Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Публикуется впервые. Датируется на основании следующих соображений. Письмо М. С. Громеки, на которое отвечает Толстой, помечено 25 января 1883 г. Ответное письмо Толстого мы относим к февралю 1883 г., имея в виду упоминание Льва Николаевича в письме, что «давно бы пора ответить», из чего видно, что письмо М. С. Громеки некоторое время оставалось без ответа. Слова же в письме Толстого: «Статьи вашей еще не читал. Юрьев не присылал»,— говорят за то, что это письмо написано было, очевидно, в феврале, не позднее, так как статья М. С. Громеки, о которой здесь говорится (первая часть его этюда о Толстом; см. прим. к письму № 142) была напечатана в февральской книжке «Русской мысли». В марте была уже напечатана вторая часть. Здесь же ясно, что речь идет, именно, о начале статьи, а не об ее продолжении.
1 По предложению Толстого М. С. Громека заезжал к М. А. Энгельгардту в Батищево с целью ознакомиться с его жизнью и передать от Толстого рукопись «Краткого изложения Евангелия» (см. прим. 24 к письму № 140). Вот что писал М. С. Громека по этому поводу в письме от 25 января 1883 г.: «Семнадцатого утром я приехал к Энгельгардту. Меня встретил юноша в валеных белых и ситцевой грязной рубашке, немытый; в чертах лица у него есть что-то напоминающее вдурне Владимира Соловьева во времена студенчества; есть одна подробность сходства с Вами — нижняя часть лица выдается вперед. Один глаз немного скошенный; в черных без блеска глазах было что-то тяжелое и странное. В комнате грязно; сидел крестьянский мальчик, которому Михаил Александрович продолжал показывать решение задачи. Когда это кончилось, начался разговор. Я сейчас же напал на центральную ошибку — на противоречие между христианством и насилием революции. И сразу меня поразила в молодом Энгельгардте совершенная бедность логики и сила одного чувства, далеко не истинно христианского. Да, он глубоко страдает при виде всего угнетенного и несчастного; он так искренно желает ему служить, как очень немногие; но у него к этому примешалось другое, еще более страстное чувство — ненависть и желание уничтожить силою всё угнетающее и делающее несчастным. Противоречие у него уже в самом чувстве, и его теория есть лишь попытка теоретического оправдания этого противоречивого чувства, в котором ненависти больше, чем христианской любви. Он инстинктивно сознает, что войну, убийство и насилие нельзя делать принципами — и он выдвигает любовь, но для этой его любви у него лучшим средством оказывается — ненависть. Революционный фанатизм ослепляет глаз и делает неспособным различать грубейшее противоречие. Он искренно убежден, что насилие и война силою против зла есть следствие и орудия любви. Так как логика, история и знание плохие друзья такому все определяющему противоречию, то их и не оказалось. Тут были и материализм и утилитаризм вдруг; всего менее было истинного христианского чувства, а религии и бога совсем не было в душе и системы, хотя на языке они и были. Христос был, но только тот Христос, который выгонял торговцев из храма. Бог у него есть не бог личный или бог в природе, а логическая фикция
