1893 г. Ноября 27? и декабря 3. Москва.
Дорогой Гаврило Андреевич,
Третьего дня получил ваше письмо и как всегда очень обрадовался ему двойной радостью: эгоистической: тому, что буду читать ваши умные и сердечные слова, и неэгоистической — тому, что вы живы и здоровы. Как ни странно звучит слово «здоровы» в соединении с тем описанием вашего физического состояния (за которое очень благодарю и прошу всегда так же подробно извещать меня о нем), я все-таки настаиваю на слове «здоровы», п[отому] ч[то] так думать, чувствовать, тонко понимать и даже наблюдать свое состояние может только истинно здоровый человек, гораздо здоровее тех атлетов, кот[орые] могут делать чудеса физической силы, но для кот[орых] закрыт весь тот мир мысли и духовной жизни, кот[орый], как я вижу, не только так же, но более чем прежде открыт для вас. —
Начал это письмо дня три тому назад и не кончил, п[отому] ч[то] помешали. С тех пор видел вашего сына.1 Он мне очень понравился: добрая, честная и чистая улыбка. Вчера они были у нас с Пав[лом] Алекс[андровичем].2 У меня все дети разошлись и боюсь, что ему было очень скучно. Он говорит мало, но всё хорошо и просто. Он мне несколькими словами так хорошо объяснил Антон[ину] Алексеевну,3 что я в первый раз ее понял. Я не знал, что она такой убежденный сторонник вегетарьянства, и очень рад этому. Как ни неважно это, я не могу не видеть в этом признака очень симпатичного мне склада характера.
4Вы мне пишете про себя, и я должен заплатить вам тем же, п[отому] ч[то] знаю, что вам так же интересны подробности о моей жизни, как мне о вашей. Поглощает теперь всю мою жизнь писание. Утро от 9 до 12, до 1 иногда, пишу, потом завтракаю, отдыхаю, потом хожу или колю дрова, хотя сил уже становится меньше, потом обедаю, после обеда перевожу с Машей Амиеля (такой милый, умерший уже фр[анцузский] писатель, — женевец); он будет напечатан в Сев[ерном] Вестн[ике]; или Лаодзе с Поповым, потом письма или посетители. Но всё это по энергии жизни, направленной на это, относится к утренней работе как 1:10. Вся жизнь сосредоточивается в утреннем писании. Теперь пишу о Тулоне, гипнотизации патриотизма, кажется кончил. На очереди теперь предисловие к Мопасану —
