Счастье (Дорошевич, татарская сказка)
См. также одноимённые страницы.| Счастье : Татарская сказка |
| Из цикла «Сказки и легенды». Опубл.: «Русское слово», 1909, № 153, 5 июля. Источник: Дорошевич В. М. Сказки и легенды. — Мн.: Наука и техника, 1983.[1] |
Её вяло и безучастно рассказала старая татарка.
Её, шутя, пересказала молодая, хорошенькая женщина.
Её печально расскажу я вам.
Жил-был на свете татарин Гуссейн.
Был он беден, — хотел быть богат.
Был одинок, — хотел быть женат.
Был несчастен, — хотел быть счастливым.
Клял и проклинал он Судьбу.
— Ты грабишь одних, чтобы отдать всё другим! Почему у одних всё есть, когда нет ничего у других? Почему? Почему ничего нет у меня?
И Гуссейн принимался клясть Судьбу так, что даже она, которую все всегда кляли, наконец, не выдержала, явилась к Гуссейну и сказала:
— Чего тебе нужно, дурак?
— Где моё счастье? Зачем ты украла моё счастье? Куда дела? Подай мне моё счастье!
— Никто твоего счастья не крал. Оно — в Тридесятом царстве. Слушай. В Тридесятом царстве ждёт тебя царевна такой красоты, какой ещё свет не создавал. И видит тебя, молодца и красавца, во сне. Много знатных женихов, — всё царские, королевские дети, — сватаются к ней. Ни за кого не хочет идти. В Тридесятом царстве царевна тоскует о тебе. В горе старый царь: вянет и блекнет царевна. Сегодня царь дал великий обет: «Кто бы ни был он, хоть нищий, кого выберет моя царевна, — отдам за него, сделаю его своим сыном, передам ему своё Тридесятое царство, свою несметную силу, свои несчётные богатства». Месяц дал царевне отец на размышление. Если же чрез месяц не выберет царевна мужа себе по душе, — выдаст её царь Тридесятого царства за того королевича, кто ему придётся по разуму: «стерпится — слюбится». Слушай. Сегодня новолуние. Если к следующей новорождённой луне будешь ты в Тридесятом царстве, — царевна, и царство, и богатство, и сила — твои. Будешь царём, будешь силен, будешь богат, жена будет красавица. Больше человеку нечего желать. Больше человеку нечего дать. Поспеешь, — всё твоё. Нет, — пеняй на себя.
Сказала и исчезла.
Стал спрашивать Гуссейн у людей:
— Где Тридесятое царство?
Только машут рукой:
— За тридевять земель.
— А можно поспеть туда до новой луны?
Смеются:
— Ежели на лошадях ехать день и ночь, не переставая, — пожалуй, доедешь. Да лошадей, молодец, много загнать нужно.
А у Гуссейна и одной нет.
Был он молод. Значит — смел.
— Была не была! Пойду! Людей слушать, — с печи не слезать. Может, и дойду, если поскорее идти. Чего ноги жалеть?
Пошёл Гуссейн.
Идёт неделю, идёт другую.
Спит мало, идёт напрямки во весь дух.
— Отдохну с царевной!
Наливается на небе месяц. Полным сверкает. Пошёл на ущерб. Вот уже и последний тоненький ободок растаял в небе. Настали тёмные ночи. Не видно ни зги.
Тёмные ночи напролёт шагает Гуссейн. Днём в самую жару только спит. Часочек-другой.
Спрашивает у встречных:
— Близко ль до Тридесятого царства?
Только глаза таращат:
— Эк сказал! За тридевять земель.
Встретил муллу:
— А близко ль до новой луны?
— Трое суток осталось.
Припустился Гуссейн.
А навстречу горы.
На пути ему встала скала.
И обойти невозможно.
Взлез на скалу Гуссейн, вскарабкался, падает от усталости.
Жар сморил.
Хотел прилечь.
Смотрит, — а над самым обрывом гнездо.
В гнезде птицы, голые, неоперившиеся, пищат.
И ползёт к гнезду змея.
Блестит на солнце как кинжал.
Извивается от наслаждения: сейчас птенцами полакомится.
Как два острые шила — глаза.
Схватил Гуссейн камень, разбил змее голову.
Лёг и тут же заснул.
Прилетела во время его сна орлица-стервятница, — увидела человека около гнезда, испугалась за своих птенцов, заклекотала, взмахнула было крыльями, чтоб взвиться в синее небо, камнем оттуда пасть на врага, заклевать, растерзать человека.
Но птенцы малые её остановили:
— Это — добрый зверь, мама, Не трогай его. Он нас от змеи спас. Уж мы тебя видеть не чаяли. Подползла к нам змея. Глядела на нас колдовскими глазами. Жалом играла. Да этот зверь неведомый пришёл и гада убил. Нас от неминуемой смерти спас.
Видит орлица, — лежит около гнезда змея с разбитой головой.
Съела её и стала ждать, пока проснётся человек.
Проснулся Гуссейн.
С испугом на солнце взглянул:
— Эк я! Солнце уж низко!
И бросился было во весь дух.
Но орлица его остановила.
— Спасибо тебе, добрый человек, за то, что спас моих птенцов. Куда ты идёшь? И зачем? Не могу ли я тебе чем помочь, отплатить за добро? — сказала орлица человечьим голосом.
— Иду я в Тридесятое царство. Жениться на тамошней царевне! — отвечал Гуссейн. — Там моё счастье. Да вряд ли до срока дойду.
— А далеко ль до срока, человек?
— До срока — три дня.
Орлица сказала:
— Для тебя невозможно. Для меня можно. Ты спас мне моё счастье, — я помогу тебе достать твоё. Долг платежом красен. Садись на меня, — и в три дня будем в Тридесятом царстве. Спустимся прямо перед теремом царевны. Только вот что. Дорога и для орлицы дальняя. Нужно сырое мясо. Как стану приставать, спрошу, — ты и дай мне кусок сырого мяса. Подкреплю силы, — и дальше полетим. А без того, без сил, на землю спустимся. Достань сырого мяса.
Гуссейн спустился в долину, подкараулил, убил трёх лисиц, связал их за хвосты, принёс.
— Довольно?
— Побыстрей полечу, — так хватит. Садись.
Сел Гуссейн на орлицу как на коня верхом.
Взмахнула крыльями орлица.
И только засвистело в ушах у Гуссейна.
Мелькнули, полетели как в пропасть вершины деревьев.
Горы, скалы, долины, — всё летит вниз. Становятся меньше и меньше.
Леса кажутся густою зелёною травой.
Реки — серебряными ниточками.
Сёла, города — пятнышками.
Летят они под облаками.
Тяжелей и тяжелей стали взмахи крыльев орлицы.
— Мяса! — сказала она.
Отрезал ей Гуссейн кусок лисьего мяса, наклонился, сунул в клюв.
И снова могуче взмахнула крыльями орлица, — и снова понеслись они.
Плывут по небу.
Их людям не видать, — им люди не видны.
День, ночь несутся Гуссейн и орлица.
Всё чаще и чаще просит орлица:
— Мяса.
Леса внизу — то трава густая, то вырастут в кустарник.
— Мяса. Дай скорее мяса!
И снова лес полетит вниз.
Снова взовьются они выше.
Ещё день, ещё ночь пролетели.
Последнюю ночь.
Солнце взошло.
— Вон, видишь, — далеко-далеко, — и Тридесятое царство. Видишь, точка золотая сверкает, — словно кто червонец уронил. Это — золотые крыши столицы Тридесятого царства. Там и терем царский. И царевна в нём. И твоё счастье в её сердце. До восхода луны долетим. Сегодня она родится! — говорит птица.
Сердце замерло у Гуссейна.
— Счастье!
А птица говорит усталым голосом:
— Мяса!
— На. Последний кусок…
Полетели.
Далеко ещё.
— Мяса!
— Нет больше!
— Мяса! Мяса! — кричит птица. — Мяса! Упадём!
— Да нету же! Нету! Собери силы. Только долететь! Ягнятами накормлю!
Всё реже, грузнее поднимаются крылья орлицы.
Бессильней.
— Мяса! Мяса! — стонет птица.
Ближе и ближе земля.
И домики маленькие видны.
И люди — как муравьи.
И шум с земли стал слышен.
Лес из кустарников вырос в лес.
Цветы уж видны на лугу!
Вот-вот орлица заденет крылом за верхушку дерева.
— Мяса! Гибнем! — вопит птица.
— Да нету мяса! Нету! — стонет Гуссейн.
— Давай хоть своего!
Достал Гуссейн нож.
— Для счастья-то? Не всё ли равно?
И отрезал кусок от ноги.
Боли даже не почувствовал.
— Для счастья?!
И отдал птице.
И снова взмахнула крыльями орлица, — и снова поднялись они ввысь.
Далеко ль Тридесятое царство?
Глянул Гуссейн.
Далеко ещё.
Теперь уж не золотой, а словно кучку золотых насыпал кто-то.
Но далеко ещё.
А выбившаяся из сил птица требует:
— Мяса!
И снова ближе лес.
В отчаянии Гуссейн отрезал ещё кусок от ноги.
— На!
Снова летят.
Кровью обливается Гуссейн.
Зубы стиснул от боли адской.
Огнем горят на солнце раны.
Золотом горит на солнце столица Тридесятого царства.
Уж из маленькой кучки золотых выросла целая груда.
И нож, весь красный от крови, в окровавленной руке.
Поминутно кричит не своим голосом выбившаяся из сил орлица:
— Мяса! Мяса!
И режет и терзает себя Гуссейн.
— Счастье! Счастье всё ближе!
Вот уже долины наполнились мглою, и только на вершинах гор горит солнце.
Пожаром вспыхнула столица Тридесятого царства.
Как солнце горят окна.
Покраснели белые дома.
Червонным золотом пылают крыши.
Вон и терем царевны узорный.
И погасло всё.
Только в высоком тереме, в окне, — видно-видно уж, — горит в последнем солнечном луче кокошник из самоцветных камней.
Царевна стоит у окна.
— Мяса! Мяса! — хрипит и судорожно бьётся крыльями птица.
Ночь наступила.
Звёзды загорелись.
И среди них тоненькой золотой полоской, — словно осколок разбитого обручального кольца, — сверкнула новорождённая луна.
Вовремя поспели!
В тот же миг, без сил, опустилась на землю перед теремом царевны измученная орлица.
Но на спине у неё сидел окровавленный скелет.
Всего себя скормил птице Гуссейн.