Товарищ Батрак и его учитель Бескин
[править]Пленум ЦС ВОКП четвертым пунктом своей резолюции отменил «своеобразную», как говорится в резолюции, теорию «социального детерминизма», честь открытия которой приписана лично мне Не присваивая себе великих заслуг в деле обоснования известных каждому грамотному марксисту положений социального детерминизма, я хочу лишь отметить, что четвертый пункт указанной резолюции, как он напечатан в № 34 «Лит. Газеты», изобилует чудовищными извращениями моей точки зрения. Задавшись целью «раскатать вдрызг» «вредную» теорию «социального детерминизма», резолюция старательно отмежевалась почтя что от всех основных предпосылок марксистского метода в литературоведении.
Желание еще более прочно обосновать «отмену» социального детерминизма и продиктовало, надо думать, т. Батраку его статью «О психологии творчества», напечатанную в прошлом номере «Лит. Газеты». Желание это весьма похвально, и я приветствую т. Батрака, Не могу лишь признать, что он задачу свою выполнил удачно. То, что напутано о «социальном детерминизме» в четвертом пункте резолюции пленума ЦС ВОКП, «допутал» вконец тов. Батрак.
Ив. Батрак не разобрался даже в том, что писал я о крестьянстве. Иначе он не приписывал бы мне дикую мысль о «классовой однородности» крестьянства, мысль, которую я опровергал в своей статье и которую именно он, Батрак, и его учитель Бескин самоотверженно защищают. Батраку следовало бы серьезней посчитаться с теми ссылками на Ленина и Сталина, которые сделал я в «Н. Мире», а не отмахиваться от них. Тогда Батраку было бы ясно, что именно я настаиваю на классовой диференциации крестьянства, на классовой борьбе, происходящей в деревне. Батрак же, вслед за своим учителем Бескиным, эту борьбу, эту дифференциацию отрицает, замазывает, настаивая на однородности крестьянства, на отсутствии внутри крестьянства социальных антагонизмов. Батрак, кроме того, упускает из виду, что крестьянство, основная масса крестьянства, класс мелких собственников, мелких производителей — последний капиталистический класс. Сложность задачи, стоящей перед пролетариатом по отношению к этому последнему капиталистическому классу, — оторвать от буржуазии, привлечь к себе, подчинить своему руководству, вовлечь в кооперацию, в социалистическое строительство, и борьбу против капитализма — именно и возникает из того обстоятельства, что крестьянин (основная масса) --мелкий собственник; что эту его природу надо переделывать, но пока она не переделана крестьянин продолжает быть представителем не пролетарской, а мелко-собственнической, мелко-буржуазной психологии. Кто хочет стоять на ленинской точке зрения, тот не может отрицать положений, которые развивал Ленин. Задача именно в том и со" стоит, чтобы, преодолевая наличные в крестьянстве элементы мелко-собственнических интересов и мелко-собственнических элементов в психологии, использовать его об’ективные интересы, толкающие его на союз с пролетариатом и на совместную борьбу против капитализма и за социалистическую реконструкцию общества. Если бы не было этого противоречия между крестьянством, как классом мелких производителей, и пролетариатом, не было бы великой задачи смычки союза и руководства пролетариата крестьянством. Все было бы очень просто и элементарно. Не было бы тогда и задачи — переводить крестьянских писателей на рельсы пролетарской идеологии. Последняя задача возникает именно в силу того, что «крестьянская идеология» (поскольку можно говорить об «идеологии» крестьянства) — не пролетарская. Она вместе с тем не однородна, не монолитна, как не однородно, не монолитно само крестьянство. Батрацкие слои отличны от бедняцких и середняцких; бедняцкие — от середняцких и кулацких. В пределах основной, середняцкой массы крестьянства «мощные середняки» тяготеют к кулакам и середняки маломощные тяготеют к беднякам. Наконец, кулачество высший, самый зажиточный, эксплоататорский слой крестьянства, вырастает на крестьянском хозяйстве из миллионов мелких собственников. Эта верхушка деревни, эксплоататорская часть крестьянства же, крестьянская буржуазия наряду о новыми, буржуазными воззрениями сохраняет в своем мироощущении, в навыках, в психологии — основные черты, характеризующие крестьянское мироощущение вообще. Эти антагонизмы, существующие в крестьянстве, не могут не отражаться на крестьянской литературе. Дифференциация, происходящая в крестьянстве, не может не оказать своего влияния на литературную дифференциацию.
Пусть Батрак вместе с Бескиным опровергнут эти трюизмы. Что они отрицают в моей концепции? Они отрицают ни много, ни мало, как возможность существования и самое существование правой, реакционной крестьянской литературы, которую, в отличие от левой, революционной, пролетарски-крестьянской, я предлагаю называть крестьянско-буржуазной. Они рассуждают так: если перед нами литература правая, реакционная — значит она не крестьянская. Если крестьянская — значит не реакционная. Крестьянская литература, по их мнению, не может быть реакционной. Перед нами яркий пример не критического, не реального, не марксистского рассуждения: должное принимается за сущее Потому-то и выходит по логике Батрака-Бескина: ежели литература не революционна — значит она не крестьянская. С марксизмом эта «логика» не имеет ничего общего. Но именно она-то и принуждает Батрака, вслед за его учителем Бескиным, утверждать, что Клычков, Клюев и Есенин — поэты не крестьянские. Это противоречит фантам? Тем хуже для фактов. Но это противоречит также марксизму и ленинизму. Тем хуже… для Батрака и его учителя Бескина.
Происходит это потому, что Бескин и его ученик Батрак считают крестьянство единым, монолитным классом, не раздираемым внутренней борьбой. Поэтому они знают только один отряд крестьянской литературы, именно тот, который организован в Общество крестьянских писателей. И поскольку писатель не является членом ВОКП (хотя бы он вырос в деревне, хотя бы его образность и все мироощущение его было деревенским, крестьянским, хотя и не бедняцким, и не середняцким, а крестьянско-буржуазным), постольку он по Бескину-Батраку лишается права называться крестьянским писателем. Первоначальная точка зрения, выраженная П. Замойским и В. Карпинским, была еще «круче»: названные «теоретики» утверждали, что подлинным крестьянским писателем является крестьянский писатель, усвоивший точку зрения маркисистско-ленинскую, т.-е. уже перешедший на рельсы пролетарской идеологии. После моих возражений эта чепуховая формула не повторяется. Ее стыдливо сунули под стол, Но далеко ли ушла от нее формула Бескина-Батрака? Они признают крестьянским писателем только такою писателя, который признал платформу ВОКП.
Если Клычков — крестьянский писатель, — его надо принять в ВОКП! — восклицает Батрак. Я не согласен с этим. Если ВОКП — организация крестьянских писателей «вообще», и правых и левых, тогда что ж! — принимайте и Клычкова. Но если ВОКП ставит своей задачей организовать только революционных, крестьянско-пролетарских писателей деревни, художников тех деревенских слоев, которые участвуют в социалистическом строительство, тогда, разумеется, Клычкову не место в ВОКП до той поры, покуда он не признает, не на словах, а на деле, в своем творчестве правоты своих нынешних противников. Потому-то я и предложил ВОКП уточнить свою задачу, подчеркнув в своем наименовании, что это не просто «Общество крестьянских писателей» вообще, но «революционно-крестьянских», или «пролетарско-крестьянских писателей», чтобы оно могло «еще энергичнее отмежеваться от писателей нереволюцнонныъ, мещанских и реакционных» («Н. Мир» № 10, 1929). Батрак же, в ответ, уверяет: Полонский толкает нас в об’ятия кулака! Вот язык без костей!!. Вот безответственное обращение о словом! Вот образец недостойной демагогии!
А я спрашиваю: почему на мое предложение не откликаются ни Батрак, ни его учитель Белкин? Да потому, что теоретик ВОКП Бескин и вождь ВОКП Батрак стоят на точке зрения единого потока крестьянской литературы. Но стоять на такой точке зрения — не значит ли топтать точку зрения диалектического материализма?
Это именно, вслед за Бескиным, и делает Батрак. Он полагает, что в крестьянской литературе нет внутренних противоречий. Что в ней нет «правых» (т.-е. «буржуазного крыла») и «левых», а есть один сплошной "середняк, стоящий на точке зрения пролетарской идеологии. Батрак не только механист, но и утопист. Он видит не то, что есть, а то, что хочет видеть. Выражаясь словами православного катехизиса, он верит в «невидимое, как бы в видимое, в желаемое и ожидаемое, как бы настоящее». Но при такой вере могут выпасть из поля зрения все те задачи борьбы внутри крестьянства, стоящие перед нами (хотя бы задача борьбы с кулачеством внутри колхозного строительства).
Тов. Батрак не понимает сложности борьбы, происходящей в крестьянстве. Поэтому он не понимает и сложности процессов, происходящих в крестьянской литературе. Тем курьезнее его великолепные заключения: «Полонскому невдомек», «Полонский не понимает» и т. д. Эта развязность изобличает в Батраке то самое чванство, благодаря которому наши споры принимают иногда дикий характер.
Столь же безответственны замечания его о том, что Полонский-де стал «в вопиющее противоречие со всей политикой нашей парная в деревенском вопросе». Из какого пальца Бескина высосал Батрак это заявление?
Между тем, что я говорил о социальной природе крестьянского художественного образа и партийной политикой в деревне нет никакого противоречия. Я утверждаю, что именно Батрак замазывает сложность борьбы, происходящей в крестьянстве. Именно Батрак в полном противоречии о нашей политикой, дифференцирующей крестьянство, старается докапать, что «крестьянство едино», что никаких антагонизмов, дифференцирующих крестьянство, а следом за ним и крестьянскую литературу, нет. И не Полонский, а именно Батрак, со своей теорией монолитности крестьянства, становится в вопиющие противоречия и с марксизмом и с ленинизмом, а следовательно, — и с политикой нашей партии в деревне. Он не понимает природы того литературного крестьянского движения, которым хочет руководить.
Потому-то трудно спорить с т. Батраком. В короткой статье он наговорил столько несуразностей, что если их по порядку опровергать, понадобится целая книга. В полном согласии о марксизмом я утверждал, что художественный образ создается не одной только логической способностью, что одной логикой художественного образа не создать, что образ — создание всей сознательной я чувственной сферы человека. Это общеизвестная вещь, трюизм. Но Батрак возражает. В полном согласии с марксизмом и ленинизмом, я утверждал, что психология, мироощущение, является консервативным элементом сознания — оттого-то образное творчество иногда вступает в конфликт с логической, рациональной стороной его. Батрак, опираясь на Бескина, я с этим не согласен. Я утверждал, что борьбу за переделку общественного сознания и общественной психологии нельзя снимать утопическим антимарксистским и антиленинским утверждением — будто это крестьянское сознание и крестьянская психология, выражающиеся в образе, уже переделаны. И о этим Батрак, опираясь на Бескина, не хочет согласиться. Я говорил о борьбе, происходящей в крестьянстве в нашу эпоху, и о том, что крестьянская литература, не представляет «единого потока», что есть в ней пролетарско-крестьянское революционное крыло, и есть буржуазно-крестьянское правое крыло. Батрак и в ус не дует: твердо опираясь на Бескина, он упрекает меня в том, будто я утверждаю существование единой крестьянской психологии. Я в полном согласии о марксизмом утверждал, что рациональную, логическую сторону человеческого сознания нельзя отожествлять, сливать о чувственной, эмоциональной психологической стороной. Батрак и здесь непоколебим: «Полонский-де не по-марксистски разрывает идеологию и психологию, противопоставляет логическое мышление образному, сознание чувству» и т. д. Все это происходит потому, что т. Батрак, вместо того, чтобы опереться на Плеханова, решил пойти на выучку к Бескину. Плеханов, например, говорил, что Лев Толстой был гениальный художник и плохой мыслитель. Что это значит? Это значит, что когда Толстой говорил языком художественного образа, т.-е. пользовался не только рациональным, но также всем чувственным своим опытом, — он создавал великие произведения. Когда же он говорил языком логики — был слаб, как ребенок. Ту же мысль Плеханов проводил в статье «Сын доктора Штоамана», о Гамсуне. То же сказал он о Гоголе. Совсем ясно повторил он эту мысль в предисловии к третьему изданию сборника «За двадцать лет», в последних строках, посвященных «Исповеди» Горького… Горькому, — писал Плеханов, — «мало годится роль проповедника, т.-е. человека, говорящего преимущественно, языком логики — в отличие от „художника“, т.-е. человека, говорящего преимущественно языком образов» — (курсив Плеханова). Ясно, кажется? Но, Батрак, опирающийся на Бескина, с этим не согласен Полонский, утверждает он, противопоставляет «логическое мышление — образному», а это по теории, заимствованной Батраком у Бескина, есть ошибка.
Батрак повторяет вопрос, поставленный мне на пленуме Бескиным, в упор: «Можно ли хоть одну минуту марксистски допустить, что система образов выпадает из идеологии»? Вопрос курьезен вдвойне. Во-первых потому, что на этот счет у марксистов споров нет. Во-вторых он курьезен потому, что задается мне Батраком, ссылающимся на мою статью в «Новом Мире». Задавая этот вопрос, он выдает себя с головой: статья, на которую Батрак ссылается, он не читал. Ибо нее соображения этой статьи о социальной природе образа выводятся именно из положения, что образ — и есть идеология. Незаметить этого можно было только «перемахнув» по статье глазами, не зацепившшсь ни за одну мысль. Вся 23 глава статьи посвящена именно обоснованию того, что «образ в искусстве не техника, а идеология, оформленная эстетически, своеобразно. В этом специфика искусства». Даже курсивом приведенные строки выделены (стр. 133—184). А Батрак, держась за фалды Бескина, проходит мимо этой главы, крепко зажмурив глаза" Недостает только, чтобы он шептал в священном страхе: «Чур меня, чур, расчур, перечур».
Т. Батрак называет мою «теорию» реакционной. Это возмутительное заявление. Оно покоится на непонимании или на незнании того, что в моей «теории» художественного образа (идеологии, оформленной художественно) Нет ничего, что было бы изобретено лично мною. Это азбука марксистского литературоведения, это трюизмы, которые стыдно даже повторять, так они должны были бы, казалось, войти в сознание товарищей, выступающих в нашем литературном движении не только, как «вожди», но просто, как рядовые литературные работники. Батрак утверждает далее, будто я толкаю общество крестьянских писателей в об’ятия кулака. Это не только возмутительно. Это еще и глупо. Тов. Батрак пишет не думая. Это особенно возмутительно и особенно глупо звучит после того, как я в «Новом Мире» предлагал обществу крестьянских писателей четче и резче обособить себя от мещанских и реакционных крестьянских писателей.
Именно позиция Батрака, считающего крестьянскую литературу «единым потоком», а крестьянство «единым» классом, смазывает борьбу, происходящую но только в крестьянстве и в крестьянской литературе, но даже в творчестве каждого отдельного крестьянина.
Один пример, — а я мог бы их привести множество. Среди выступавших на пленуме запомнился тов. Демидов. В противовес голосам, сочувствовавшим Полонскому, он торжественно заявил: «Нам Полонские не нужны». Почему им, Демидовым, не нужны Полонские — я понял лишь, прочитав в № 21 журнала «Книга и Революция», редактируемого т. Керженцевым, отзыв о последнем «продукте» творчества этого многоликого Демидова. Речь идет о «Селе Екатерининском». Журнал называет эту вещь «околесицей, достойной Хлестакова», упрекает автора в отсутствия стыда, называет эту вещь «вредной халтурой», говорит о «низкопробной бульварщине».
Каковы социальные корни этого явно мещанского, явно реакционного произведения, прикрывающего свою реакционно-мещанскую сущность суздальской, благонамеренной, псевдо-революционной живописью? Оценивает ли т. Батрак весь вред такого «уклона» в действительно революционной крестьянской литературе? Откуда и куда дует этот ветер? Батрак этого никогда не поймет, а значит и не сумеет помочь крестьянской литературе выбраться на верный путь, если будет продолжать поддерживать свои механистические, антидиалектические, не марксистские воззрения на существо крестьянской литературы и приводу художественного образа.
Кстати, почему свою статью, Батрак озаглавил: «О психологии творчества»?