В дополнение к сделанному мною топографическому описанию части Уральского хребта, снятого в 1848 году, не излишним считаю приложить извлечение из дневника моего для более подробного показания обстоятельств, в которые мы были поставлены свирепствовавшею в это лето на Урале язвою, истребившею всех оленей, чрез что мы не могли достигнуть цели, оставя не осмотренным и не снятым протяжение Урала около ста пятидесяти верст по широте.
29 июня 1848 годаНа Урале, под 66° северной широты, при реке Ка́пполе или Муда́зи-Сес-Ио́жем-Ио́ган экспедиция разделилась на два отряда: северный и южный. Последний наш отряд, под начальством господина Стражевского, сделал переход к югу от пункта разделения экспедиции на гору Ту́мболова.
30 июняОставались на месте для того, чтобы я мог измерить базис и начать основательную мензульную триангуляцию, которую предполагал продолжать потом непрерывно на всем протяжении по Уралу до окончательного пункта горы Квосм-Нёр. Производство такой триангуляции более затруднительно и неуспешно относительно ограниченного времени и средств, нежели определение каким-нибудь малым инструментом астрономических пунктов; но, к сожалению, я не был снабжен подобным инструментом по непредвиденному разделению экспедиции в 1848 году; поэтому должен был для более точной связи маршрутов употреблять мензулу, несмотря на все затруднения.
1 июляПерешли чрез реку Тумболова-Иоган к реке Нгяде-Иоган. С 1-го по 9-е число погода до такой степени была ненастная, что не было никакой возможности защититься от беспрерывных почти дождей, с грозою по временам; а также не могли подвигаться и вперед по случаю сильного тумана, которым все пространство было обнято в продолжение всего этого времени, так что кроме места, где мы находились, ничего не было видно кругом, вследствие чего принуждены были на месте ожидать, покуда хотя несколько прояснится, чтобы на пути что-нибудь могли осмотреть. В надежде, что погода сделается лучше, мы обманывались; один день заменялся другим более или менее ненастным.
9 июляК радости нашей погода прояснилась, и даже вершина высокой сопки Ту́мболова-Тей-Кеу при истоке реки Тумболова-Ио́ган освободилась от облаков, которыми она была обнята долее всех окрестных гор. Не тратя нисколько времени, майор Стражевский и я, с проводником и толмачом поехали на трех нартах на означенную сопку, отстоявшую от лагеря верст на десять, и которая по показанию проводника должна была находиться на линии разделения вод. Около трех часов мы ехали или, лучше, мучились с оленями на этих десяти верстах; комары и овод сильно свирепствовали после ненастья; олени падали, рвали упряжь и кружились. Кое-как добрались наконец до подошвы вышесказанного кряжа и потом не без малого труда поднялись наверх с инструментами (я брал и мензулу) по крутому и каменистому склону его. Только что успели взобраться, как облака с востока, заносимые опять, обняли нас и окрестные горы, так что промежутками можно было видеть только один дол, соединение истоков реки Тумболова-Иоган. Кроме того, не могли ничего узнать от проводника о направлении и составных частях водораздела, только видно было, что истоки реки Нгяде-Иоган, текущей на запад же, сходятся с вершинами Тумболова-Иоган; из чего заключили, что этот кряж не составляет линию разделения вод, как он казался, и что река Тумболова-Иоган берет начало не из самого Урала, а из отрога его.
Тщетно прождали мы несколько часов, не прояснится ли; облака сильно неслися чрез горы; и наконец начало уже темнеть. К одиннадцати часам вечера мы спустились с горы к оленям и поехали обратно в лагерь. Таким образом, поездка эта была неудачна, и труд наш не вознаградился успехом.
С 10-го на 11-е числоНочью, воспользовавшись несколько благоприятною погодою, перейдя довольно глубоким бродом реку Нгяде-Иоган, сделали переезд на южный приток этой реки.
11 июляОставались на месте после ночного перехода. Я занимался съемкою и триангуляциею по окрестным горам, а господин Стражевский отправился на скалистый кряж Сат-Мо́ни, определенный мною издали, с тем, чтобы обозреть линию разделения вод, которую мы не видели уже от Ко́ппола — перехода чрез Урал. Погода благоприятствовала днем, а ночью была очень туманная, почему он не мог возвратиться в лагерь ранее утра следующего дня.
15 июляНе могли сделать перехода более десяти верст чрез реку Нанг-Яха к южным верховьям ее по затруднительной местности каменных отрогов западного склона Урала. Олени под транспортом выбивались из сил, безжалостно мучимые комарами и оводом.
Подрядчик и хозяин наших оленей, березовский уроженец Василий Усков, с одним остяком были того же числа вечером отправлены нами для отыскания ближайшего кочевья остяцкого, чтобы иметь в виду заменить изнуренные олени свежими, в случае надобности, и купить от них сколько-нибудь хлеба, муки или сушеной рыбы; ибо наши сухари, взятые на три недели, уже истощались, а пункт, где приготовлена была провизия на Урале, отстоял от нас еще более шестидесяти верст, до которого мы не надеялись вскоре добраться по чрезвычайной слабости оленей.
Бывшее продолжительное ненастье, потом сильное комарное и оводное время[1], препятствовали оленям расходиться для корму. Стадо наше до четырехсот оленей с телятами по целым суткам почти постоянно лежало и сжималось вместе близ чума. Нужно представить себе только, как это множество комаров беспокоят нежного оленя, линяющего в это время года; сплошною массою они покрывают целый корпус его, а от укушения овода кровь течет.
С оленями мы должны были обходиться как с больными. Когда нужно было делать переход далее, то, запрягая их, нужно было соображаться с тем, что ели ли они ночью или нет, также с состоянием температуры и прочим. В полдень необходимо было всегда переждать самую жару, ибо в это время сильнее свирепствовал овод.
На пути олени при малейшей остановке сейчас ложились и потом трудно было поднимать их. Не говоря уже о том, что мы сами претерпевали от этих насекомых, мы затруднялись скучным и медленным поездом обоза нашего.
Сами туземцы удивлялись этому незапамятному множеству комаров, какое было летом 1848 года; они приписывали это редкой теплоте прошлой зимы.
Вспомнив советы некоторых, будто комары не терпят смоляной запах, мы вымазали платки дегтем и покрывали по возможности ими лицо, впоследствии даже вымазали самое лицо, но ничего не помогало — комары роем льнули к нам.
14 июляПодрядчик возвратился с двумя остяками из отысканного им чума верстах в двадцати севернее нас на Урале, при вершине реки Псиде-Иоган. В стаде у нас пал олень. Обстоятельство замечательное тем, что с этого числа появилась язва.
15 июляПо собрании сведений от пришедших остяков, майор Стражевский один поехал в кочевье их, как для сделания распоряжения относительно продовольствия, так и для того, чтобы осмотреть ту часть Урала, которая осталась в стороне от нас.
В этот день пало три оленя; 16-го числа еще четыре пало. Заметив с 14-го числа постепенно увеличивающийся падеж оленей, мы поспешили скорее переменить место, опасаясь заразы.
17 июляК ночи перешли на вершину реки Малой Западной Янема. У нас почти вдруг пало еще семь оленей.
С 18 по 22-е числоПробыли на месте. В эти дни был совершенный буран: проливной дождь с грозою и сильный ветер кружил и несколько раз валил и рвал нашу палатку так, что мы по очереди спали. Все время термометр показывал +2°; олени начали сильно валиться во время ненастья: 18-го числа пало десять.
19 июляЯзва начала еще сильнее действовать; в эти сутки пало тридцать семь оленей и большею частью езжалых, то есть из годных в упряжь.
20 июляПогода не поправлялась. Утром толмач наш[2] на вопрос майора Стражевского о состоянии стада отвечал, что: «Остяки счет потеряли уже падали и перестали даже шкуры сдирать, ваше высокоблагородие». Майор приказал перегонять стадо с места на место, дабы около упавших оленей не заражались и здоровые. Но это не помогало; около валяющихся всюду пропавших оленей, и даже раздетых уже, лежат или бегают телята, отыскивая маток, или последние около своих телят, и вскоре зараженные сами тут же падают. Лишь перегонят стадо, пролежавшее около часа на месте, на другое, — пять-шесть оленей уже не встанут.
В первые дни падежа проводники наши, остяки и самоеды, не только снимали шкуры, но с жадностью употребляли и в пищу мясо.
Предвидя сильную заразительность от этого, мы запрещали им не только есть, даже и раздевать павших оленей, но они не могли удержаться от этого и украдкою или ночью продолжали свое, рассуждая: «Где это слыхано, чтоб от оленьей болезни умирал человек!» Даже два самоеда уже сильно заболели, и это не могло их удержать. Впрочем, нельзя и удивляться их невежеству, ибо язва такая только еще в первый раз у них встречается, и они привыкли поступать таким образом в обыкновенных случаях незначительного падежа оленей, от боли копыт и других незлокачественных болезней.
Омерзительно и вместе с тем жалко смотреть на жадность, с какою они, переходя от одного павшего оленя к другому, съедают лакомые по их вкусу части. А женщины их по целым дням просиживают за раздетыми оленями, как звери, занимаясь обычною работою своею, вытягивая зубами жилы для ниток и без всякого притом отвращения, не разбирая когда пал олень.
Они насушили себе в первые дни большой запас оленины.
Нельзя было видеть предварительно никаких наружных признаков болезни скота, чтобы отделять больных оленей от здоровых. Вдруг опухает язык, горло или живот, и вскоре в сильных конвульсиях начинает изводиться животное.
Пробовали некоторым больным оленям вливать в горло спирту с табаком, нашатырем или с порохом, и пускать кровь из ноги, — ничего не помогало.
Даже зараза распространилась и на собак, которые ели падаль, тоже опухало горло и прочие припадки, как у оленя.
В течение целого дня дождь и ветер не переставали бушевать, беспокоя нас донельзя, и наводили уныние среди трудных обстоятельств наших.
Подрядчик, видя быстрое уничтожение оленей своих, составлявших все имущество его, с озабоченным видом и в отчаянии выпросил у нас кусок восковой свечи и пошел в чум свой. Чрез полчаса слуга наш[3], входя в палатку к нам, говорит, что: «Василий Василич какую-то божественскую книгу читает вслух, может, бог даст к завтрему не проведрится ли, и олени перестанут падать. Дай-то господи, истинный Христос!» Сопровождая последние слова крестным знамением.
Суеверные остяки и самоеды рассуждали по-своему, что: «Это, верно, уже такое место пропащее тут, на этом самом месте, верно, чум когда-нибудь стоял. Старики сказывали, если чум поставится на старое место, то уж не миновать беды. Это верно!» В отвращение дальнейшего бедствия они говорили, что: «Нужно непременно заколоть белого здорового оленя в жертву богу. Потом шерстью его окурить стадо». Мы только и ждали, чтобы погода несколько стихла, и могли бы перейти с этого истинно пропащего места.
21 июляНочью лил сильный дождь. Утром пастухи сказывали нам, что: «Уже мало осталось живых оленей; если не верите, посмотрите сами». И действительно, ночью был страшный валеж скота!
Пополудни ветер стих и погода начала проясняться.
Мы не могли на своих оленях перейти с этого отвратительного места, не имея более двадцати оленей оставшихся из двухсот езжалых; остальные же всё мелочь или не бывшие еще в упряже. Нужно было снова послать в отысканный чум, взять оттуда хотя тридцать оленей под необходимый транспорт, чтобы только добраться до пункта, где были приготовлены наши припасы.
22 июляПогода была хорошая, теплая и без ветру; комары, вопреки нашим расчетам, не уменьшались от прошедшего ненастья, но все ожили и, кажется, еще с большим ожесточением ели нас.
До полудня мы не могли дождаться посланного за оленями с вестью, от которой зависел план дальнейшего нашего путешествия.
Вечером подрядчик возвратился только с десятью оленями, и то остяки отпустили их не иначе, как с условием, в случае падежа заплатить за каждого по пятнадцать рублей ассигнациями. В этом кочевье севернее нас зараза начала уже действовать.
К одиннадцати часам вечера, вскоре по приведении оленей, начали приготовляться к ночному переходу на другое место далее к югу. Собственно, наших оленей, годных еще в упряжь, оказалось только двенадцать из двухсот езжалых, означенных выше.
Мы бросили менее нужные вещи и расколотили лишние ящики и уменьшили кладь из пятнадцати нарт до того, что уложили все на семи нартах, запряженных по два и по три оленя. Сами увесились инструментами и сумками; люди понесли на плечах по вязанке дров из расколоченных ящиков и нарт, ибо лес отстоял верст на пятнадцать и более от склона Урала, почему добывание топлива было затруднительно.
Без оглядки спешили от неприятного места, оставляя за собою до трехсот валяющихся оленей в самом отвратительном виде и толпу едва переставляющих ноги хворых оленей и малых телят при чуме с больными самоедами и семейством их. Не было уже столько оленей, чтобы перевезти и чум этот на другое место. К тому же мы не нуждались уже в стольких работниках-проводниках по случаю совершенной потери оленей; каждый лишний человек уже затруднял дальнейшее путешествие относительно продовольствия.
23 июляПерейдя в два с половиной часа ночи чрез Урал, транспорт остановился вскоре лагерем на реке Восточной Малой Янеме, а мы с майором Стражевским продолжали путь свой еще версты четыре далее по линии разделения вод, на одну из сопок Янема-Кеу, где он делал по обыкновению барометрические и геогнозические наблюдения свои; а я в это время обрекогносцировал окрестности. К пяти часам утра мы спустились с сопки и пошли в лагерь.
Несмотря на усталость ночного перехода и ходьбы на означенную гору для наблюдений, майор Стражевский, нисколько не медля, собрал оленей и в сопровождении подрядчика нашего, толмача и одного проводника на трех нартах и со всеми оставшимися живыми восемнадцатью оленями отправился к югу по Уралу до горы Тонабе́-Нёл, где надеялся отыскать приготовленную зимою провизию и вместе с тем сделать распоряжение сообразно обстоятельствам о дальнейшем путешествии нашем, оставя меня в лагере со всем имуществом экспедиции при двух горных мастеровых. Отправляясь на неопределенное время, он разделил всем поровну сухари фунта по полтора каждому, взяв себе такую же часть, по горсти крупы и соли.
Уезжая, он говорил мне, что если зараза не истребила оленей на Урале южнее нас, куда предлежал нам путь, то без особенных затруднений мы можем проехать, наняв оленей от кочевья до кочевья. В противном же случае, если найдет уцелевших от язвы хотя несколько оленей, достаточных для двух нарт под провизию и необходимые вещи, то оставить до зимы в первом же кочевье наших двух слуг, горных мастеровых, наделя их провизиею, которую предполагал наверное отыскать, и бросить все вещи, и только вдвоем со мною, с одним проводником и толмачом пройти непременно порученную ему дистанцию Урала во чтобы ни стало. Добравшись же до вершин Сыгвы, мы должны были встретить кочевье богатого остяка Тёбинга, который мог бы свезти нас потом на отдельный хребет Са́блю[4] и до деревни Оранца по Печоре.
В случае же общего и повсеместного падежа, мы имели намерение хотя на этих же оленях, если возможно будет, пробраться за Тонабе́-Нёл, где, запасшись провизиею, сколотить себе плоты и спуститься по реке Сыгве до вершин юрт ее.
Эти планы давали возможность нам обозреть почти всю порученную часть до горы Квосм-Нёр, также и я мог бы сделать хорошую рекогносцировку этой части Уральского хребта, тем более, что еще с горы Ту́мболова я видел почти весь Урал сбоку до широты Сабли и взял, кроме магнитных азимутов их, направления мензулою. А из высокой горы Южной Пай-Яр или Вой-Халди на Урале, на половине всего предстоящего пути, мы надеялись по показанию проводника увидеть всю южную часть Урала к северу и югу. Кроме того, высокая пика Сабли, определенная господином Ковальским астрономически, служила бы мне хорошим пунктом для боковых пересечек на всем протяжении пути нашего.
К полудню поднялся порядочный северо-западный ветер, обрадовавший нас, что облегчит несколько свирепость комаров для оленей и ускорит тем путь господина Стражевского. К пяти часам вечера погода испортилась, ветер сделался порывистым и пошел сильный дождь; я приготовился встретить ненастье, с которым мы уже свыклись на негостеприимном Северном Урале. Почти всю ночь продолжался ливень и промочил наших путников, поехавших налегке и ночевавших под открытым небом без палатки на голом и безлесном Урале.
24 июляВоспользовавшись до полудня несколько благоприятною погодою, я выходил окрестность с мензулкою не без малого труда, быв на двух ближних сопках.
Часа в четыре пополудни опять поднялася буря, ветер грозил унести палатку нашу со всеми кольями и шестами; мы прикрепляли их и суетились под дождем и грозою, как моряки во время шторма; ливень продолжался почти всю ночь. Из оставленного чума нашего пришел самоед с известием ко мне, что остяк работник Ускова помер, быв два дня больным.
25 июляОколо трех часов утра неожиданно возвратился майор Стражевский со своими спутниками пешком, везя только на трех уцелевших оленях куль сухарей, несколько крупы и прочей мелочи. Озабоченный и изнуренный вид его не обещали радостной вести.
Найденная им провизия хотя и казалась утешительною для нас, но неблагоприятные обстоятельства, в которые мы были поставлены существующею заразою, заставили призадуматься. К югу от нас на всем протяжении Урала, куда предлежал путь наш, не осталось ни одного живого оленя, все были истреблены уже язвою. Сами остяки в чумах тоже почти наполовину померли или были жестоко больны.
Эпидемия шла довольно быстро с юга на север навстречу нам и замечательно, что с приближением к северу, она действовала гораздо слабее и медленнее, как это видно из следующих сведений.
К 14 июля, когда только что появилась у нас в стаде язва, чрез полградуса южнее нас, в пяти кочевьях, верст на десять одна от другой, простиравшихся далее к югу, зараза успела истребить уже все стада до восьми тысяч и в продолжение каких-нибудь десяти дней.
У нас же с 14-го по 25-е число, то есть в течение одиннадцати дней, истребила стадо, состоявшее не более как из четырехсот голов.
В кочевье на реке Пиде-Иоган, верст двадцать севернее нас, она появилась почти пятью днями позже нашего и действовала значительно медленнее, чем у нас.
Еще же севернее этого, как впоследствии оказалось, у верховья реки Войкара в стаде из пятисот оленей зараза не могла истребить и половины; далее же этого места, в глубину Севера уже не проникала эпидемия, почему северный отряд экспедиции благополучно дошел до Ледовитого моря, удаляясь более и далее от заразы, а нашему южному отряду нужно было идти навстречу ей.
К горе Тонабе-Нёл за провизиею ехали почти целые сутки безостановочно, несмотря на сильно ненастную погоду и усталость путешествия предыдущих суток; наконец, к общей радости их, они вдруг увидели вдали четыре чума и лежащее на снегу огромное стадо оленей, они решилися дать отдых выбившимся из сил оленям и между тем подкрепить себя хотя кратковременным сном, не спавши двое суток, не обращая внимания, что нечем было укрыться от проливного дождя.
К утру 24-го числа оказалась только половина живых оленей из восемнадцати, на которых накануне выехали. Они и не тужили много об этой потере, увидя богатое кочевье впереди. Поехали версты четыре далее, олени вдруг испугались, наехав на павших, которые лежали в нескольких местах и в шкурах еще.
Все надежды исчезли; они догадались, что и тут свирепствует язва и, вероятно, в сильной степени, что остяки перестали уже и шкуры снимать. Подъезжая же ближе и ближе к означенным чумам, они стали различать, что обрадовавшее их издали стадо оленей было неподвижное поле трупов оленьих. Они оставили своих оленей с проводником в отдалении от этого места заразы и прошли пешком около пяти верст к самым чумам, по местности, всюду усыпанной палыми оленями, более двух тысяч. Они говорили, что воздух был так тяжел и невыносимо дурен, что нестерпимо было идти против ветру.
Два ближние чума по окончательном истреблении оленей сблизились вместе, и в одном из них отыскались наши припасы, находившиеся на сохранении у остяка Ио́ра с племянником. Майор Стражевский расспросил подробно у них о времени появления язвы, продолжительности ее, о количестве палых стад, о смертности людей и прочем.
В этих двух чумах повалилось в течение четырех дней у богатого остяка Ла́ра две тысячи оленей и сам помер; у другого же — тысяча оленей. В двух же соседних чумах, еще южнее, пало до этого не менее двух же тысяч. Далее же еще к югу, не помню достоверно сколько, сказывал майор, пало оленей[5].
Остяки не знали даже сколько осталось живых еще людей южнее их на Урале, ибо без оленей они не имели уже никакого сообщения между собою. Смертность была сильная у них, если не наполовину, то по крайней мере третья часть их померла от язвы.
У людей признаком заразы являлась на лице болячка, вроде вереда, потом вскоре лицо начинало опухать более или менее. Кому уже было суждено сделаться жертвою язвы, голова пухла до такой степени, что не видно было места глаз, носа и прочего. С распространением же опухоли ниже к горлу и груди человек немедленно умирал в сильном удушье.
К распространению заразы между людьми остяки сами способствовали своею невежественною, дикою и самоотверженною жизнию, употребляя в пищу пропавших оленей. Они сами рассказывали, что в первые дни сильного валежа, лишь снимут не более пяти шкур, руки сильно опухали у них, а некоторые заболевали. Несмотря уже на эти ясные признаки заразительности, они продолжали свои занятия до тех пор, покуда много из них уже померло.
Остяк, хранивший наши припасы, подал майору длинную палку со многими на ней надрезами, деланными им ежедневно по одному, чтобы не сбиться со счету, сколько дней он хранил казенную провизию.
Господин Стражевский наградил его за исправность и отчетливость тремя рублями серебром и отдал ему большую часть припасов, что не мог увезти на оставшихся пяти оленях; только не велел употреблять их ранее трех недель, из предосторожности, чтобы нам самим не пришлось еще употребить их, если по непредвиденному случаю засядем где-нибудь в горах, точно так же, как и остяки оставались в этом жалком положении до зимы, не имея средств с семействами убраться с Урала.
Этот трудный путь более девяноста верст, туда и обратно, майор Стражевский сделал в полутора суток и стоил остальных восемнадцати оленей, на которых мы бы далеко убрались с Урала, если бы не имели надобности в провизии и могли бы достоверно знать, существует ли впереди по Уралу зараза и что имеются ли какие средства продолжать путешествие, хотя бы и вдвоем, как предполагали; но нельзя было положиться также и на слова какого-нибудь посланного для узнания, не убедившись лично во всем для лучшего распоряжения в пользу возложенного на нас поручения.
26 июляСообразно описанным обстоятельствам, начальнику экспедиции, видевшему, что не имеется уже никаких средств продолжать дальнейшего путешествия по Уралу, даже при возможно-ограниченных средствах, оставалось заботиться единственно только о спасении вверенного ему отряда от явной погибели; тем более, что один из слуг наших, горный мастеровой, уже заболел заразою, несмотря на все меры осторожности относительно сообщения с остяками, пищи и прочего. Обстоятельства наши были так трудны, что не только нельзя было думать о другом дне, даже и о вечере настоящего. Постоянно ненастная погода не подавала никакой надежды к прекращению эпидемии. Из возвратившихся оленей остался только один еще живым. Около двух часов пополудни мы поспешили отослать этого оленя обратно в чум за реку Пиде-Иоган, откуда мы взяли десять оленей под известным условием, навьючив его сухарями, как необходимым предметом для ретирады нашей с Урала. Толмач и один горный мастеровой понесли тоже на плечах, что могли, из более нужных вещей. Вместе с тем подрядчик должен был осведомиться, что осталось ли там хотя сколько-нибудь оленей, чтобы можно было нам перейти в этот чум, везя необходимые вещи и жизненные припасы, хотя на двух или на трех нартах, полагая притом, что каждый из нас понесет сам не менее пуда на плечах.
Проводник наш, синьский остяк Павел, взялся провести нас из означенного чума на восточный отрог Ло́пта-Ке́у, с которого уже полагал в непродолжительное время провести чрез низменный дол на реку Обь, в остяцкое село Му́жи, если только с удалением от Уральского хребта олени перестанут падать или по крайней мере, если их достанет хотя на половину пути нашего, чтобы перебраться чрез самые непроходимые топи трясин. Подрядчик тоже ручался за вызов проводника, зная его опытность, и, кроме того, самому случалось ему зимним путем ехать из означенного селения на Урал. Посланным приказано было как можно спешить, дорожа малейшим временем.
Если же, к несчастию нашему, не найдется там оленей, то мы предполагали бросить решительно все, кроме съестных припасов и самых необходимых вещей по занятиям нашим и, вверившись опытности проводника туземца, пуститься в путь, покуда ноги будут служить нам. Это было последнее и возможное средство к удалению от места, зараженного и опустошенного язвою.
Впрочем, мы льстили себя надеждою, что есть еще там олени, потому что стадо у двух хозяев составляло вместе не менее двух тысяч голов, и что падеж начался у них значительно позже нашего.
27 июляОколо часу пополуночи возвратилися наши посланные из вышесказанного, севернее нас, чума и, к величайшей радости нашей, с 16 оленями, взятыми под прежним же условием. Мы забыли сон и начали сейчас же собираться в дорогу.
Майор Стражевский перед всеми объявил мне, что он, убедившись лично в невозможности дальнейшего путешествия по Уралу, закрывает экспедицию, и что ему остается теперь думать только о спасении вверенного ему отряда и всего, что важно для экспедиции. Вследствие чего требовал от меня, чтобы я беспрекословно показал все вещи и инструменты мои, не исключая даже самых мелочных, чтобы он по усмотрению своему мог назначать, какие бросить из них и какие еще можно взять с собою. Я повиновался. Он присовокупил еще, что дело в том, чтобы уменьшить кладь донельзя и облегчить тем остаток оленей, которые, без сомнения, и так падут со временем от эпидемии. Я сам, сказал он, бросаю то и то из собственных вещей. Если мы теперь не примем предосторожности, которой требует благоразумие, то нам после придется бросить все или нести на собственных плечах. Нас в скором времени обещает проводник провести на реку Обь в село Му́жи. Теперь дай бог самим здоровья только и более ничего не нужно. Если же вскоре мы доберемся до города Берёзова, то осведомимся сейчас же, можно ли достать южнее горы Квосм-Нёр оленей; тогда мы вдвоем поднимемся по Сосве опять на Урал, сняв эту реку и часть Урала, съездим на Са́блю и выйдем на реку Печору; а не успеем, так что делать! не пойдешь наперекор невозможности; по крайней мере совесть будет спокойна, что мы сделали все, что зависело от нас и сил наших сообразно обстоятельствам.
Нам нужно было оставшуюся за разборкою кладь уложить понемногу на шести нартах, чтобы не затруднить слабых уже оленей, тем более, что один из приведенных тотчас пал. Мы очень торопились разборкою и укладкою вещей, чтобы не лишиться еще на месте многих оленей, и, несмотря на все это, мы не успели однако ж ранее девяти часов утра выступить в путь. К несчастию, день был тихий и один из самых жарких, какого мы до сего времени не имели: +25° Реомюра было в полдень. Олени выбились из сил, проехав по довольно трудной местности около трех верст; к тому же комары и овод довершали их мучение, донимая сильно и нас, даже сквозь легкую одежду.
Мы остановились в одной из снежных лощин вершины реки Малой Восточной Янема, дав отдохнуть оленям, переждав самую жару; без этого они не дотащили бы обоз до места. До шести часов вечера все было еще +21° и нельзя было пуститься в дорогу, и то уже два оленя начали изводиться.
Потом в течение получаса температура вдруг упала на 8°, термометр показывал уже +13° и начал помаленьку убывать; мы обрадовались, что можем подняться с места; и нужно сказать, что этот переход был истинно мучение: не мы оленей затрудняли, а они нас. Мы прошли во всю ночь более двадцати верст, оставя на пути трех палых оленей и две нарты с вещами, и только к четырем часам утра 28-го числа прибыли в чум на реке Пи́де-Ио́ган.
28 июляОколо кочевья этого тоже всюду валялась падаль; из двухтысячного стада оставалось еще до семисот голов, между которыми и трети не было годных к упряжи, и этот остаток видимо редел от опустошительной язвы.
В чумах остяки почти все были больны, и двое из них были умерши. Они переменяли уже три раза место кочевья своего, дабы удалить стадо от палых оленей. И собирались еще далее переехать, потому более, что помер остяк.
Инородцы ужасно боятся покойников: если в чуме помрет кто, то сейчас разбирают его; по погребении покойника окуривают его верестом или оленьим салом и переходят на другое место.
Покойников они хоронят в тот же день или не далее как на другой день, одевши в ту одежду, которую он носил; завертывают его в оленью шкуру. В могилу не глубоко вырытую, они кладут и запасную одежду его, которую покойник надевал когда-нибудь при жизни. Кроме того, к мужчинам кладут: его ружье, топор, нож, сверло, ложку, котелок и прочие вещи, употребляемые в их быту и на промыслах. К женщинам: иголки, нитки, наперсток, нож и прочие хозяйственные ее вещи. Одного из любимых оленей покойника, в особенности на которых он всегда ездил, приносят в жертву, убивая его мучительнейшею смертию или просто душат его, делая заключения по страданию животного: если сразу и без продолжительных мучений удастся убить его, то это предзнаменует, что из среды их никто в скором времени не помрет; в противном же случае призадумываются. Съедая оленя тут же, оставляют на могиле только голову с рогами и нарту, опрокинутую вверх полозьями. Возвратившись домой, опять все окуривают. Они даже боятся говорить о покойниках, не только тронуть вещей положенных к нему.
Вечером того же числа, отдохнувши несколько от продолжительного ночного перехода, я был послан майором Стражевским с двенадцатью оленями обратно, за двумя нартами с вещами, оставленными верстах в пятнадцати на пути.
Не доезжая до оставленных вещей, я оставил десять оленей поодаль и на руках с двумя проводниками и при помощи двух оленей отвезли нарты на полверсты от павших оленей. Потом немедленно я разложил кладь из двух нарт на три, запряженных четвернями, для легкости, и поехал сейчас обратно. Около полуночи сильный туман, не позволивший различать за пять шагов кругом, задержал меня на пути; ибо каменистые россыпи, скалы, ущелья и прочие затруднения местные не дозволяли ощупью ехать, я оставался часа на три на месте, покуда несколько не прояснилось.
29 июляК семи часам утра я возвратился благополучно на всех двенадцати оленях, вопреки ожиданию майора; в дороге, на тридцати верстах туда и обратно, ни один олень не пал. Майор Стражевский, не желая медлить в исполнении плана своего о скорейшем и столь затруднительном переезде в село Мужи, на реке Обь, старался сколь возможно более получить оленей под своз нашего малого транспорта и заводных, в случае постепенного падежа их, чтобы только как-нибудь переехать самые непроходимые топи болот, до Мужинского материка[6]. Но из оставшегося количества езжалых оленей в стаде остяки не могли дать нам более двадцати двух, под прежним же условием, по пятнадцать рублей ассигнациями за каждого. В случае падежа их они даже не брали денег от нас, а просили расписку, потому что большею частью все эти олени принадлежали берёзовским жителям, которым впоследствии нужно было выплатить.
Сообразно полученному числу оленей, мы начали еще уменьшать кладь, бросая многое, расколачивали инструментные ящики, погребцы и прочее. Даже господин Стражевский околачивал собранные им минералы и бросал лишние экземпляры их. Одним словом, все, что могло быть оставлено, бросалось. Уменьшение клади было тем более необходимо, что одержимый язвою горный мастеровой Павел Вакинов сделался труднобольным, под которого нужна была особенная нарта.
Всякое же замедление на месте имело бы дурные последствия, ибо зараза еще сильно действовала. Так как к ночи мы не могли выехать, имея больного человека, поэтому мы не брали с вечера и оленей от остяков, опасаясь, что они пропадут от язвы еще до выезда с места.
30 июляПоутру рано мы могли уже выступить в поход, потому что все было в готовности, и с вечера все было уложено на нарты. Больному сделалось еще хуже; мы устроили ему на нарте постель и привязали его на ней, из предосторожности, чтобы не мог упасть в дороге.
Из полученных двадцати двух оленей еще до выезда с места уже пали четыре. Мы выступили немедленно.
Переход вниз по берегу реки Хера-Иоган сделали более двадцати верст; мы имели твердую надежду, что если спустимся с Уральских гор, то, может быть, прекратится и эпидемия.
Путь был чрезвычайно затруднителен, пролегая постоянно по большим каменным россыпям. Нужно только представить себе положение слабых оленей, тянущих сани с кладью по голым камням, по местности, где с большим трудом и осторожностью нужно пешком проходить. С каким сожалением должны были смотреть на страдальца больного, совершенно опухшего, в этом беспокойном и тряском пути; от беспрестанных толчков саней об каменные отломки и только поддерживаемые с обеих сторон людьми избавляли их от беспрерывных опрокидываний.
Мы часто останавливались, чтобы облегчить несколько мучение больного, который только жалел об одном, что не может уже от слабости и невидения идти пешком, потому что нельзя было отличить глаз на страшно опухшем лице его. Нестерпима была бы здоровому, не только больному, такая езда. Ходьба пешком, несмотря на сильную утомительность по местным затруднениям в горах, нам казалось всегда сноснее подобной поездки летом на нартах, или это потому, что мы привыкли уже к этим маршам, сделав все путешествие пешком по Уральским горам, более трех градусов по широте; следовательно, всего пути, с боковыми отлучками на сопки, около шестисот верст, стоящих относительно трудности едва ли не тройного пути по хорошей дороге. Если это можно назвать привычкою, что остяки очень легки на ходу, бегая почти целый день по горам, гоняя стадо заводных оленей.
Каждый сочувствовал больному, не зная что с ним будет завтра; каждого из нас могла постигнуть подобная же участь. Майор предлагал больному до выступления в поход остаться в чуме на руках остяков, которых хотел обязать беречь его; но больной ни за что не соглашался, думая еще вскоре добраться до берёзовской больницы. Мы опасались, что каждая мошка, слетевшая с заразительной падали, могла привить нам язву; ибо укушение их почти всегда сопровождается значительною опухолью того места; но в это время мы в особенности должны были опасаться за каждую опухоль и прыщик, думая, не признак ли это заразы.
31 июляБольной задержал нас до полудня на месте, не соглашаясь ехать далее, прося лучше оставить одного его, нежели подвергнуться вчерашним мучениям. Болезнь совершенно одолела его, опухоль горла и груди запирала ему дыхание; он уже почти не мог и говорить.
Последние слова и уже с великим трудом произносимые, заключали еще просьбу о жене и пятерых малютках, которые осиротеют. Майор успокоил его. Чрез некоторое время сильного борения со смертию страдалец скончался в девять с половиной часов утра. Часа чрез полтора мы похоронили его в неглубокой могиле, но с трудом и почти общим усилием вырытой в каменистой почве земли. Безмолвно зарывая могилу бедняка, каждый мысленно молился сколько мог и как умел; и подобные немые и теплые вознесения духа к милосердию всемогущего едва ли появляются в нас вне бедствия!
Вещи покойника с нартою мы оставили на могиле его и, уменьшив еще кладь соответственно оставшемуся числу оленей, перешли бродом чрез упомянутую реку за гору Лопта-Кеу, спустившись совершенно с Уральских гор в долину, где остановились вечером на речке Нимель-Иоган, впадающей в реку Няльга-Иоган.
До сих пор я все еще делал непрерывную маршрутную съемку, сколько позволяла возможность.
1 августаК утру оказалось палых оленей только два; мы уже думали, что в самом деле с удалением от Урала, наверно, перестанут падать олени, хотя у нас оставалось уже только десять оленей из двадцати двух; но мы оставили еще одну нарту с менее необходимыми вещами, как то: палатками, инструментами, ружьями, котелками и прочим, так что повезли провизию и кладь для четырех человек только на двух нартах, думая с этим обозом на десяти оленях переехать хотя самые топкие низменности, простирающиеся от Уральского хребта к реке Оби.
2 августаМы удалились от Уральского хребта еще на пятнадцать верст к востоку и остановились у озера Безымённого. Хотя день был жаркий, безветренный и способствующий комарам и оводу, но дорогою пал только один олень, кроме павшего в прошлую ночь. У нас оставалось еще восемь оленей, составлявших всю нашу надежду, и за которыми мы особенно ухаживали.
Во время пути другому горному мастеровому приключилось колотье в боку. А к вечеру проводник наш остяк Павел тоже заболел крепко, только не язвою. Другой же проводник — самоед Юхкор, имея уже более двух недель признак заразы на щеке, был все на ногах и, не чувствуя никакой слабости, вечером того же числа захворал. Нас это очень озабочивало.
Мы дали больным возможные пособия из нашей походной аптеки, состоящей из четырех или пяти медикаментов: английской соли, магнезии, липового цвету, нашатыря и пластыря двух сортов. А как мы уже добрались до лесу, поэтому можно было около больных развести порядочный огонь, к заменению палаток, которые были брошены уже на предыдущем ночлеге.
5 августаМы жестоко ошиблись в заключениях наших, что с удалением от Урала прекратится эпидемия; ночью пали пять оленей. Мы имели еще надежду хотя на одной нарте свезти сухари и что-нибудь необходимое; но только этот день принуждены были оставаться на месте, ибо проводники наши все еще лежали и стонали больными, а горный мастеровой поправился к вечеру. Полагали, что и олени несколько отдохнут и лучше попасутся целые сутки.
4 августаУтром мы увидели себя совершенно без оленей, и остальные три ночью пали.
Оставалось любое избирать: на Урал ли возвратиться или продолжать путь далее на восток. В первом случае нам пришлось бы питаться падалью, в ожидании зимнего пути; в последнем же мы предвидели бесконечный и утомительный путь чрез непроходимые в летнее время топи, имея сухарей дней на семь, а по малой порции и более несколько; к тому же надеясь и на подножный корм: грибы, ягоды; мы решились продолжать путь к реке Оби, что бы ни предстояло нам.
Так как мы находились между двумя значительными реками — Войкаром и Синьею, в расстояниях около двух дней ходу от той и другой реки, поэтому могли бы перейти на одну из них, сколотить себе плоты и спуститься по ней на реку Обь. Но этот риск казался менее надежным в сравнении с избранным уже планом; потому что, истратив сухари в двухдневном переходе к реке, и потом, во время устраивания плотов, нам не осталось бы ничего на измерение всего огромного и извилистого течения избранной реки. Каменное русло при верховьях и значительная ширина близ устьев этих рек, в особенности Войкара, не обещали возможности плыть на плотах кое-как сколоченных, в особенности в непогоду.
Мы оставались еще на месте, ожидая облегчения болезни проводника Павла. Самоед Юхкор был безнадежно болен и притом без ноги, имея по колено деревянную. Его во всяком случае мы предполагали оставить, которому, в случае облегчения, возвратный путь на Урал был ближе и удобопроходимее, нежели предлежащий нам.
Ночь была довольно темная; наши спутники: Усков, толмач, слуга и проводники до сих пор довольно равнодушные к опасностям, видимо призадумались и к тому же увеличивали общее уныние свое суеверными рассказами между собою о верных приметах несчастья, хотя нелепых, но довольно неприятных в подобных обстоятельствах. Зловещее над нами карканье воронов, алчностью привлеченных к павшим оленям, увеличивало страх их: «Верна примета, не перед добром!» — было эпилогом бесконечным рассказам их о приключившихся несчастьях и бедствиях тогда-то и с тем-то.
Больные инородцы проводники, охая и стоная, уверяли, что «недаром дрова сделали сильную вспышку с необыкновенным треском и распались к западной стороне; надо-быть умереть кому-нибудь из нас, сидевших вкруг огня; так сказывали сторики — это верно».
Любопытствуя чрез толмача о серьезных рассказах их, я узнал, что проводник наш, остяк Павел, хотя крещеный, но «большой знахарь в делах языческого жертвоприношения, умеет отгадывать будущее, предсказывать выздоровление больному» и прочее.
Наконец, узнал даже, что в последнем кочевье, откуда мы выступили, он приносил в жертву оленя по труднобольной девице, остячке, которая, будто, вскоре получила облегчение, и он предсказал скорое выздоровление ей.
Не будучи очевидцем при совершаемых обрядах языческих, считаю неуместным упоминать о некоторых подробностях по этому предмету, собранных мною по рассказам.
5 августаМы пятеро: майор Стражевский, я, горный мастеровой, толмач и подрядчик — принуждены были отправиться в трудный и неизвестный путь без проводника, потому что самоед Юхкор был трудноболен, а другому остяку хотя и легче казалось, но он не соглашался идти с нами, вероятно, не желая оставить умирающего товарища своего. Оставаться же и нам долее на месте невозможно было, ибо малый запас сухарей приходил уже быстро к концу, не имея другой пищи.
Я записал в дневник свой показания проводников о приметах местности и о главном направлении предстоящего пути на реку Обь, в остяцкое село Мужи, которые заключались в следующем:
«Направление дороги. Первоначально она идет на юго-восток (130°), далее будет все склоняться к востоку и потом пойдет прямо в этом направлении до реки Хаба́ни-Иоган, находящейся на 13° всего расстояния отсюда в село Мужи. От этой реки дорога принимает направление северо-восточное, до разделения зимних дорог на Мужинском материке (Вызинанг-Нёр), где левая отходит на Войкар, правая в Мужи. До реки Ха́бина-Иоган три дня ходу; от нее же в Мужи — шесть, всего девять дней, если только будете идти как следует и будет сил перейти самые топи до Мужинского материка.
Приметы местности. Перейдя соседний нам лесок, дорога будет пролегать малыми тундрицами, болотами и лесочками до двух больших тундр; в конце первой из них находится сор (значительное озеро с разливом), который останется влеве; дорога правее ее должна идти. Отсюда пойдет к березовому острову (бугорку), который тоже останется левее; далее дорога входит в густой лес, где она довольно приметна, и местами есть затесы на деревьях; потом выходит уже на вторую упомянутую большую тундру. На этой последней встретите иоган-тей-гордскую дорогу, отходящую вправо на полдень, в юрты на реке Синье. Вам нужно держаться левее, и если еще будут какие-нибудь дороги, то они все сзади будут входить на мужинскую дорогу. Пройдя вторую большую тундру, дорога выходит на реку Хобини-Иоган, с которой в ясную погоду можно видеть Мужинский материк. «К морозу высок кажется, к теплу же гораздо ниже» (слова остяка Павла).
От реки Хабини-Иоган дорога идет маленькими тундрами чрез редкой лесок, пересекаясь буграми, озерками, ручьями и болотами, выходит потом к светлому ручью, перейдя который, пойдет вдоль его (не помнит, вверх или вниз по течению); найдете следы чумовища; дивно[7]; миновав, выходит к озеру Хойне-Лор (в переводе — озеро на возвышенности).
Еще от светлого ручья, до этого озера, начнутся по дороге местами ку́рынг-се́зы (ловушки для зверей) и продолжаются далее. От озера сейчас маленькая тундра до горелого леса; за лесом, который довольно далеко тянется, начнется уже Вызына́нг-Нёр, — Муженский материк. Потом скоро будет разделение дорог: на реку Войкар и в Мужи; надо правее держаться.
Только бы благополучно чрез трудные болота прошли и добрались бы до этого места, а там дорога будет приметная, древняя, езжалая и будет много малых дорог; вы всё держитесь только главной дороги и идите прямо на восток. Там уже не пропадете и выйдете в Мужи».
Вот все, что могло служить нам указателем пути на пустынном пространстве между Уральским хребтом и рекою Обью, по дикой и однообразной местности, почти непроходимой в летнее время. Единственная надежда оставалась только на буссоль. Подрядчик тоже решительно не знал дороги, привыкши делать зимние поездки на оленях[8].
До полудня мы устраивали себе котомки с более удобными лямками, вложив в них необходимую одежду, сухари, взяв с собою журналы, брульены и прочие сведения, важные для экспедиции; составили ношу на плечи, весом около пуда у каждого. Потом, увязав и запечатав остальные вещи, собранные минералы, инструменты и прочее, на двух нартах оставили на тундре, в надежде, что хотя эти вещи доставят зимою, не говоря уже о большой части их разбросанных на Урале еще, по мере уменьшения оленей. Наконец, оставив больным часть сухарей, отправились, благословясь, в путь, с надеждою, что когда-нибудь доберемся до жилья, если будем здоровы.
В этот день мы сделали только около пяти верст, держась направления юго-восточного (130°); шли по лесу, где дорога была довольно приметная и твердая до открытого болота, на котором она потерялась потом. Покуда разыскивали следов езжалости и прохода чрез нее, начало смеркаться уже; мы остановились ночевать при опушке леса, опасаясь в темноте засесть где-нибудь на означенном болоте.
Этот первый переход в охотку и притом с сухарями показался не так трудным.
6 августаУтром рано мы выступили, желая до сумерек сделать порядочный переход. Погода была пасмурная и свежий ветер способствовал нашему «пешешествию», разгоняя вместе с тем сопутствующий нам рой комаров. Я еще пытался хотя как-нибудь делать рекогносцировку этого пути, но утомительные и большие обходы болот, кочки, чащи леса и прочие затруднения пути не дозволяли определять по времени пройденного расстояния.
Несколько часов мы проходили топкими болотами, делая значительные зик-заки в отыскивании кратчайшего и возможного пути по известному направлению. Добравшись потом до какой-то речки, на которой сделали привал для обеда. Мы не могли взять с собою котелка — как лишнюю тяжесть; поэтому медный чайник, стаканов в шесть величиною, служил нам и для варения грибов.
К восьми часам вечера, после трудного пути целого дня, вышли к значительному озеру, правее которого остановились ночевать в лесу. С вечера начал накрапывать дождь, который целую ночь и до полудня другого дня обратился в постоянный ливень, промочив донельзя нас, укрывающихся под деревьями. Видя невозможность защититься от него, мы хладнокровно лежали на месте, как бы желая надоесть дождю и тем заставить перестать ливню.
7 августаДождавшись утра, мы принуждены были устроить себе из елок кое-какой шалаш, в котором, укрывшись несколько, вкруг огня начали просушивать измокшую одежду нашу и ношу, которая сделалась вдвойне тяжелее; а главная надежда наша и защита от холода суровых ночей — малица, оленья шуба остяцкая, которую мы едва ли не более всего берегли в котомках, требовала непременной просушки и довольно медленной.
Нам нельзя было всегда решаться пережидать ненастье, как бы продолжительно оно ни было; только бы было ясно и без сильного тумана, свойственного тем местам, потому что нам пришлось бы все равно мокнуть на месте или в пути; к тому же сухари не позволяли медлить, не зная, когда доберемся до Оби, судя по трудному пути, который мы имели накануне.
Так как этот день был очень туманный и дождливый, поэтому мы принуждены были оставаться на месте, льстя себя надеждою, что завтра, хотя в дождь выступим, но по крайней мере с сухою и значительно легчайшею ношею.
Ночь была холодная и темная. Собака наша в сильном беспокойстве то укрывалась с ворчанием между нами, то по временам с лаем выскакивала все в одну сторону, чуя, вероятно, приближение зверя; но в темень ничего нельзя было различить. Поутру, отыскивая грибов, находили следы и помет медведя. Мы вспомнили и отчасти пожалели, что никто не взял для всякого случая с собою ружья, да и нельзя было, во-первых, потому что ружья, свинец и порох были оставлены тогда, когда имели еще оленей и уменьшали кладь с каждым переходом по мере уменьшения их; во-вторых, выступая в поход пешком и не более как на десять дней, по словам проводника, мы мало думали о пользе иметь ружье при себе, заботясь только, чтобы сухарей было побольше и ноша за плечами возможно легче. Кроме того, торопясь выступить для выиграния времени, мы не могли посылать за вещами, оставленными на Урале еще за два перехода, до окончательного истребления всех оленей заразою.
Так как сухари не были разделены поровну всем, поэтому майор собрал их вместе со всех котомок наших и разделил их уже на другой день всем поровну, и не более как фунта по два досталось каждому. Только в этот день он дал по маленькому кусочку, потому что, не сделав перехода, мы не должны были тратить и сухарей, не зная во сколько дней доберемся до Оби с подобными невольными остановками.
8 августаУтром поднялся ветер и, к радости нашей, сквозь туч начало проглядывать солнышко. Мы начали немедленно собираться в путь. Подрядчик, взлезая на высокую лиственницу для обозрения местности, по которой нам предстоял путь, увидел вдали значительное лесное возвышение, по мнению его — Муженский материк, берег реки Оби. Я навел буссоль по указанному направлению, оказалось, действительно, на юго-восток, на главном направлении, которого мы держались сообразно показанию проводников; майор Стражевский сам взлез на это дерево, чтобы поверить показание подрядчика, но не предполагал, чтобы это незначительное возвышение был означенный Муженский материк[9].
В этот день мы блуждали не на шутку; взошедши в густой лес, держались только направления 130° и шли часов семь по мшистому, вязкому и бугроватому грунту; пробираясь сквозь чащу и чрез топкие ямины, не находили никакого следа человеческого. Этот путь был так труден, что мы едва плелися; наконец, к общей радости, вечером на берегу речки, на которой мы остановились ночевать, нашли большой пень срубленного когда-то дерева, который обнадежил нас, что мы идем близ оленьей дороги, и что, вероятно, кто-нибудь зимою сворачивал сюда с дороги. Записанное же показание проводников было почти бесполезно: мы нисколько не могли применить к местности, уже пройденной нами.
Останавливаясь на ночлег, мы не кончили этим дневных трудов своих, а должны были все разбрестися для добывания хлеба насущного — грибов и вместе с тем отыскивать признаков езжалости, чтобы убедиться в верности направления пути к предположенному пункту. С этою целию мы невольно удалялись значительно от становища нашего, сколько позволял вечер; а иногда приходилось продолжительными скличками отыскивать один другого и тем выводить к сборному пункту. Образ путешествия нашего делался ежедневно затруднительнее и утомительнее.
9 августаНочь была довольно холодная, при сильном северо-западном ветре; комары не беспокоили нас. Утром подрядчик опять лазил на дерево, но окружающий нас густой лес не позволил ничего видеть; казалось, что мы находились в глубокой логовине. Потом толмач наш с подрядчиком были так счастливы, что отыскали в версте от нас южнее затесы на деревьях, нас и это радовало, что мы не уклонились сильно от дороги. До полудня мы отправились от места затесов по прежнему направлению, в надежде пересечь где-нибудь езжалый путь. Мы проходили сплошным и топким лесом; к вечеру, когда уже смерклось, мы дошли до речки, текущей с севера на юг, шириною от двух до трех сажен, которую сочли по глубине за реку Ха́бини-Иоган, означенную в показании проводников, где даже не было упомянуто ни о каких речках. Это немало нас обрадовало, думая, что треть расстояния пройдено уже и, следовательно, перейдем вскоре самые топи; незначительная ширина этой речки привела нас к заключению, что мы много левее взяли, что вышли более к вершине этой реки, пройдя прямо лесом, миновали две большие тундры, означенные в показании проводников. Вечером же еще мы устроили переправу чрез нее по двум большим лесинам, чтобы на той стороне наткнуться где-нибудь на дорогу.
В обыкновенном отыскивании корма я воротился вскоре со щепками, довольно недавно срубленного дерева — вместо грибов, которые радовали нас более пищи, потому что они находились при довольно приметном следе езжалости, в саженях двухстах от места переправы.
Вечером же еще мы поспешили, отправились с буссолью туда для соображения о направлении этого куска дороги, чтобы на другой день без хлопот выступить по этому направлению.
Надежда, что мы не совсем сбились с направления, одушевляла нас. Майор Стражевский вел нас по собственному усмотрению; никто не смел рассуждать о верности и неверности дороги. Все были неопытны в подобных походах и не знали ничего. Недостаток в пище, довольно тяжелая ноша за плечами у каждого без исключения, топкий и вязкий путь сквозь дикую чащу леса и утомительные обходы зыбких топей (зыбунов) или отыскивания переходов чрез оные не позволяла делать больших переходов. Мы были довольны, если могли подвинуться от пяти до десяти верст по долготе к востоку, несмотря, что почти целый день мы находились в пути, делая большие зик-заки. Судя но трудностям, которые мы переносили, каждый опасался только, чтобы не заболеть где-нибудь в этой пустыне. Не видя же отвратительных следов язвы, мы начали забывать о ней и перестали опасаться о появления ее между нами.
10 августаПуть этого дня был так же утомителен, как и накануне, пролегая по такой же непроходимой местности, лесом и открытыми болотами, без всякой дороги, держась только известного направления. В лесу встретили кочковатую тундрицу, довольно обильную ягодами (морошкою), сделали привал, сняв котомки свои, и разбрелися обедать. Имея понемногу еще сухарей, мы посматривали только на них, стараясь чем-нибудь насытиться. После этого обеда вскоре наткнулись на место чумовища, признак, что здесь останавливались когда-нибудь оленеводы обские, отправляющиеся весною на Урал или возвращающиеся осенью с оного. Далее в лесу пересекли еще речку, сочтя ее за другую вершину реки Ха́бини-Иоган. Приметы местности сходствовали несколько с показанием проводников. Выйдя на некоторое возвышение, Урал казался уже далеко остался за нами, так что нельзя было различить известных нам сопок, которых мы узнавали, будучи еще в недальнем расстоянии от него. Впереди синелась какая-то возвышенность лесная, которую мы считали за Мужинский материк или по крайней мере пределом болот, утешая себя надеждою, что проберемся вскоре куда-нибудь на реку Обь, хотя бы и не вышли прямо в село Мужи.
В семь часов вечера мы остановились ночевать, не имея сил брести далее, обедавши только морошку. К тому мы были особенно изнурены этим переходом по бугристым тундрам и заглохшим озерам, чрез которые с трудом пробирались во избежание дальних и утомительнейших обходов; вытаскивая одну ногу, другая глубже завязла; ранцы наши делали нас еще тяжелее на ногу; можно сказать, что мы, почти пресмыкаясь, проползали значительные протяжения пути. После всего этого еще часа два бродили около становища, сбирая грибы, которых очень мало нашли. Холодный вечер заставил нас сделать большой огонь на ночь, тем более, что мы сильно перемокли, не говоря об обуви, которая уже износилась почти.
11 августаНочью был сильный холод; все подернулось инеем. Несмотря, что лежали в малицах, мы порядочно зябли и, сонные, приближались более и более к огню, от треска еловых дров все пожгли себе одежду в нескольких местах, в особенности майор Стражевский, который сильно пожегся в эту ночь.
Довольно теплый луч солнца ясного утра согрел странников и вместе с тем оживил некоторых врагов наших, комаров, для увеличивания трудности путешествия, хотя и десятой доли не было их относительно количества на Урале, не говоря уже о множестве, которое было в первых числах июля.
После довольно большого перехода в юго-восточном же направлении по однообразной затруднительной местности вышли к шести часам вечера к довольно значительной реке, текущей на юг и превосходящей шириною и быстротою двух прежних. Ширина везде более трех саженей, местами же до семи; брода чрез нее отыскать не могли. Мы узнали, что эта есть настоящая река Ха́бини-Иоган, до которой вместо трех дней мы шли целую неделю; следовательно, могли заключить, что остальные две трети расстояния до села Мужи мы не успеем ранее двух недель пройти. Предыдущие же две речки, радовавшие нас, были впадающие в нее притоки, которые мы пересекли, потому что, держась постоянного направления, шли лесом несколько правее зимней оленьей дороги, которая пролегает по самым открытым топям. Мы отыскали довольно приметную дорогу, которая, выйдя из лесу, переходит эту реку.
Сухари уже совершенно кончились у нас, и мы оставались единственно на подножном корме, имея только еще горсть соли, которую майор берег как лекарство от тошноты, которую чувствовали после грибов. В первые дни путешествия мы употребляли соль довольно роскошно, привыкая к грибам без сухарей; наконец пришлось и этой необходимости лишиться, усматривая впереди еще продолжительный путь, который, вероятно, будет с каждым днем делаться более труднейшим для нас — при недостатке пищи. Сообразно этим обстоятельствам, майор Стражевский предложил, что не лучше ли связать и сколотить себе плоты и спуститься по этой реке в Синью, впадающую в Обь, думая, что этот путь будет хотя продолжительнее, но не так изнурителен, не делая пешком и голодом утомительного похода; все разделяли это мнение, кроме подрядчика, тем более, что люди отзывались уже сильным изнеможением.
12 августаПосле дождливой ночи день был ясный. Мы остановились на месте для делания двух плотов. Майор Стражевский сам отправился с толмачом и горным мастеровым рубить лесины для плота, а я в качестве повара отправился сбирать грибы и вместе с тем для соображения местности с показанием проводников.
К полудню я воротился в становище с грибами для двух чайников, отыскав в лесу верстах в четырех по следу езжалости ловушку (курынг-сез).
Трудившиеся полдня над устроением плота видели между тем невозможность сделать его наскоро и надежно для продолжительного и трудного плавания по неизвестным нам рекам; к тому же работа шла не очень успешно с слабыми силами и с одним только топором и большим ножом.
После обеда плот, из семи лесин связанный, был готов и спущен на реку, который оказался довольно непрочным и ненадежным для плавания нескольких сот верст, и бог знает в какую погоду еще. Подрядчик наш не соглашался плыть с нами, представляя все опасности и желая лучше один идти пешком.
Мы сами, впрочем, видели ненадежный риск свой, рассуждая, что плыть не менее двух недель по реке без провизии, можем ли отыскать близ берега реки везде грибов, в особенности, если непогода задержит несколько дней на месте нас. Сухим же путем идя, на всем протяжении пройденном мы могли помаленьку отыскивать и целый день собирать их.
Решились наконец все дойти до Оби сухим путем и помаленьку, известным уже нам образом, — что бы ни предстояло; претерпевая голод в том и другом случае, по крайней мере избавлялись опасности погибнуть в воде, что очень легко могло бы случиться, если непрочный плот наш ударился бы о камень или захвачен был непогодою.
Вечером же этого дня мы надели котомки и переправились, по два человека на плоту, на другой берег реки и, не желая тратить время, выступили в путь, сколько позволила темнота и покуда дорога была приметна. Пройдя верст пять, сделалось совершенно темно и пошел дождь; к счастью нашему, заставши близ порядочных елок. Мы развели огонь и легли на котомках в ожидании рассвета. Ночь была холодная; мы жались около огня и, разумеется, не без того, чтобы кто-нибудь не сожег себе одежду, и так уже изорванную донельзя.
13 августаС рассветом мы уже поплелися далее, радуясь, что дорога была довольно торна, пролегая по местности несколько возвышенной от реки; лесом же была не так извилиста и имела направление северо-восточное и восточное.
Две ненастороженные ловушки для зверей (курынг-сеза), найденные по этой дороге, еще более убедили нас, что она идет в какие-нибудь остяцкие юрты, отстоящие, вероятно, не в дальнем расстоянии отсюда, из которых есть какое-нибудь возможное летом сообщение с этим местом.
Лесной путь наш дважды пересекался значительными открытыми, топкими и бугроватыми болотами, называемыми остяками нёрум (тундра гомсистая). На последней тундре следы дороги совершенно исчезли; и, после тщательных розысканий, принуждены были пройти по тундре к противоположному лесу, — держась известного направления буссоли. В одном из озер на тундре увидели двух диких гусей и маленького гусенка, не летающего еще. Эта первая дичь, которую мы встретили на всем протяжении пути от Уральского хребта и до этого места, по заключениям нашим, предвещавшая близость реки Оби. Вторично пришлось вспомнить и крайне сожалеть на этот раз о том, что не взяли ружья и хотя несколько зарядов пороху. Ибо голод становился ежедневно ощутительнее, изнурясь утомительными переходами и только на подножном корме. Забывая о дальнейшем пути, мы сняли котомки свои и все приступили к озеру, с жадностью желая добыть гусенка. Это озеро было хотя не более тридцати сажен шириною, но топкие берега не дозволяли везде окружить его. Пугая и кидая палками в озеро, мы старались всеми силами выгнать гусенка на болотистый берег, где в траве караулили двое из нас. После двухчасовой невольной и трудной охоты удалось-таки подшибить измученного донельзя гусенка. В противоположном лесу случилось набрать достаточно грибов; поэтому мы радовались редкому для нас и неожиданному обеду.
Майор Стражевский, видя, как трудно достался нам этот ничтожный гусенок и не надеясь впредь на подобный промысел для прокормления нас, к тому же, не предвидя еще конца путешествию нашему, разделил, к общему удивлению, гусенка на шесть частей — на три обеда и на три ужина для четырех человек. Варя всегда два чайника грибницы, один за другим, мы опускали по одной двенадцатой доле гусенка в чайник как приправу к грибам, которые, от воображения ли, казались несравненно вкуснее и питательнее, притом же не так сильно ощущали недостаток соли. Имея только две ложки, мы хлебали по очереди, наблюдая обыкновенно, чтобы никто не взял лишний раз. Даже по очереди оскребывали и чайник, так дорога для нас была пища! Разваренный же между грибами кусочек дичи господин Стражевский аккуратно делил всем, не исключая и себя, по ровной крошке.
Трое следующих суток мы подвигались вперед значительно бодрее, имея в виду обед и ужин. Этот запас дичи мы вешали высоко на дерево, чтобы собака наша, не менее нас голодная, не съела ночью, и, несмотря на удивительные попытки ее — достать с дерева, мы успели-таки сохранить его.
В этот день мы сделали еще более пяти верст; возвышенная местность, по которой пролегала довольно твердая и торная дорога, была прекрасная; после продолжительных однообразных топей тундр и дикой чащи леса казалась нам — хорошим садом. Вправо от нас большая река с обрывистыми берегами выдавалась к дороге, вероятно, приток реки Хабини-Иоган. Несмотря на усталость, мы решились идти до тех пор, покуда будет тёмно; поэтому на ночлег мы не хотели и сбирать грибов на ужин, но обедавши роскошнее и плотнее против предыдущих дней, чем, во-первых, надеялись сберечь порцию гусенка, и другое, сделать побольше переход.
Вечером дорога в лесу сделалась топкою, перейдя возвышенность, и наконец потерялась; мы остановились ночевать.
14 августаНочь была очень холодная; сильный северный ветер пронимал нас тем более, что мы были очень перемокшие; а близко огня нельзя было лежать из опасения, чтобы не сожечь одежду, и то уже едва державшуюся и изорванную.
С рассветом я отправился с подрядчиком нашим назад, на разделение дорог, чтобы обозреть и сообразить с направлением ее, не приметнее ли она той, которую мы избрали.
Дорога эта, пролегая топями, была так же неудобопроходима, как и та, на которой мы остановились; только два курынг-сёза, найденные на курганчиках, заставили предпочесть ее.
Возвратясь в становище и сообщив господину Стражевскому виденное мною, в полдень мы пошли на эту дорогу прямо сквозь лес. К сожалению, этот путь был неудачен; новая дорога была, как видно, совершено зимняя, ибо вывела нас к непроходимым зибунам, чрез что принуждены были к вечеру воротиться на прежде избранную дорогу. Несмотря на темноту и вязкую чащу леса, майор Стражевский вывел нас прямо на старое становище наше, по удивительной опытности и привычке ходить в лесу, находясь неоднократно от горного правления в экспедициях в этой стране.
Переход этого дня очень утомил нас потому более, что был бесполезен. Зато на возвратном пути в старое становище мы не упустили набрать грибов, воображая, что будто бы за грибами ходили; жаль только, что ранцы за спиною напоминали нам поход, а не прогулку за грибами.
15 августаТакая же холодная ночь, как и вчерашняя. Сильный северный ветер продолжался уже третий день постоянно, продувая сквозь сожженную и изорванную одежду; нам трудно было укрываться от холоду. Огонь был единственное спасение ночью и вместе с тем более и более истреблял нашу одежду. Днем же мы не боялись холоду, котомки наши грели нас донельзя, несмотря, что сделались несколько легче против прежнего; а мы, изнурясь сами голодом и усталостию, чувствовали их значительно тяжелейшими и едва брели только.
Дорога, по которой мы следовали, потерялась на большом зибуне (зыбкое болото, трясина) и близ того места, куда мы заходили вчера, сделав напрасный переход. Мы убедились, что настоящая дорога есть объезд весенний. Перейдя с большим трудом и обходами этот зибун, мы нашли в противоположном лесу дорогу, которая, пролегая около двух верст по удобной твердой местности, привела нас опять к большим топям. Смерклось; мы остановились ночевать на одном лесном бугорке.
16 августаПогода была ясная и теплая, мы остановились на месте до четырех часов пополудни. Люди отзывались слабостию и изнеможением; майор Стражевский дал отдых. К удивлению нашему, комары все еще не пропали после нескольких холодных дней и при сильном северном ветре.
После трехчасового трудного и топкого пути с большими обходами вышли на довольно возвышенную тундру со многими озерами, между которыми одно обращало на себя внимание по величине[10]. Дорога была неприметна; только следы многих чумовищ оленеводов показывали близость ее. Перейдя означенную тундру, мы шли еще лесом, покуда совершенно не стемнелось. Тогда остановились ночевать.
17 августаХолодная ночь с вечера обратилась в дождливую; и мы могли почти до полудня[11]. Во время обычного утреннего отыскивания пищи в лесу мы нашли в нем на некоторых деревьях затесы, означающие обыкновенно оленью дорогу; несмотря, что на земле никаких следов езжалости не заметно. Мы не знали наверно о месте, где мы находились, чтобы убедиться, на пути ли к предположенному пункту на реку Обь находится эта частичка заметной дороги или на реку Войкар, потому что ручей, пересеченный ею, протекал на север. Зная, что далеко эта дорога нас не доведет, первая открытая тундра или непроходимая топь, чрез которые зимою прямо ездят, заставят нас сделать большой и утомительный обход, чрез что мы опять собьемся с направления и должны будем идти по компасу прямо и где только удобнее можно бы пройти. Эти признаки дороги потому уже и мало радовали нас.
Вместо сказанных проводником пяти дней или много недели всего пути в село Мужи, мы странствовали уже двенадцать дней без проводника; и никакой надежды не было на скорое окончание путешествия.
Несмотря на порядочный дождь, мы выступили по отысканной дороге, которая повела нас в горелый лес и становилась там торнее и приметнее; кроме того, местоположение сходствовало с показанием проводника после озера Хойне-Лор. Мы думали, что не переход ли это от топей к Мужинскому материку, потому что местность становилась приметно все возвышеннее. Потемнело и похолодело; остановились ночевать на реке, текущей на северо-восток.
Более удобный путь и надежда, что вышли уже на Мужинский материк, следственно, недалеко от Оби, утешали нас; кроме того, мы обрадовались, что грибов находили обильнее нежели прежде, между которыми в особенности так называемые сыроежки или синявки, находимые нами, заменили нам вполне хлеб, разумеется, не питательностью, но употреблением.
Находя в мшистых местах много этих грибов, мы с жадностью начали собирать каждый собственно для себя и берегли в котомках как сухари до другого обильного ими места. Тем более, что позднее время года и холодные ночи с инеем уже попортили их, чрез что они высыхали на корне, были легче значительно и казались несравненно вкуснее свежих; хлебая грибницу, мы прикусывали ими вместо хлеба; также не имея сахару, мы могли по четыре стакана чаю выпивать с сухими грибами; не чувствовали голода, хотя, разумеется, ненадолго. Открывши эту новую манну, мы уже не переставали с тех пор постоянно жевать их; целую дорогу один высматривал у другого из-под ног, чтобы не упустить гриба. За ягодами, которые впрочем изредка попадались нам, мы уже и не гнались; потому что каждая ягодка не без труда доставалась, нагибаясь с котомкою при истощенных донельзя силах.
Мы стали несколько веселее, будто мы с хлебом идем; в ободрение нашим спутникам майор Стражевский говорил, что если не завтра придем в Мужи, то по крайней мере будем близко этого селения; они перекрестились, снявши шапки, и были рады. Между тем, по соображению с записанным показанием проводников мы не должны были ранее недели дойти до Оби, судя по утомленным силам нашим.
18 августаУтро было ясное после холодной ночи; восходящее солнце смягчило несколько суровость сильного северо-восточного ветра. Около полудня мы выступили по довольно торной дороге со свежими признаками езжалости, вероятно, весною; направление ее все было северо-восточное, потом поворотила прямо на север, наконец даже на северо-запад, пошла малыми коленами, пересекаясь значительными речками, ручьями и болотами. Отходящей дороги на восток или юго-восток не было; хотя это направление дороги и было несообразное с нашею целию, но мы шли по ней в надежде, что она повернет на восток. Ловушек на дороге (курынг-се́зов) не встречали, кроме одного разрушенного близ ночлега нашего.
Потом, перейдя довольно глубоким бродом значительную речку, текущую почти на северо-восток, дорога повела нас вдоль ее, на которой остановились в сумерки.
19 августаНочью был мороз нестерпимый, мокрая обувь на ногах начала мерзнуть, которую мы принуждены были снять с себя и кое-как корчиться в наших малицах. Утром солнышко пригрело нас несколько, а потом погода начала хмуриться и пошел сильный дождь. Подрядчик лазил на дерево и видел севернее нас поперечный лесной хребет, вероятно, берег реки Войкара, что показывало сильное уклонение наше к северу от настоящего направления. Мы опасались, чтобы эта дорога не вывела бы нас в Войкарские юрты, пустые в это время года, и притом на противоположном берегу.
Нашли в лесу следы отходящей дороги верстах в трех от нашего становища. Пасмурный и дождливый день, склонявшийся уже к вечеру, не позволил нам выступить по отысканной дороге, не осмотрев предварительно ее; к тому же сильно перемокшие, мы просушивались под елками у довольно большого костра. Сделали дневку.
20 августаПогода была хотя сумрачная, но не дождливая и не холодная. Выступили рано. Версты чрез три отходила чрез реку другая едва приметная дорога; решившись держаться более широкой и торной дороги, пошли по прежней; тем более мы не свернули с нее, что нашли опять старую ловушку на ней.
Верст чрез восемь эта дорога исчезла на топких и непроходимых болотах, выведя нас к разливам большой реки, как оказалось — Войкара.
Подрядчик видел с высокой лиственницы и самую реку, к которой нет доступу чрез топи без лодки. Принуждены были возвратиться к отходящей дороге, сделав по пустому верст шестнадцать и, утомившись донельзя, остановились на речке, перебродивши ее с вечера же. Удивительно, как трудно было возвращаться, когда знаешь, что по пустому идешь. Одним словом, трудность похода нашего увеличивалась чрезвычайно тем, что шли безнадежно, не зная, верно ли идем и куда выйдем; в особенности при трудных и больших обходах зибунов, где три шага подаешься вперед, а два назад.
21 августаНакрапывал постоянно дождь; мы выступили довольно рано. В лесу дорога становилась приметнее и торнее; на открытом месте она опять разделилась неприметно, ибо в противоположном лесу нашли две дороги: одна на юг, другая на восток имела главное направление; пошли по последней, которая принимала потом направление юго-восточное и поднималась все выше и выше. На этом пути мы встретили первый кедр и услышали карканье вороны; признаки близости реки Оби и жилого места — нас это очень радовало. Наконец пришли к значительной реке, текущей почти прямо на север, между глубокими и лесистыми берегами. Остановились на ней. С дерева же видели на юго-востоке лесной хребет, по заключению нашему — берег реки Оби.
22 августаПосле дождливой ночи луч солнца прекрасного и теплого утра, какого мы давно уже не имели, обогрел и оживил нас; и как будто бы с целию обрадовать нас в дикой пустыне, среди тяжких лишений и трудностей, в высокоторжественный день коронования их императорских величеств. Мы все были особенно веселы; какая-то надежда на скорое избавление от трудов утешала нас.
Желая воспользоваться отличною погодою, мы торопились раньше выступить, чтобы сделать больше переход; тем более, что мы, благодаря случайному обилию грибов, наелись поплотнее сырых и вареных. Майор Стражевский, желая по случаю праздника сделать особенный обед, высыпал остаток соли в грибницу, который он давно берег как лекарство. И нужно сказать, что мы, не употребляя давно уже соли, почувствовали значительное подкрепление, не говоря уже о необыкновенной вкусности этой пищи.
Дорога, пролегая по лесу, была довольно торна до первой тундры; далее стала менее приметна и разделилась; мы пошли левее, держась восточного направления. Перейдя же речку, дорога повернула на юго-восток и вывела нас на открытое холмистое место со многими озерами, где она решительно потерялась. Часа два мы тщательно разыскивали ее на этом пространстве, но никаких следов не нашли. Пошли без дороги по направлению 130°, на юго-восток, где виден был далеко высокий лесной кряж, пред которым параллельно находились еще два низких хребта. Тогда-то мы узнали, что настоящий Мужинский материк еще впереди, несмотря, что самые непроходимые топи были уже перейдены за два перехода до этого пункта. Войдя в лес по означенному направлению, пересекли довольно езжалую зырянскую дорогу, судя по найденным обломкам нарты[12]; с радости мы сделали самый большой переход, какого никогда еще не делали в продолжение всего странствования нашего. Мы сочли этот день из счастливейших. Потемнело; мы остановились на речке, текущей почти прямо на север.
23 августаУставши после большего перехода, мы выступили за полдень; шли довольно скоро, желая до темноты пройти тундрицы, болота и мокрые долины; добравшись же до лесу, остановились ночевать, из опасения, чтобы не потерять дорогу. Спутники наши, видя опять довольно трудную местность и бесконечный путь, начали упадать духом, ссылаясь на слабость в руках и ногах; мы ободряли их; майор не приказывал показывать никакого вида, что мы сами уже едва ноги переставляем и едва ли не хуже их изнурены.
24 августаЭти ночи были довольно теплые. Пасмурное небо предвещало сильное ненастье. Мы выступили опять пополудни, промешкавши и поблудивши в отыскивании пищи дневной. Дорога была довольно твердая и приметная; шли довольно скоро; местоположение казалось веселее стало и менее дикое. Направление дороги было восточное и юго-восточное; пересекли на пути две речки, текущие на север. Далее дорога разделилась: одна на юго-запад, другая на восток; пошли по последней. К вечеру слуга наш, горный мастеровой, упал на дороге от сильной боли в пояснице. Остановились тут же на ночлег. Вечер вдруг сделался сильно холодным; ночью вода подернулась в лужах тонким льдом. Майор Стражевский сам срубил на дрова три большие лиственницы.
25 августаБольной задержал нас на месте несколько долее обыкновенного; однако мы выступили недолго за полдень. Дорога была хорошая, езжалая, пересекли речку и начали подниматься выше, переходя виденные издали хребты. Не очень большой переход сделали. Толмач наш тоже заболел животом; горный мастеровой поправился несколько.
26 августаНесмотря, что ночь была холодная, день был прекрасный и теплый. Толмачу легче стало; только мы не советовали есть ему сырых грибов. Выступили не поздно; чрез полверсты дорога разделилась, обе шли в село Мужи и не более одного дня ходу до этого селения, подрядчик узнал их и уверял, что неоднократно ездил тут зимою, но не ручался за удобопроходимость летом по случаю заливов реки, чрез которые переправа будет затруднительна без лодки. Другая же зырянская дорога, более торная, шла на юго-восток; он говорил, что эта дорога делает большой круг; вследствие этого отделился от нас и пошел по зимней дороге. Мы долго промешкали на разделении дорог, потому что много находили малых объездов и опасались, чтобы не упустить главную дорогу. Пошли по зырянской дороге, покуда не стемнелось и пошел дождь; мы остановились в лесу.
27 августаДождливая погода. Сделали порядочный переход. Майор Стражевский говорил, чтобы мы собрали все силы свои и шли до самого нельзя, ибо отдых приближается, и не придем ли сегодня еще в село Мужи. Несмотря на приятную надежду кончить скоро странствование, ноги не слушались и сильно ослабли; кажется, машинально переставляли их; руки просто отнялись от слабости и лямок.
Поднимаясь постепенно выше в гору по довольно хорошей дороге, пролегающей в восточном направлении, пересекли две речки и проходили чрез значительное болото; трудный переход чрез последнее вознаградился тем, что мы нашли много морошки на нем и сделали для корму привал на кочках.
К вечеру пришли к довольно густому и мокрому лесу, при опушке которого, влево от нас, увидели случайно вдоль долины реку Обь, верстах в восьми или десяти от нас. С радостными криками: «Обь! Обь!» — мы сняли шапки и нелицемерно перекрестились, искренно благодаря бога, сподобившего нам на двадцать второй день бедственного странствования нашего показать надежду к верному спасению. Одеревеневшие члены наши будто электричеством были приведены в быстрое движение и получили особенную живость и крепость; мы забыли и голод и думали только о том, что завтра наверно будем в теплой избе и увидим людей. В лесу остановились ночевать.
28 августаДовольно холодная и дождливая ночь не дала нам покою; мы рано поднялись для сбирания грибов, чтобы раньше выступить и прийти к вечеру на Обь. Удалившись версты за полторы от становища нашего, в лесу вдруг услышав лай чужой собаки, я обрадовался и пошел в ту сторону, думая встретиться с каким-нибудь остяком-звереловом, который, зная дорогу, выведет нас прямо в Мужи. Подвигаясь ближе в ту сторону, начинаю слышать сигнальные оклики из становища, которыми зовут меня; переменив направление пути, я вскоре вышел на место и, к невыразимой радости, увидел людей, пришедших к нам навстречу. Зырянин Филимон Рочев с двумя остяками, работниками своими.
Этот гостеприимный и радушный человек, услышав от подрядчика, пришедшего вечером в Мужи, что мы отделились от него верстах в тридцати, на разделении дорог, послал сейчас трех остяков по той дороге искать нас, а сам ночью сделал переход по другой дороге. Этот радостный день, кажется, никто не забудет из наших сопутников. Принесенный хлеб, рыба, молоко, сахар, чай и несколько вина обрадовали нас невыразимо. Майор строго запретил, чтобы никто не смел без позволения его кусочка съесть, из предосторожности, чтобы не заболеть от неумеренного употребления пищи после продолжительного голода. Сам раздавал пищу по усмотрению. Пообедавши порядочно в первый раз чрез три недели и отдохнувши, мы выступили к вечеру. Никто из нас не отдал котомки своей остякам, желая сами дотащить еще остальные шестнадцать верст до селения.
Уже смерклось, когда мы прибыли в село Мужи и, не снимая ранцев своих, прямо пришли в церковь возблагодарить всемогущего за счастливо перенесенные труды и опасности. Этот переход в шестнадцать верст мы сделали в два с половиною часа и, кажется, не чувствовали никакой усталости.
Дорога была порядочная; пересекли на пути две речки; а к самому селению около версты плыли в лодке по сору (заливу реки Оби). Если бы не встретил нас зырянин Рочев, то нам пришлось бы мучиться около залива и искать обхода за несколько верст. Подрядчик вышел версты четыре ниже селения и, связав себе плот из двух лесин, переплывая на нем кое-как узкое место залива, добрался таким образом в село.
29 августаСело Мужи на реке Оби. После трехмесячного кочевания под открытым небом сурового Севера, в особенности после скитальческих трех недель последних, мы провели довольно беспокойно первую ночь в теплой и гостеприимной избе зырянина Филимона. Непривычка к комнатной теплоте, радостное окончание труднейшего пути и избавление от явной гибели, были, вероятно, причиною общей бессонницы. Если и засыпали на мгновение, то вдруг страшно испуганные грезами минувших опасностей, немедленно вскакивали, и, стараясь убедиться в обмане, отгоняли еще далее сон.
Несмотря на постепенный и осторожный переход от грибов и голода к хлебу, майору Стражевскому, сильно изнуренному, приключилась желудочная лихорадка, продолжавшаяся около десяти дней. Подрядчик крепко бредил в первые два дня, как в горячке. Все мы были как тени слабые, изнуренные, не сытые, обросшие бородами, с страшно изорванною и обожженною одеждою и почти без обуви. Белизна между пальцами показывала еще настоящий цвет рук обожженных, опухших и грязных. На ногах ногти начали спадать от постоянной сырости и холода, которым они подвергались более трех недель, несмотря, что одним из главнейших занятий наших на ночлеге и привалах была починка измокшей обуви и выжимание воды; просушиваться же было невозможно и бесполезно, не имея чем переменить измокшую одежду и обувь.
Питаясь двадцать два дня скудною пищею, добываемою ежедневно не в одинаковом количестве и качестве, мы сильно ослабли от голода, который становился с каждым днем тем более ощутительным, что уже грибов не везде можно было находить, ибо ранняя и холодная осень начала уже истреблять их. Впоследствии мы, не обращая внимания на качество грибов, только бы не были из ядовитого рода, всё варили вместе со мхом, для сытости. Наконец же с увеличившимся сильно голодом и недостатком подножного корма, мы начали уже простирать виды на собаку нашу, которая менее нас голодала, питаясь земляными мышами. Майор Стражевский неоднократно говорил нашим слугам, жаловавшимся на голод, что еще рано бить собаку, покуда можно чем-нибудь питаться, и беречь этот верный запас пищи на всякой случай, в особенности, если, к несчастью, пришлось бы кому-нибудь из нас заболеть и остаться на месте в ожидании помощи. Кроме того, он хладнокровно и без всякого озабоченного вида обнадеживал ежедневно, что чрез двое или трое суток непременно будем на реке Оби, и в этом ожидании проходили недели, едва ли не длиннее месяцев казавшиеся.
Едва переставляли ноги в ежедневных переходах, мы только одно имели на уме и молили бога, чтобы живыми доплестись когда-нибудь до жилья. Кроме изнурения от голоду и трудного пути с ношею, мы опасались за здоровье, потому более, что, находясь под открытым и суровым небом негостеприимного Севера, должны были беззащитно переносить все перемены погоды; сверх того беспрестанно подвергались сильнейшей простуде, проходя ежедневно бродом речки и завязая глубоко в болотах; мы всегда останавливались на ночлег совершенно мокрые, а иногда и на месте еще целую ночь дождь не оставлял нас, не имея средств и возможности, ни защититься от мокроты, ни просушиваться; также не имея чем переменить мокрой одежды и обуви, более потому мы принуждены бывали оставаться всегда в мокрой одежде, что с ранним рассветом и до глубокой ночи мы бродили вкруг ночлега, отыскивая пищи и не обращая внимания на трудные переходы, отлучались иногда очень далеко и нередко теряли место становища своего.
Майор Стражевский часто повторял, что если кто заболеет и не употребит последних сил для дальнейшего следования к реке Оби, тот будет оставлен один в этой дикой пустыне, покуда мы не дойдем до жилого места и не успеем прислать помощи. И каждый из нас хладнокровно рассуждал, что, в самом деле, около одного не должны же умирать все.
Упоминая о трудностях и лишениях нашего странствования, не могу не заметить о постоянном и мучительном беспокойстве, сообразном образу жизни нашему и средствам, для изображения которого привожу слова из отчета господина полковника Гофмана: «Насекомые дикие и домашние, летающие и ползающие, жужжащие и немые мучили нас; одно имя их мне страшно теперь; поэтому и не называю».
Днем мы, как звери, были предметом любопытства остяков, собравшихся к нам из всего селения и толпившихся в тесной избе и около ее и рассказывавших один другому о странствовании нашем, и удивляясь только тому, что мы питались три недели времени «поганою травою», присовокупляя, что они лучше с голоду померли бы, нежели стали бы есть эту траву. Сверх того, они не очень одобрили наш риск, что мы решились идти в этот трудный путь летом, без оленей и проводника, и еще без пищи, оставя столько тысяч «убитых богом оленей на Урале», которыми сколько угодно времени можно было бы питаться, сидя спокойно в чуме. Они и слушать не хотели о заразительности подобной пищи. Также удивлялись и пеняли на их собратов оленеводов, оставшихся на Урале: «Как они не могли найти из стад своих столько белых, красивых и здоровых оленей для принесения в жертву богу и тем отвратить неслыханный в наших странах падеж». Прибавляя: «Надо-быть чиновники царские[13] привезли эту оленью болезнь в наши края; это верно, старики не видывали и не слыхивали такой беды».
Слухи о неожиданном прибытии нашем на реку Обь живо дошли до города Берёзова, откуда не замедлили приехать в село Мужи исправник берёзовский господин Булыгин и обдорский заседатель господин Бекреев для подробного узнания о постигшем нас несчастии и инородцев, оставшихся без всякой помощи на Урале. Майор Стражевский уведомил их обо всем официально, как о местах опустошенных язвою, так и о бедственном положении, в каком остались инородческие семейства в ожидании возможных и зависящих от местного начальства средств к их спасению. Вследствие чего, по поручению исправника, господин Бекреев немедленно отправился для подания означенной помощи, желая подняться в малых лодках по реке Синье сколь возможно выше в Уральские горы, к тому месту, где более свирепствовала язва; но эта смелая попытка, обещавшая господину Бекрееву большой переход пешком по горам, не удалась ему, как впоследствии оказалось, по чрезвычайному мелководию и каменистому руслу этой реки, далеко не позволявшей подняться к верховьям ее, несмотря на все усилия его.
Не имея другого средства для оказания скорейшей помощи, господин Бекреев в конце октября, дождавшись первого зимнего пути, поднялся из Обдорска на Урал и в сопровождении фельдшера и нескольких казаков объехал на оленях все протяжение его, почти до верховьев реки Сыгвы, раздавая необходимое число заводных оленей своих и съестных припасов бедствующим инородцам[14].
Дождавшись некоторого облегчения болезни господина Стражевского и вообще поправившись несколько силами, мы поплыли 4 сентября в город Берёзов, куда прибыли 10-го числа.
Оканчивая этим дальнейшее извлечение из дневника моего, как не относящегося уже к обстоятельствам, бывшим причиною бедственной неудачи экспедиции, долгом вменяю принести искреннюю признательность и благодарность господину майору (ныне подполковнику) Н. И. Стражевскому от имени всех бывших в отряде его, которые вполне обязаны ему спасением своим, как от свирепства язвы на Урале, так и в последнее труднейшее странствование с ним. Благоразумными распоряжениями, неусыпным попечением о каждом из нас и хладнокровным перенесением тяжких лишений и трудов он ободрял нас, заставляя с твердостию и надеждою следовать его прекрасному и редкому, сообразно обстоятельствам, примеру.
Примечания[править]
- ↑ Так называется время года и дня, в которое преимущественно свирепствуют эти насекомые.
- ↑ Кондинской крестьянин.
- ↑ Горный мастеровой.
- ↑ Отдельный высокий кряж на западной стороне, параллельно Уралу, верстах в сорока от оного. Господствующая пика простирается до 6000 футов над поверхностью моря, по определению господина Ковальского.
- ↑ Господин Стражевский имеет подробные сведения обо всем этом, собранные на месте.
- ↑ Возвышенность, примыкающая к Оби, образуя левый невысокий горный берег этой реки, на котором расположено село Мужи.
- ↑ Много, очень, удивительно далеко.
- ↑ Пешком же и еще летом, это совсем другое дело; в чем мы убедились впоследствии — горьким опытом.
- ↑ Впоследствии несколько подобных возвышений прошли, но были еще далеко от берега Оби или так занимающего нас Муженского материка как верной пристани к спасению и конца нашего странствованию.
- ↑ Мы полагали, не оно ли Хойне-Хор (в переводе — озеро на возвышенности), о котором упоминали проводники.
- ↑ Очевидно, пропущен какой-то глагол: «спать», «отдыхать» и тому подобное. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ С первым зимним путем зыряне из-за Урала приезжают ежегодно в село Мужи для торговли, как бы на местную ярмарку, куда съезжаются в это время обдорские и березовские купцы и торговцы.
- ↑ Так называли инородцы нас, членов Уральской экспедиции.
- ↑ Подробности о поездке господина Бекреева заключаются в донесении его местному начальству.