— Ерунду говоришь, Григорій, — замѣтилъ ему товарищъ. — Зачѣмъ зря пугать человѣка?
И усмѣхнулся.
— Я ничего не боюсь! — сказала Вѣра, и теперь это было правдой. Авдѣевъ кивнулъ головой.
— Эхъ, — воскликнулъ Шамовъ, — идутъ ужъ…
Изъ лѣса вышло трое солдатъ, а за ними еще одинъ — въ тактъ шагу онъ громко хлесталъ прутомъ по голенищу сапога. Всѣ шли не торопясь, казалось, что они крадутся, какъ большія бѣлыя собаки, окружая гнѣздо звѣря. Разговаривали о чемъ то, и голоса ихъ звучали негромко, секретно, смѣялись, и этотъ смѣхъ, влажный и подозрительный, тихими прыжками приближался къ Вѣрѣ. Она чувствовала, что блѣднѣетъ, ноги въ колѣняхъ охватила судорога и на минуту сердце замерло. Но Авдѣевъ смотрѣлъ на нее подстерегающимъ взглядомъ.
— Это всѣ? — спросила она, чтобы услышать свой голосъ.
— Долженъ быть еще одинъ, — отвѣтилъ Шамовъ.
Солдаты подошли, остановились, — на всѣхъ лицахъ Вѣра видѣла одинаково непріятно-слащавую улыбку. Толсторожій солдатъ съ короткими черными усами басомъ сказалъ:
— Ерунду говоришь, Григорий, — заметил ему товарищ. — Зачем зря пугать человека?
И усмехнулся.
— Я ничего не боюсь! — сказала Вера, и теперь это было правдой. Авдеев кивнул головой.
— Эх, — воскликнул Шамов, — идут уж…
Из леса вышло трое солдат, а за ними ещё один — в такт шагу он громко хлестал прутом по голенищу сапога. Все шли не торопясь, казалось, что они крадутся, как большие белые собаки, окружая гнездо зверя. Разговаривали о чём-то, и голоса их звучали негромко, секретно, смеялись, и этот смех, влажный и подозрительный, тихими прыжками приближался к Вере. Она чувствовала, что бледнеет, ноги в коленях охватила судорога и на минуту сердце замерло. Но Авдеев смотрел на неё подстерегающим взглядом.
— Это всё? — спросила она, чтобы услышать свой голос.
— Должен быть ещё один, — ответил Шамов.
Солдаты подошли, остановились, — на всех лицах Вера видела одинаково неприятно-слащавую улыбку. Толсторожий солдат с короткими чёрными усами басом сказал:
