М. А можетъ онъ нарочно.
Т. Нѣтъ, злой.
Ст[арик] съ печки.. Ахъ ребятки, ребятки. Хорошіе вы ребятки, да неладно говорите.
Дѣти удиви[ли]сь, смот[рятъ] старый худой стари[къ]
[Старикъ] Богъ не злой, Б[огъ] добрый, Онъ всѣхъ любитъ. А что одни куличи ѣдятъ, а у другихъ хлѣба нѣтъ, это не Онъ, а люди сдѣлали. — Забыли люди Б[ога], вотъ такъ и сдѣлали. А живи люди по божьи, у всѣхъ бы было.
Т. А какъ же надо[1] сдѣлать, чтобъ у всѣхъ было?
М. Только скажи я такъ и сдѣлаю когда вырас[ту] большой.
Ст. А такъ надо дѣлать чтобы лишняго не брать, а съ нищимъ дѣлиться.
Т. Сдѣлаю, сдѣлаю такъ.
М.[2] Я[3] прежде тебя сказалъ, что сдѣлаю чтобъ никого бѣдныхъ не б[ыло].
Н. Ну будетъ пустое болтать. Кушайте послѣднее молоко.
М. и Т. Не будемъ, не будемъ и не будемъ.
Т. А вырастимъ, со всѣми дѣлиться будемъ.
М. И я. Непремѣнно.
Ст. Ну дѣтки, молодцы. Ужъ мнѣ не видать, какъ жить станете, когда вырастите. А помогай Богъ.
Т. И буду, и буду, и буду. Что хотятъ дѣлаютъ, а я буду. М. И я тоже.
Ст.[4] Я то уже, видно, оттелева на васъ полюбуюсь. Смотрите не забыва[йте].
Т. Не забудемъ.
М. Ни за что.
Какая странная, удивительная моя судьба. Едва ли есть какой бы то ни было забитый, страдающій отъ насилія и роскоши богачей бѣднякъ, который бы въ сотой долѣ чувствовалъ, какъ я чувствую теперь, всю ту несправедливость, жестокость, весь ужасъ того насилія, издѣвательства богатыхъ надъ бѣдными и всей подавленности, униженности — бѣдственности положенія всего огромнаго большинства людей настоящаго, трудящагося и дѣлающаго жизнь рабочаго народа. Чувствовалъ я это давно, и чувство это съ годами росло и росло и дошло въ послѣднее время до высшей степени. Мучительно чувствую теперь все это и, несмотря на то, живу въ этой развращенной, преступной средѣ богатыхъ и не могу, не умѣю, не имѣю силъ уйти изъ нея, не могу, не умѣю измѣнить свою жизнь такъ, чтобы каждое удовлетвореніе потребности тѣла, ѣда, сонъ, одежда, передвиженіе — не сопровождалъ сознаніемъ грѣха и стыда за свое положеніе.
Было время, когда я пытался измѣнить это мое, несогласное съ требованіями души, положеніе, но сложныя условія прошедшаго, семья и ея требованія не выпускали меня изъ своихъ тисковъ, или, скорѣе, я не умѣлъ и не имѣлъ силъ отъ нихъ освободиться. Теперь же, на девятомъ десяткѣ, ослабѣвшій тѣлесными силами, я уже и не пытаюсь освободиться и, странное дѣло, по мѣрѣ ослабленія тѣлесныхъ силъ, все сильнѣе и сильнее сознавая всю преступность своего положенія, я все болѣе и болѣе страдаю отъ этого положенія.
И вотъ мнѣ приходитъ мысль, что положеніе это мое не даромъ, что положеніе это требуетъ отъ меня того, чтобы я высказалъ правдиво то, что я испытываю, и этимъ высказываніемъ противодѣйствовалъ бы, можетъ-быть, тому, что такъ сильно мучаетъ меня, открылъ бы, можетъ-быть, глаза тѣмъ, или хотя бы нѣкоторымъ изъ тѣхъ, которые не видятъ еще того, что я такъ ясно вижу, и облегчилъ бы, можетъ-быть, хотя отчасти положеніе того огромнаго большинства рабочаго народа, которое
