Тур вальса[править]
— Тетя, милая тетя, не верьте ни слова из того, что он вам скажет. Он собирается лгать самым бессовестным образом. Если бы я не прервала его в самом начале его речи, он сказал бы вам, что решился жениться на мне еще в то время, когда мы оба были детьми.
— Разумеется! — воскликнул Гонтран.
— Вовсе нет, — возразила Марселина. — Он рассказал бы вам, что он был добрый кузен, всегда любивший свою маленькую кузину, и что наш брак был прелестным романом, полным нежности и невинности.
— Разумеется, разумеется, — подтвердил Гонтран.
— Нисколько. Тетя Луиза, вот вам истина в двух словах: никогда он не женился бы на мне, если бы 17 мая 1890 года он не проиграл в клубе, между девятью и одиннадцатью часами, тридцати четырех тысяч в безик, и если бы в этот же вечер не были заняты все ложи в театре Буфф.
Гонтран засмеялся.
— Смейся, смейся! — продолжала она — ты отлично знаешь, что не случись этого (от чего иногда зависит наша судьба!), я была бы теперь замужем и герцогиней, это правда, но герцогиней де Куртален, а не де Ланнили… Боже мой! Может быть, это было бы лучше! Во всяком случае, я желаю рассказать тете Луизе подлинную историю нашего брака.
— Рассказывай, если это забавляет тебя, — сказал Гонтран.
— Да, это меня забавляет. Вы узнаете все, тетя Луиза, решительно все. Прошу вас, будьте судьею в нашей ссоре. Это происходило через неделю после того, как Марселина де Морланж, стоя перед алтарем в церкви св. Магдалины, ответила «да» на вопрос: желает ли она взять себе мужем ее кузена Жана-Леопольда-Матюрена-Робера Гонтрана, герцога де Ланнили.
Свадьба эта была событием сезона. Густая толпа теснилась на ступеньках лестницы и около церковной ограды, ожидая выхода новобрачной. Этот момент был для нее серьезным испытанием. Одной красоты недостаточно: надо еще уметь быть красивой. Для того, чтобы быть красивой, существует целое искусство, требующее особых приготовлений, особого изучения. В свете, как на сцене, редко можно иметь успех с первого раза. Мадам де Ланнили посчастливилось дебютировать с блестящим успехом; ей стоило только показаться, чтобы восторжествовать. Князь де Нерен, первый знаток и ценитель парижского изящества, в восхищении от спокойной самоуверенности молодой женщины, переходил от одной группы знакомых к другой, повторяя:
— Она воздушна… другого выражения я не могу найти… воздушна. Она не ходит, а парит… Посмотрите на нее хорошенько. Вот истинная красота, лучезарная, сверкающая! Это богиня, юная богиня! Она пойдет далеко, господа, очень далеко!
Но пока юная богиня отправилась не дальше поместья своего мужа в Пуату, в замок, видевший немало герцогинь де Ланнили, но едва ли когда-либо заключивший в своих стенах более прелестную и более влюбленную молодую жену. Девятнадцатилетняя герцогиня до безумья любила своего двадцатипятилетнего мужа, ревниво увезшего ее к себе, в полное уединение.
Они приехали в четверг, 24 июня, ночью около двух часов, и совсем остолбенелыми от изумления, получив от тети Луизы записку, помеченную числом 1 июля:
"Неделя, проведенная вами с глазу на глаз, — писала она, — наверное была очень приятна, но это пора кончить. Поверьте опытности бедной старой провинциалки, которая будет счастлива обнять своих племянницу и племянника. Не истрачивайте весь запас вашей любви: оставьте немножко про запас.
Четверг, 1 июля! Неделя! Они провели в Ланнили целую неделю: Не может быть! Они старались привести в порядок свои воспоминания. Что делали они в пятницу, в субботу, в воскресенье? Но все перепутывалось в их памяти, дни и ночи, ночи и дни. Они все время делали все одно и то же, но это одно и то же вечно было разнообразно.
Они любили, любили, любили… и, всецело предавшись этому разумному занятию, совершенно забыли, что по соседству жила милая старая тетя Луиза, ожидающая их свадебного визита, на который она имела такое право, благодаря своей доброте, старости и великолепному жемчужному ожерелью, подаренному ею Марселине. Итак, приходилось проснуться из очаровательного сна и вернуться к действительности. Во время этого визита, к большой забаве старой тетки, между молодыми супругами внезапно вспыхнула ссора.
Тетя Луиза согласилась быть судьею и усадила спорящих перед собою в кресла, на почтительном расстоянии друг от друга. Марселина заговорила первая, еще не успев сесть.
— Все решительно были согласны в одном, — Вы ведь знаете, тетя Луиза, мама вам, наверное, часто писала об этом, — все были согласны, что для меня могло быть только две партии: герцог де Ланнили, присутствующий здесь, и герцог де Куртален. Что касается меня, то я имела слабость предпочесть его, вот этого, что сидит здесь. Почему? Я сама не знаю. Вероятно, по привычке детства. Когда мы были совсем маленькие, мы все играли в мужа и жену. Я-то осталась верна этой невинной любви, между тем, как он…
— Между тем, как я…
— Повремени минутку, ты от этого ничего не потеряешь. Все-таки, были тысячи причин для того, чтобы предпочесть другого, который был и богаче, и знатнее. Правда, нужно признаться, что ты красивее и выше де Курталена…
— Но…
— Подожди, подожди. Ведь теперь я знаю тебя: тебе ужасно хочется, чтобы я восхищалась тобою! Ну, да, ты довольно красив… и я люблю тебя преданно, нежно, безумно, глупо! Да, глупо, потому что когда я выехала в первый раз на бал к мадам де-Фрэн, с декольтированными, еще худенькими, плечами семнадцатилетней девочки, я заметила, что все молодые люди, считавшиеся женихами, почтительно отстранялись от меня. Очевидно, я не имела для них ровно никакого интереса, несмотря на мое имя, приданое и глаза. Но дело в том, что я сама обожглась. Я так нелепо обнаружила мою страсть к тебе, что на меня смотрели, как на твою собственность. Только что я надела первое длинное платье, дающее право думать и говорить о замужестве, я начала твердить всем моим подругам, что люблю и буду любить одного тебя, и не выйду ни за кого другого. Ты или монастырь! Да, я дошла до этого! Подруги пересказали это своим братьям и кузенам, а те пересказали тебе; я этого-то и хотела, но это поставило меня вне конкурса. Осмелься-ка сказать, что все это неправда!
— Я ничего не говорю…
— Потому что ты подавлен, уничтожен очевидностью! Теперь ты ничего не говоришь, а что ты говорил год тому назад? Год тому назад! Когда я подумаю, что мы могли бы быть женаты уже целый год! Ну, одним словом, удостоил танцевать со мною три раза, и я вернулась домой буквально опьяненная счастьем. Но счастье это было непродолжительно, так как на следующий же день Гонтран сказал своему приятелю д’Эгремону, который передал это своей сестре Габриели, которая передала мне. Очевидно, что его хотят и женить на кузине Марселине. Накануне, я буквально бросилась ему на шею; он был вынужден, по доброте душевной, выказать некоторую жалость к этой любви маленькой пансионерки, и решился протанцевать со мной. Но теперь кончено: его не поймают. Он будет тщательно избегать балов с девочками. Это слишком опасно. Женитьба вовсе не манит его. Ему еще не наскучила холостая жизнь. К тому же, что может быть смешнее браков между кузенами? Истинное удовольствие в браке, по его мнению, заключается в введении в свою жизнь чего-то нового, неожиданного, в том, что во вторник утром становишься на «ты» с особой, с которой был на «вы» еще в понедельник вечером. Но где удовольствие, если этой особе и без того говоришь ты? Да, все это твои собственные слова! Но это все еще ничего, тетя Луиза. Знаете ли вы, что он считал главным препятствием к женитьбе на мне? Он сказал это Роберу: накануне он в первый раз увидал меня декольте и нашел слишком худою! Слишком худою!! Да, это был для меня ужасный удар, потому что я действительно была худа! Вечером, после того как Габриель рассказала мне все это, раздеваясь, я долго смотрела в зеркало на мои худые плечи и мною овладело отчаяние. Слезы полились у меня потоком.
Вдруг вошла мама. Увидя меня в таком состоянии, она обняла меня и стала ласкать.
— Что с тобою, мой ангел, скажи мне, я должна знать все, — в сильной тревоге говорила она. Я не могла отвечать от рыдания, и только после ее усиленных настояний едва произнесла: --Я слишком худа, мама! Вчера вечером Гонтран нашел меня слишком худою! — Мама от души расхохоталась, а потом утешила меня: в семнадцать лет она была еще худее меня, и торжественно дала мне слово, что я потолстею. Она сказала правду, я потолстела! Итак, я стала выезжать, но все праздники и балы казались мне противны и скучны. Я нигде не встречала его! Он не хотел жениться! Он заявил это всем во всеуслышание, нахально и цинично. Он не женится никогда, никогда, никогда! Он сам сказал мне это.
— По приказанию твоей матери…
— Да, это правда. После я узнала, что мама просила его говорить так, в надежде, что я его разлюблю. У мамы были свои виды: ей хотелось, чтобы я вышла за де Курталена, который не находил меня худою и просил моей руки! Однажды мама вошла ко мне с каким-то странным лицом и сказала; — Дитя мое! дитя мое! — Я сразу поняла, что это значит. Накануне, на вечере у княгини де Веран де Куртален все время вертелся около меня, а в это утро приехала его мать объявить маме, что ее сын не знает ничего более прелестного, чем мое лицо. Я ответила, что не знаю ничего менее прелестного, чем лицо г. де-Курталена, что вовсе не тороплюсь замужеством. Мама начала меня урезонивать: де Куртален знатен, богат, имеет прекрасное положение; я буду раскаиваться после, если упущу такую завидную партию. Но на все ее благоразумные доводы я отвечала только одно: Гонтран или монастырь. Тетя Луиза, взгляни же пожалуйста на него, с каким фатовским видом он слушает это!
— Ведь, ты же запретила мне говорить!
— Правда, молчи покуда. Но пожалуйста не воображай, что я предпочла тебя за какие-нибудь твои достоинства! Напротив, я тебя выбрала именно за то, что в тебе нет никаких достоинств! Вот де Куртален так тот полон всяких высоких качеств! С утра до вечера мне жужжали в уши про них, и за это я возненавидела его! Больше всего на свете я страшилась иметь мужем совершенство! И мама очень дурно принялась за дело, постоянно твердя мне: он человек очень серьезный, образованный, трудолюбивый, благородный, он провел безукоризненную молодость, он примерный сын и будет примерным мужем. Слушая маму, я ежилась от ужаса: о, ненавижу этих примерных людей, которые вечно, вечно правы во всем. Гонтран — другое дело: он-то уж не уничтожит меня своим превосходством! Хотя я сама немного знаю, тетя Луиза, но в сравнении с ним могу показаться ученою: подумайте, ведь он три раза проваливался на экзамене и наконец выдержал где-то в провинции, с грехом пополам. Де Куртален не проваливался никогда: он адвокат, доктор прав и все прочее И наружность у него такая корректная, важная: вечно в черном сюртуке, застегнутом до верху, серьезный и сдержанный в разговоре и манерах. Словом, совсем старомодный. Со временем он сделает блестящую карьеру, как уверяет мама. Не то, что ты, мой бедный Гонтран: ты всегда останешься только добрым малым, которого я буду водить за нос, как мне вздумается.
— О, о!
— Увидишь! Впрочем, ты это уже видел на прошлой неделе.
— Первая неделя не в счет!
— Будь спокоен, перемены не будет. Но ведь я тебя люблю, и люблю именно за то, что ты современный, а не старомодный! Посмотрите на него, тетя Луиза, как он мил в своей серенькой паре! Он ужасно любит заниматься собою, и готов по целым часам толковать с портным. Конечно, я буду следовать его примеру, и сделаюсь самой первой щеголихой. Ведь и я также современная! Мы посвятим еще недель пять чистой любви, а потом кинемся в вихрь веселья… Мы заставим говорить о себе, тетя Луиза, непременно заставим! Да, на чем бишь я остановилась? Погодите… Вспомнила! Ну вот, после того, как на предложение Курталена я ответила: — Гонтран или монастырь! — меня оставили в покое на время. Тут мы поехали на воды для папы, а потом гостили у вас, тетя, и хотя вы поддакивали маме и убеждали меня выйти за Курталена, но после того, как я призналась вам в любви к этому злодею, я знаю, что в душе вы принимали мою сторону. И это очень понятно! Ведь мама вышла замуж по рассудку, а вы по любви, значит, вы сами все испытали на себе. А покуда я изливала вам мои чувства, как вы думаете, что делал он, это чудовище? Прогуливался по белу свету! Ну, теперь пусть он говорит сам! Я не могу больше. Никогда в жизни мне не приходилось говорить так долго. Так зачем же ты отправился путешествовать, скажи-ка!
— Затем, что твоя мать, перед вашим отъездом на воды, имела со мною длинный и серьезный разговор. Она сказала: это нужно покончить. Женись на ней или уезжай, и пусть она не слышит твоего имени до своего замужества. И так как мне давно уже хотелось съездить в Японию, то я и уехал.
— Тетя Луиза! Вы слышите? Он сознается, что предпочел Японию мне! И целые десять месяцев он прогуливался по Америке, Китаю и Японии. Иногда я дерзала смиренно спрашивать о нем. Мне отвечали, что он здоров, и писал недавно, но ни единого словечка для меня!
— Я обещал это твоей матери. Однажды, в Иокогаме, я получил целый ящик прелестных безделушек и отправил на имя твоей матери, рассчитывая, что и тебе достанется что-нибудь…
— Мне ровно ничего не досталось. От меня даже скрыли про посылку, чтобы не произносить твоего имени. Вместо того, то и дело твердили имя де Курталена. То превозносили его достоинства и добродетели, то сообщали, я поджидала возвращения Гонтрана, чтобы объясниться с ним. При одной мысли об этом объяснении я дрожала от страха, но все-таки решилась говорить с ним. Мне казалось невозможным, чтобы он не думал обо мне в Китае или Кохинхине. Ведь мы так любили друг друга раньше, чем я стала годиться в невесты! Я знала, что он должен приехать в Париж 2 апреля, и, конечно, на другой день ожидала его визита. Действительно, он явился в два часа. Мама еще одевалась, и я была одна. Я подбежала к нему и с восторгом обняла его: как я счастлива, что вижу тебя опять! Он был очень тронут, стал целовать меня и говорить такие сладкие, нежные слова, что у меня сердце замерло. О, если бы мама опоздала еще на пять минут! Наше объяснение, наверное, окончилось бы признанием в любви.
— Да, правда! Ты бросилась в мои объятия с таким искренним чувством! В эту минуту я почувствовал, что люблю тебя. И кроме того, при взгляде на тебя, я был поражен, как ты изменилась к лучшему!
— Он не смеет произнести это слово, тетя Луиза, но я скажу его: я потолстела! О, подумать только, что останься я худою, я сделалась бы герцогиней де Куртален! О, эти мужчины! Как они жалки! Тут пришла мама, потом папа, потом брат… Объясниться было невозможно. Начался прескучный общий разговор, и через час Гонтран ушел, очень красноречиво и нежно пожав мне руку. Это пожатие сделало меня счастливою, но мама его отлично заметила; она все время наблюдала за нами. Прошло еще два дня, Гонтран не являлся. На третий день мы поехали на скачки, и я тотчас увидела его в двух шагах от нас; это был он и не он: холодное приветствие, холодный взгляд: сказал пару слов и исчез, чтобы больше не появляться. Я была поражена, уничтожена…
— Да ведь об этом просила меня твоя мать! Она пришла ко мне вся в слезах, взывая к моему благородству, чести и деликатности. — Все это только ребячество, --говорила она, — ты не имеешь право мешать счастью Марселины. Твой внезапный приезд разрушает все наши планы. Де Куртален превосходный человек и очень богат… Любовь проходит, а деньги остаются… Де Куртален гораздо богаче тебя: Марселина займет высокое положение в обществе. А ты, хотя ты и премилый, но имеешь ли ты солидные качества, необходимые мужу? Марселина же немножко легкомысленна, немножко кокетка…--Это все говорила твоя мать…
— Знаю, знаю!
— Я был смущен, тетя Луиза. Мне казалось, что в этих словах есть доля правды. Как о муже, я не имел о себе высокого мнения. И теперь еще я спрашиваю себя…
— Не спрашивай себя ничего. Будь только любящим мужем, и в тебе окажутся все добродетели. Ничего не может быть проще, как видишь. Теперь продолжай.
— Вследствие этого разговора с твоею матерью, я и был так холоден на скачках…
— А я, вернувшись домой, бросилась в объятия мамы, восклицая: я согласна выйти за де Курталена! — Сколько раз я бросалась в объятия мамы, начиная с этого дня до 16 мая! Она так привыкла к этому, что, увидя меня, уже сама машинально простирала руки, и я бросалась к ней на шею, восклицая, то: я выйду! то: я не выйду! но сказать по правде, «не выйду» становились все реже и реже. Нужно отдать справедливость де Курталену: он держался образцово: скромно, кротко, почтительно, терпеливо. Между тем, мама уже совсем поладила с мадам де Куртален. Я чувствовала, как меня все теснее и теснее охватывает заколдованный круг. В газетах появились прозрачные намеки о предстоящей свадьбе в высшем свете. Я начала получать поздравления, и могла отвечать на них лишь неопределенными отрицаниями. Наконец, утром 17 мая мама напрямик сказала мне :
--Дитя мое, довольно мучить твоего бедного поклонника. Так как ты должна за него выйти и выйдешь, то скажи сейчас да.
Едва-едва упросила дать мне отсрочку еще на сутки. В тот же день вечером мы с мамой поехали на большой бал к мадам де Вернье. Только что я вошла в залу, как почувствовала, что я необыкновенно хороша в этот вечер. Мое появление вызвало всеобщие восклицания восторга. И раньше я имела успех в свете, но такого еще не имела никогда. Подошел де Куртален. Он хотел пригласить меня на все вальсы, все кадрили, на весь вечер, на всю ночь, на всю жизнь. Подождите… немножко погодя… я устала… отвечала я ему. Дело в том, что мне вовсе не хотелось танцевать. Мы сели с мамой. Начинался вальс. Мама потихоньку журила меня:
--Танцуй же с ним, дитя мое. Прошу тебя…
Но я ее не слушала. Рассеянно оглядывая залу, я вдруг увидала два блестящие, устремленные на меня глаза, которые я едва узнала, до того они были расширены и полны изумления.
— Скажи лучше страстного восхищения.
— Как тебе угодно. Но теперь, тетя Луиза, начинается его допрос. Как ты попал на бал, Гонтран?
— Я обедал в клубе…
— И после обеда намеревался поехать к мадам де Вернье?
— Нет. Вместе с Кобером д’Эгремоном мы собирались в театр Буфф, но так как все ложи оказались занятыми, то я предложил Роберту сыграть в безик. Я играл удивительно несчастливо, и в половине одиннадцатого, проиграв тридцать четыре тысячи очков, бросил игру…
— А потом Робер предложил тебе поехать к мадам де Вернье, но ты сначала отнекивался… Итак, если бы ты не приехал, или если бы нашлась свободная ложа в Буффе, или если бы ты не проиграл в безик, то на следующий день я была бы обвялена официально невестою де Курталена.
— Но ведь я же приехал и, увидя тебя, не мог отвести глаз. Ты была самая красивая из всех красивых женщин на этом балу А твои плечи, плечи. У меня голова пошла кругом, Вдруг я вижу, де Куртален направляется к тебе. Чтобы предупредить его, я бросился вперед, толкая встречных и обрывая кружевные подолы дам, подбежал к тебе, схватил за талию — как теперь слышу еще твой легкий крик — и мы помчались.
— Мама только успела крикнуть: Марселина, Марселина! как я уже кружилась с тобою в бешеном вальсе. О, что это был за вальс! Ты мне повторял: Я тебя люблю! Я тебя обожаю! Ты сама красота и грация! Ты здесь единственная красавица! И я буду твоим мужем, слышишь? Я, и никто другой! — задыхаясь от волнения и счастья, я позволяла ему почти нести себя, и только умоляла говорить не так громко. А он все повторял: Я тебя люблю! Я тебя обожаю! Наконец у меня закружилась голова. — Остановимся, я не могу больше, мне дурно! — шептала я. Но он продолжал кружиться, не слушая меня. Руки его крепко обвивали меня, лицо склонялось над моим лицом, наши губы почти соприкасались. Мы вальсировали как ураган; все перестали танцевать и с изумлением смотрели на нас. Я не выдержала дольше и упала в обморок. На следующий день наша свадьба была решена. Этот тур вальса произвел скандал. А мне только того и нужно было. Вот вам история нашего брака, тетя Луиза. Из нее я вывожу следующее заключение: так как я первая начала любить его, то и оставлю за собою право первой его разлюбить.
— Ну, нет, тетя Луиза, внушите ей, что она не имеет этого права…
Новый спор грозил возгореться.
— Вот что я вам скажу, дети, — сказала тетя Луиза, — это правда, что Марселина полюбила первая, но с тех пор Гонтран уже успел догнать и даже перегнать ее в этом чувстве… Поэтому старайтесь никогда не иметь никаких споров, кроме подобных настоящему. Старайтесь всю жизнь прожить согласно, душа в душу. С тех пор, как я живу на свете, в нем многое переменилось до неузнаваемости. Но есть нечто, остающееся вечно неизменным: это любовь, и вы обладаете этим сокровищем. Старайтесь же сохранить ее во всей ее свежести и как можно дольше.
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1915, № 27. С. 250—254.