Однообразие стоянки в О * было нарушено, на четвёртый день после прихода рот, проездом генерала Геймана[1]. Иловлин был предупреждён, и так как генерал хотел видеть солдат, то перед его прибытием роты выстроились у дороги. Солдаты кое-как старались привести себя в парадный вид. Все вышли в шинелях; впрочем, полушубки ещё не были подвезены, так что выбора и не было. Можно себе вообразить, в каком печальном состоянии находилась солдатская одежда: штаны с прорехами, мундиры совершенно канареечного цвета и с чем-то вроде разорённых гнёзд под мышками от частых и безуспешных починок; все, впрочем, прикрывалось серыми шинелями. Шинели носили яркие следы от походных случайностей; они были покрыты всевозможными разводами и пятнами; полы стали обрамляться бахромой, и самая шинель закорузла и сбилась в складки от намокания, высыхания, промерзания и других причин. У многих солдат при выступлении в бой, 3-го октября, под Авлиаром[2], было взято с собой по одной смене белья, и очевидно теперь они донашивали одни швы. Не у всех были и сапоги, и рядом с сапогами виднелись самодельные поршни[3] и лапти. Только амуниция и винтовки были в исправности и отточенные штыки сверкали. Измождённые и исхудалые лица поросли бородой, и глаза ввалились и глядели сурово. Тем не менее, когда махальный крикнул "едет", солдаты стали живо разбирать ружья, подшучивали друг над другом и делали разные предположения по случаю приезда Геймана.
— Старик попросту не едет! Сначала по-нашему обругается, а потом сейчас в битву...
По команде "становись" и "равняйся" роты стройно выравнялись, и лица как бы застыли в ожидании.
Наконец на левом фланге послышались звонкие удары копыт о мёрзлую эемлю, и Гейман подъехал верхом, в сопровождении одного адъютанта и небольшого казачьего конвоя. На генерале было форменное пальто с барашком и между длинными седыми бакенбардами белелся Георгиевский крест 2-го класса, полученный им за Деве-Бойну; лёгкая черкесская шашка висела сбоку. Левую руку, вследствие старой раны в плечо, он держал на широкой чёрной повязке. На ногах были надеты валенки, обшитые наполовину чёрной кожей.
Поздоровавшись с ротами, Гейман улыбнулся и спросил:
— Хорошо ли вам живётся тут? Вкусны ли пироги турецкие?
Солдаты что-то такое крикнули в ответ, и эти ответы перепутались в общем отрывистом говоре, перебиваясь хриплым смехом. Затем Василий Александрович слез с лошади и, надвинув слегка шапку на затылок, окинул взглядом офицеров, приподняв слегка вверх свои дугообразные брови, подёрнутые частой сединой. Потом, слегка нагнувшись вперёд и помахивая здоровой рукой, небольшими шагами пошёл вдоль фронта, задавая по временам короткие вопросы. Он говорил несколько бася и отрубал слова, точно командовал "на плечо!" или "рота, пли!". Вследствие долголетней боевой службы и жизни между солдатами он никогда не задумывался над тем, что и о чем говорить, за словом в карман не лез и для убедительности приправлял свою речь крепкими русскими выражениями. Солдаты провожали глазами его высокую худощавую фигуру. — Ну, вы тут не отъелись, молодцы... И рожи вытянулись... Тебя как зовут?
— Яков Дмитриев, ваше превосходительство,— отвечал стройный солдат с ястребиным взглядом, выпячивая грудь колесом.
— Какой губернии родом?
— Симбирской,
— Значит, к морозу привык... Отчего у тебя Егория нет?
— Не заслужил, ваше превосходительство!
— А ты там,— обратился генерал к чёрненькому худому солдату в задней шеренге,— что шею вытянул, точно петух?.. Поди сюда! Не ты, не ты! Вот этот: лопоухий!.. Ты не из жидов ли?
— Никак нет,— отвечал обиженным тоном солдат.
— Ну, виноват... Э! да у тебя крест на груди? За что получил?
— За сра-же-ни-е двадцатого сентября на турецких высотах,— отвечал тот, точно повторяя заученный урок.
— На турецких? да тут, брат, все турецкие, да только теперь наши стали... Ну, молодец! Дайте ему рубль...
Потом, выйдя опять на середину, генерал поблагодарил солдат за службу и сказал:
— Теперь отдыхайте спокойно, только не очень! А придёт время, вот этот самый Эрзерум штурмовать будем! — И Гейман протянул руку по направлению к Эрзеруму. — Знаю, что вам тяжело, мои молодцы! И мне, старику, тяжело! Что делать? Будем терпеть. Я надеюсь на вас. Вы герои. Мы победили, и эту крепость возьмём и победим! И вперёд пойдём — опять турецкие морды бить будем! Смотрите же, поддержите честь кавказской армии! Кто-то крикнул "ура", и резкое "ура" несколько раз прокатилось по рядам. Весёлые глаза Геймана как будто затуманились, он был доволен и, повернувшись к Иловлину, сказал: "Дайте им по чарке водки", и отпустил солдат, повторив, что "теперь они могут отдыхать спокойно и поправляться". Слушая Геймана, Иловлин невольно вспомнил последние слова его приказа, отданного за четыре дня до деве-бойнского сражения: "Теперь, боевые товарищи, мы поистине завоевали себе спокойные вимние квартиры в сердце Анатолии..."[4]
— Ну, что, как вы кормите солдат? — спросил его Гейман.
Иловлин приложил руку к козырьку и что-то промычал.
— Опустите руку... Покупаете у жителей?..
— Так точно, ваше превосходительство; только здесь - муки почти нет, большею частью все выдаём в зерне.
Генерал нахмурился.
— Да, да, да... Ручные жернова вам прислали? Нет? Так пришлют на днях,— продолжал он, как будто сконфуженным тоном,— раздавайте в роты и мелите, мелите; понимаете? Это мой интендант придумал... Раздайте и заставляйте скорее молоть... Понимаете?
— Понимаю, ваше превосходительство!
— Где у вас тут отогреться можно? Ведите меня в ваши апартаменты...
Гейман зашёл в офицерскую комнату, от чая отказался, выпил своего вина, которое вёз за ним казак, посидел немного, обошёл госпиталь и уехал.
Примечания[править]
- ↑ Гейман Василий Александрович (1823-1878) — генерал-лейтенант, во время русско-турецкой войпы 1877-1878 гг. командовал отрядом.
- ↑ 3 октября 1877 г. отряд генерала Геймана штурмом взял укрепленные турецкие позиции на горе Авлиар.
- ↑ Поршни — обувь из кожаных лоскутков, по форме похожая на лапти.
- ↑ Имелась в виду возможность расположения войск на зимний период в центре Анатолии — основной части Турции, расположенной на полуострове Малая Азия. С 20-х годов XX века Анатолией называется вся азиатская часть Турции.
