бы, отдались этому так же, как и я, п[отому] ч[то] это истина, а она радостна. Они или оне не могут и страдают от этой невозможности, тем более, что чувствуют, что этого требуют от них, страдают и раздражаются, но главное страдают, и потому надо переноситься в них. И 3) надо верить (а чтобы верить, надо презирать себя, не приписывать себе никакой заслуги), надо верить в то, что дело божье — дело божье и делается и сделается, разумеется, не через меня одного. Если же мне доведется быть хоть немного участником, то считать это особенным счастьем, но никак не должным. Дело делается и сделается. Мое дело только, главное, не помешать, а быть готовым, коли понадоблюсь. —
Еще помогает мне молитва — молитва в минуты соблазна, такая молитва, к[оторая] напоминала бы мне, кто, что и зачем я и перед кем я. — Помогай вам бог, дорогой мой, всей душой люблю вас.
На конверте: Москва, Ильинка. Торговый банк. Александру Никифоровичу Дунаеву.
Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 24 февраля 1891 г.: «Вчера приехала Анненкова» (т. 52, стр. 13).
1 Л. Ф. Анненкова. В конверте этого письма Толстого сохранилось письмо ее к Дунаеву, посланное вместе с письмом Толстого.
1891 г. Февраля 26. Я. П.
Благодарю вас за книгу1 и за дружеское письмо, дорогой Яков Петрович. Я прочел книгу, и больше всего — очень мне понравилось — первое стихотворение Детство.
Правда, что я иначе смотрю на стихи, чем как я смотрел прежде и как смотрят вообще; но я умею смотреть и по-прежнему. Мне давно уже хочется высказать пояснее и покороче, почему я смотрю иначе на искусство вообще, чем большинство, и почему не могу смотреть иначе; и теперь даже занят отчасти этим предметом.
Я слышал про вас от Страхова и рад был узнать, что живы и здоровы. Желаю вам всего лучшего. Передайте, пожалуйста,
