милая. Потом Дунаев, хорошо поговорил с ним. [Вымарано 3—4 слова.] Держусь изо всех сил. Можно, коли помнить [Вымарано 3—4 слова.]
28 Ф. М. 89. Встал рано, убрал комнату, записал, иду кофе пить. Объелся кофеем. Читал Leroi Bol[ieu]. Писать не мог. Писем много, всё пустые. Во 2-м часу пошел ходить, озяб, вернулся; Кошелева тут. Не успел заснуть. Позавтракал и не обедал. Вечером Дьяков милый, Герас[имов], Шашалов, кажется он ничего не понимает, а только обратывается. Да, написал письмо Черткову. Прочел о Фрее — прекрасно. Надо написать. Вчера думал: Многописание есть бедствие. Чтобы избавиться его, надо установить обычай, чтобы позорно б[ыло] печататься при жизни — только после смерти. Сколько бы осадку село и какая бы пошла чистая вода!
Чтобы спорить и из спора выходил плод, нужно, чтобы спорящие смотрели в одну и ту же сторону, чтоб цель у них б[ыла] одна (истина). Надо уяснить себе, что каждый хочет доказать. И если окажется, что или один ничего не хочет доказать (очень обыкновенно), или[1] что цели, побуждающие спорить спорящих, совершенно различны, то спор тотчас же следует прекратить. Это надо выяснить примером. —
Да, главное заблуждение в том, что не чувства руководят рассуждениями, а что рассуждения могут руководить чувствами. От этого прекрасная мысль М. Arnold’a, что метод Хр[иста] есть sweet reasonableness, έπίείβεία.[2]
Не знаю от чего сделался вчера маленький припадок и ночью болело.
[1 марта.] 1 М. 89. М. Встал рано разбитый, слабый. Долго так сидел, с усилием записал. Нынче только по случаю делания пасьянса и снимания под четную красную [карту] увидал, как много еще неразумного и почувствовал радость освобождаться от него. 10 часов, пойду завтракать (умеренно). Весь день плохой: Слабость. Ничего не писал. Читал St. Paul, М. Arn[old’a]. Получил письма от Семенова. Ему надо ответить; и акушерки о приюте, не надо отвечать. Был Гольцев.
