Вошедши въ свою комнату, майоръ, усталый и печальный, бросился въ кресла и, наконецъ послѣ нѣсколькихъ вздоховъ сказалъ:
«Боже мой! Боже мой! За что́ это такое нещастіе? Будь я безъ руки или безъ ноги — все бы это лучше; будь я безъ ушей — скверно, однакожь все сноснѣе; но безъ носа человѣкъ — чортъ знаетъ что: птица не птица, гражданинъ не гражданинъ; просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войнѣ отрубили или на дуэли, или я самъ былъ причиною; но вѣдь пропалъ ни за что, ни про что, пропалъ даромъ, за грошъ!.. Только нѣтъ, не можетъ быть» — прибавилъ онъ, немного подумавъ. «Невѣроятно, чтобы носъ пропалъ; никакимъ образомъ невѣроятно. Это, вѣрно, или во снѣ снится, или просто грезится; можетъ быть, я какъ нибудь ошибкою выпилъ вмѣсто воды водку, которою вытираю послѣ бритья себѣ бороду. Иванъ-дуракъ не принялъ, и я вѣрно схватилъ ее.» — Чтобы дѣйствительно увѣриться, что онъ не пьянъ, майоръ ущипнулъ себя такъ больно, что самъ вскрикнулъ. Эта боль совершенно увѣрила его, что онъ дѣйствуетъ и живетъ наяву. Онъ потихоньку приблизился къ зеркалу, и съ начала зажмурилъ глаза съ тою мыслью, что авось-либо носъ покажется на своемъ мѣстѣ; но въ ту-жъ минуту отскочилъ назадъ, сказавши: «Экой пасквильный видъ!»
Это было точно непонятно. Еслибы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что нибудь подобное; но пропасть, и кому же пропасть? и при-
