въ клѣткѣ, скорыми шагами ходила взадъ и впередъ по камерѣ, то открывая, то закрывая собою дверь съ оконцемъ въ серединѣ, на которое были безсмысленно устремлены глаза Масловой. Мѣшала ей и сосѣдка ея, та самая старуха Кораблиха, которая утромъ провожала ее, тѣмъ, что не переставая изрѣдка ругалась съ толстой рыжей арестанткой, которая, растрепанная и озлобленная, сидѣла на другомъ концѣ наръ и, обѣими руками разчесывая себя, произносила страшныя, изысканныя ругательства.
— Ты зачѣмъ тутъ?
— Я изъ суда.
— Ну и маршъ въ свое мѣсто.
Маслова хотѣла сказать, что ее привели сюда, но потомъ подумала, что не къ чему, да и она такъ устала, что ей лѣнь
