Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 85.pdf/307

священник и учитель задумали устроить юбилей в честь крестьянина, 50 лет выносившего безропотно всякие невзгоды... На этом юбилее учитель говорит витиеватую, но искреннюю речь, в которой он восхваляет крестьянский труд и сокрушается по поводу всей тягости этого труда; он по пунктам разбирает положение крестьянских детей, женщин и мужчин. Кончается все тем, что по доносу писаря наезжает начальство и слышно только: «А, голубчики»... — Нельзя было, мне кажется, найти менее подходящую вещь для нашей цели. Я ответил Салтыкову, что вообще мы берем уже изданное, но относительно данного рассказа прошу мне, когда он поправится, назначить свидание для личного выяснения. Я читал в том же его недавно вышедшем «сборнике» рассказ о потерянной совести, который мне показался несравненно более подходящим, хотя все-таки не подходящим. Мне указывали на «Господ Головлевых», как на вещь сатирическую, в которой ярко выставлены несколько отрицательных типов. Я, признаться, не совсем знаю, как относиться к Салтыкову. Говорить ли ему прямо мое мнение (но ведь он должен же гораздо лучше моего понимать) или же предоставить его собственному усмотрению первый рассказ, который он для нас напишет». — Письмо Черткова от 20 декабря написано им, как видно из его содержания, уже после того, как Чертков высказал ему, что предложенная им для «Посредника» вещь его напечатана там быть не может. Это обстоятельство придает особую ценность сведениям, которые Чертков сообщает Толстому со слов давнишнего личного знакомого Салтыкова, зятя С. А. Толстой, А. М. Кузминского. Переходя в своем письме к вопросу о Салтыкове (Щедрине, как он везде его называет), Чертков пишет: «С разных сторон мне говорят, что он очень занят мыслью писать для наших изданий и что ваше письмо произвело на него сильное впечатление. Кузминский говорил мне, что Щедрин, несмотря на свою болезнь, проработал на-днях целый день над рассказом для нас и что на следующий день он вследствие этого встал совсем больной, в нервном расстройстве, и язык его не слушался так, что он говорил глупости. Кроме того Кузминский сказал мне, Щедрин говорил ему, что он не может работать даром, так как живет своей работой. Придется, следовательно, ему платить что платят ему другие. Но это ничего. А то, что меня беспокоит, это то, что он может написать что-нибудь совсем неподходящее к нам и поставить нас в неловкое положение. А думаю я, что это возможно на основании некоторых его замечаний при нашем свидании. Он, разбирая то, что можно писать для нас, упомянул о государственном бюджете с целью раскрыть перед крестьянами то, что делается с их деньгами. Он выразил сомнение относительно цензуры. Затем он предложил описать обстановку мелкого помещика, постоянно жалующегося на свою судьбу и действительно стесненного в своих расходах, и — рядом с этим обстановку бедных крестьян, уже решительно не имеющих ничего. Следовало бы ему высказать, что мы не желаем возбуждать экономических или социальных вопросов и еще менее — возбуждать одно сословие против другого; что мы хотим высказывать общечеловеческие истины и, если обличать, то направлять наше обличение на слабости и пороки, присущие человеку вообще, а не одной какой-нибудь категории людей... Следовало бы дать ему несколько более определенное

292