Тэнэко[править]
Оленья упряжка уносила Тэнэко по синим и звонким снегам на север, к родным стойбищам. Покачивая тонким шестом над рогами передового, Тэнэко счастливыми глазами обводил горизонт и вспоминал все, что он пережил за эти три года… Он многое теперь узнал.
Он научился в совпартшколе грамоте, был принят в комсомол и судился с Выль Пашем — своим бывшим хозяином.
Теперь Тэнэко едет в родное стойбище агитатором.
В окружном комитете комсомола сказали, что ему поручена трудная работа. Многооленщики ненавидят Советскую власть, и ему следует быть осторожным.
Но Тэнэко сказал:
— Я возьму оружие, и они побоятся одного моего взгляда. А если я буду убит, вы похороните меня на берегу моря, поставьте над могилой большой красный флаг и в руки положите книгу, которой я был премирован в школе…
Окружкомовцы сердечно простились с Тэнэко и пожелали ему удачи. В милиции он получил для личной охраны старый смит-вессон с тремя патронами в барабане.
Тэнэко сразу же надел оружие через плечо и так прошелся по городу. Странно, что никто не обращал на это внимания. Никого не удивило это. Тогда он простился с друзьями.
— До свидания, ребята, — говорил он, — еду организовывать колхозы. — Может, никогда больше не увидимся, ведь я еду организовывать колхозы. Товарищи сердечно жали ему руки, дарили на память красочные плакаты, лубочные картинки, а директор окружного музея достал из груды папок портрет Григория Хатанзейского и сказал:
— Будь таким же смелым агитатором, каким был этот человек!
И теперь вот едет Тэнэко, покачивая хореем, покрикивает на оленей и мечтает о том, сколько богатых колхозов он организует в эту зиму. Сначала он поедет в стойбище Выль Паша и скажет всем его батракам: «Идите в колхозы! Там вы будете носить хорошую одежду и обувь. Вы будете есть белый хлеб каждый день». Батраки подумают дня три, а потом сразу запишутся в колхоз. Тэнэко поедет по другим стойбищам, покажет всем плакаты о том, как живут в хороших колхозах русские, и за зиму на всей Большой земле ненцы станут колхозниками, а кулаки, вроде Выль Паша, помрут с голоду. Между тем молва неслась от чума к чуму, как на бешеных собаках. Ее перехватывали друг у друга степенные пастухи, веселые, хвастливые охотники, напуганные коллективизацией кулаки.
Молва говорила о том, что Тэнэко, батрак Выль Паша, после того как нашел в тундре много денег, отвез их в Красный город и выучился на очень большого начальника, теперь едет сделать всю тундру колхозной и что в каждом колхозе будет баня и всех ненцев заставят мыться в ней, точно они маленькие дети.
Солнце, как ожиревший белый медведь, выползает из-за гор. По вершинам сопок бегут лиловые тени, а в оврагах уже отстаивается мрак, неуверенный и рваный. За далекими холмами, как раз против того места, откуда поднялось сонное ноябрьское солнце, раздвинув кусты, поднимался к небу тонкий дымок. Парма Выль Паша была близка.
Тэнэко остановил упряжку, прикрутил вожжу к нартам и отвязал чемодан. Он вытащил из него кожаные брюки и хромовые сапоги с галошами, а потом снял малицу и на обжигающем морозе вместо теплых тобоков натянул на ноги городскую обувь и, как у настоящего начальника, кожаные брюки. Мороз точно жестью стянул его ноги. В кожаных брюках было чертовски холодно, но Тэнэко улыбался, думая о том, с каким удивлением и завистью посмотрят на него сверстники. Северный ветер прогнал с его лица улыбку. Он пробовал бежать рядом с нартами, потом в жаркой малице, но ноги, точно чужие, перестали его слушаться. Тэнэко пожалел, что надел городское, но в долине показалось несколько чумов, и он подъехал к среднему.
Стиснув зубы, чтобы не дрожать, он вошел в чум.
Весело поздоровался с хозяином чума. Тот быстро говорил:
— Проходите, проходите, гостем будете, — и посмотрел на белобрысую дочь.
Девушка тотчас же притащила охапку хвороста, повесила чайник на крюк, и, когда палевое пламя стало облизывать потные бока чайника, хозяин успокоился. Он долго восклицал: «Вот беда, вот беда!», когда узнал, что это Тэнэко, а потом побежал в соседние чумы. Он вернулся в сопровождении семи пастухов и Выль Паша.
— Здравствуй, Тэнэко, — сказал тот почтительно и первый протянул ему руку.
Тэнэко подумал немного и сказал с достоинством:
— Здравствуй.
И пока пастухи разглядывали его кожаные брюки, хромовые сапоги и галоши — все, что пришлось снять, дрожа от озноба, он достал со дна чемодана портрет Григория Хатанзейского.
Хозяин чума поднес ему кружку обжигающего чаю и толстый хвост очищенной от чешуи пеляди.
— Поешь маленько, — сказал он, — мы давно ждем тебя, ты теперь большой начальник стал, Тэнэко. Так мой ум ходит.
— Какой я большой начальник?! — смеется Тэнэко, а рябое лицо его расплывается в довольную улыбку. Потом он снимает с малицы смит-вессон и небрежно бросает его в чемодан, затем перекладывает на доски у костра.
— Коммунистом стал! — поднимает многозначительно палец Выль Паш. — Во!
— Какой я коммунист! Мне еще рано, — отвечает Тэнэко и долго роется за пазухой.
Из грудного кармана пиджака он вынимает комсомольский билет, с нежностью смотрит на маленький силуэт Ильича и сдержанно говорит: — Я только комсомолец.
— Он комсомолец! — с еще большим восторгом восклицает Выль Паш, и глаза его наполняются тревогой. — Все мои батраки хорошими людьми стали, но Тэнэко выше их всех!
В чум входит, прихрамывая на одну ногу, старый Вылко. Широкоскулое морщинистое лицо его подергивается нервическим тиком. Глаза слезятся, точно он хочет заплакать, но боится показать это. Он долго смотрит на Тэнэко, а потом молча садится у самого костра. Все отводят взгляд от его наполненных горем и слезами глаз.
— Зачем ты приехал, Тэнэко? — спрашивает дрожащими губами старик.
Тэнэко выпивает кружку чая, закусывает рыбой и показывает всем портрет Григория Хатанзейского. На пастухов смотрит русский рабочий в косоворотке и шляпе, и только узкие раскосые глаза да широкие скулы говорят о том, что этот человек не чужой ненцам.
— Знаете ли вы, кто это? — спрашивает Тэнэко, и в голосе его звучит уважение к человеку на фотографии. — Это — Григорий Хатанзейский, первый ненец-коммунист. Его зарубили белогвардейцы за то, что он хотел, чтобы все пастухи были сыты, богаты и счастливы со дня рождения до начала смерти.
— Я знаю его, — говорит старый Вылко и утирает рукавом глаза, — я хорошо знаю его. Русский урядник искал его по всей тундре, но он спрятался у меня и рассказывал мне про то, как хорошо будет жить без царя и урядника. Он носил шляпу, но имел сердце пастуха.
— Говорил ли он о колхозе? — забеспокоился Выль Паш. — Хатанзей Гриша был хороший человек, но говорил ли он о колхозе?
Вылко не ответил. Он не слышал от Гриши ничего о колхозе.
— Он говорил о колхозе, раз говорил о счастье, — сказал в тишине Тэнэко и посмотрел внимательно в беспокойно поблескивающие глаза Выль Паша. Тот опустил взгляд и отодвинулся от костра. Тэнэко продолжал:
— В первом ненецком колхозе «Пнок», где председатель Степанида Апицына, колхозники заработали за год по пять тысяч рублей, по многу пудов рыбы и мяса. В колхозе «Пнок» есть свой моторный бот, больница, школа и баня.
— Я вам говорил! — зловеще крикнул Выль Паш, и глаза его радостно блеснули. — Баня…
Тэнэко быстро повернул лицо к бывшему хозяину. Он закрыл чемодан и внимательно посмотрел на Выль Паша:
— Что ты говорил?
Выль Паш улыбнулся примиряюще и торопливо ответил:
— Баня — это очень хорошо.
Вылко протянул к костру подрагивающие руки, точно грел их у огня, посмотрел на ярко вспыхнувшую веточку, на пастухов и понюхал табаку: — Я пойду в такой колхоз, где нет бани и есть хороший шаман.
— Зачем тебе шаман? — удивился Тэнэко.
— Скоро моя Нярконэ умрет. У нее болит живот из-за худых ветров. Кто мне поможет?
— Да, кто ему поможет? — спросил Выль Паш. — Шаманы теперь боятся лечить. Кто злых тадебциев отгонит? Русских тадебции не боятся, правду я говорю? Хмурые пастухи утвердительно закивали головами.
— Колхозный врач вылечит твою семью, Вылко. Я прикажу ему вылечить твою жену.
И Тэнэко вновь открывает чемодан, достает блокнот, и, подержав острие химического карандаша на языке, долго думает о том, какую записку следует писать в подобных случаях. Пастухи пододвигаются к Тэнэко и, значительно хмурясь, смотрят на него.
Тэнэко шевелит губами, он вспоминает совпартшколу, окружной комитет комсомола, народного судью и не может придумать, как следует писать записку в правление колхоза, если ему, Тэнэко, нужен врач.
Он опускает ресницы: обмороженные пальцы, которыми он стискивает карандаш, белеют, он нажимает на блокнот, и острие карандаша ломается. Посмотрев на Выль Паша, Тэнэко просит чаю, не торопясь нюхает табак и старательно пишет записку печатными буквами:
«Степанида, здесь кулаки, врача надо, потому что у Нярконэ живот нехороший. Тэнэко».
Смахнув со лба капельки пота, Тэнэко с гордостью смотрит на написанное им и добавляет:
«А у меня пальцы, и мне очень тяжело из-за Выль Паша. Тэнэко».
— Вот и все, — говорит он, обращаясь к Вылко. — По этой бумаге врач бросит все свои дела и приедет сюда, потому что он мой большой друг. Старый Вылко долго смотрит на записку. Он берет ее дрожащими пальцами, складывает вдвое так осторожно, точно это не бумага, а тонкое стекло, готовое вот-вот хрустнуть. Потом выходит из чума, и через полчаса слышно, как он уезжает на восток.
Пастухи тоже выходят из чума, приглашают Тэнэко в гости, просят не обижаться на них, если они не вступят в колхоз. Тэнэко говорит «ладно», при свете костра хмуро вынимает из чемодана плакат, долго рассматривает его. Пальцы ноют, а голова начинает кружиться.
— Надо спать, надо спать, — шепчет Тэнэко и стискивает зубы.
Он, точно заклинание, повторяет эти слова, но чем больше темнеет небо в мокодане, куда сизой спиралью уходит дым костра, тем тяжелее становятся веки и сильнее кружится голова.
Чтобы заглушить боль, Тэнэко прислушивается к треску догорающего хвороста. Сквозь шкуры, покрывающие чум, слышен заглушенный крик больной женщины, и Тэнэко на время забывает о своей болезни.
«Ей, верно, очень тяжело», — с участием думает Тэнэко и, откинув с колен одеяло, в одной рубашке выходит на мороз. В синеве наступающей ночи он видит, как у соседнего чума испуганно-торопливо разговаривают пастухи. Они смотрят на сопку и на крайний высокий чум. Они почтительно уступают дорогу Выль Пашу, когда тот выходит из этого чума, размахивая сверкающим при луне ножом.
Тэнэко с удивлением наблюдает, как многооленщик прикладывается правой щекой к чуму Вылко, обходит его дважды, а потом резким взмахом руки протыкает ножом нюк. Снежная пыль серебром осыпает рукава его малицы. Выль Паш вырезает ножом треугольное отверстие и отшатывается от истерического вскрика больной женщины.
— Она сейчас умрет, — ворчит старик, — помогите мне.
И, не дожидаясь помощи, схватив за цепенеющие в страхе черные худые руки Нярконэ, выдергивает ее из чума.
Пастухи испуганно подходят к нему и неуклюже берут женщину за ноги. Она бьет ими по снегу и кричит, объятая страхом смерти.
Тэнэко вздрагивает от ужаса. Он подбегает к Выль Пашу, и тот сразу отпускает руки больной.
— Она опоганит стойбище смертью, — говорит Выль Паш и пятится, не отводя взгляда от правой руки Тэнэко.
— Отнесите ее ко мне. Скоро приедет врач, — сердито приказывает Тэнэко и с удивлением замечает смит-вессон в своей руке. — В колхозе никогда так с женщинами не обращаются.
Больную уносят в чум, заткнув шкурой вырезанное отверстие. Она бредит и корчится, освещаемая слабым огнем костра.
— Потерпи маленько, — говорит Тэнэко и проводит ладонью по ее жаркому морщинистому лбу.
Через полчаса женщина успокаивается, и его вновь начинает лихорадить. Тэнэко достает из чемодана плакаты и входит в соседний чум, полный пастухов и охотников, сердито спорящих о чем-то.
Увидев Тэнэко, они замолкают. Они со страхом глядят на Тэнэко, а тот болезненно улыбается и вынимает из-под мышки плакат, на котором нарисован тощий мужик в лаптях, стоящий на одной ноге.
— Смотрите, — говорит Тэнэко.
Белобрысый сгорбившийся пастух с черными глазами и кривым носом смотрит на картину и сочувствует старику:
— Вот беда! Зачем он на одной ноге-то стоит? Устанет ведь.
Другие пастухи тоже жалеют мужика, лапти которого окружены изгородью.
— Пошто это, парень?
— Это русский мужик, — говорит Тэнэко, — он стоит на одной ноге, потому что вторую ногу ему негде поставить: вся земля у кулаков, помещиков и русских шаманов — попов. Вот как жили при царе русские мужики, которые делали хлеб.
— Им тяжело было, — вздохнул белобрысый пастух. — Олешек там нет, а земли мало — вот и стой на одной ноге. Худо так!
— Беда худо, — покачали головами пастухи, — без олешек как проживешь?
Тэнэко вынимает новый плакат, и лица пастухов разглаживаются от морщин. По широкой зеленой улице идут малыши в красных галстуках. Налево стоят большие красивые здания школы, яслей, клуба, кооператива, электростанции.
— А вот как живут теперь эти мужики.
И пастухи восхищаются тем, что колхозники одеты, как Тэнэко, в городские пиджаки, обуты, как Тэнэко, в сапоги, и лица их веселы и приветливы. — Хорошо живут, — говорит белобрысый пастух. — Ты колхозник, Тэнэко?
— Нет, — говорит Тэнэко, — но я буду колхозником, если вы пойдете вместе со мной в колхоз.
— Я бы пошел в колхоз, если бы там давали всем кожаные штаны, такие, как у тебя. Потом я люблю ездить в гости, а колхозу, поди, не понравится это.
— Колхозники такие же люди, как все, — говорит Тэнэко, — они тоже могут носить кожаные штаны и ездить в гости, когда им захочется. — Что такое колхоз? — хмуро спрашивает пастух с черным, обмороженным лицом, пододвигаясь к костру. — Что такое колхоз! Молва говорит: колхоз — это большие стада, богатые пастбища и вместо оленей и пушнины у пастухов и охотников пустые, никому не нужные бумажки, что они колхозники. На что же я куплю себе нюхательного табаку, Тэнэко? В колхозе олений врач впустит всем олешкам под кожу белую воду, которая называется «прививка», мясо их нельзя будет есть по пять лет. Кто же нас прокормит столь долго?
— Кто это вам сказал? — спрашивает Тэнэко и трет жесткими ладонями виски, где глухо толчется кровь, молоточком отдаваясь в ушах. Почему ты, Егор Иванович, только худую молву слышишь? Правда, ты живешь в чуме Выль Паша, но почему ты веришь только молве из его уст? Он — твой хозяин. Он не хочет отпустить тебя в колхоз, и он лает на нашу будущую жизнь, как хитрая лисица.
— Выль Паш сегодня сказал мне, что в колхозе хорошо русским, у них нет олешек, а нам лучше жить без колхозов, — говорит белобрысый пастух. — Это неправда. Какое богатство у тебя, Семен Ного? — спрашивает Тэнэко. — Пятнадцать олешек да патроны без пороха! Как ты проживешь зиму? А? Пастух смущенно смотрит на товарищей. Те улыбаются. В самом деле, каким богатством хвастается Семка Ного…
И Тэнэко впервые замечает в глазах слушателей огонек доверчивости. Пастухи и охотники все больше и больше соглашаются с Тэнэко, потому что молва говорила им и хорошее о новой жизни.
— В колхозе вы будете носить по праздникам городскую одежду, слушать музыку и глядеть кинокартины. Когда же заболеете, вас будет лечить не грязный и хитрый шаман Яли, а врач из Москвы. Горе покинет ваши чумы, потому что вы будете богаче и счастливее Выль Паша. Давайте организуем колхоз и будем жить богато.
Тэнэко смотрит на пастухов, и те уже доверчиво кивают головами и говорят, что подумают об этом, но в это время входит пьяный Выль Паш. Маленькие, как у нерпы, глаза его красны и рот искривлен. Не торопясь он проходит к костру и говорит:
— Нет врача, Тэнэко… Нярконэ умирает. Шаман давно бы помог.
И пастухи мрачнеют под тяжелым взглядом Выль Паша. Они не смотрят на Тэнэко и поодиночке, торопливо выходят из чума.
— Прими меня в колхоз, — говорит сочувственно Выль Паш, — они не понимают своего счастья.
Тэнэко подкидывает дров в потухающий костер, сжимает подрагивающие губы и, не ответив, выходит из чума.
Он идет в следующий чум, там его охотно слушают, спрашивают о жизни в городе, хвалят хромовые сапоги, просят показать картинку про мужика, стоящего на одной ноге, но в колхоз идти не хотят. Они говорят, что и раньше можно было стать богатым, как Выль Паш, и теперь можно быть бедным, как Вылко, если много болеть. Они смотрят на смит-вессон, лежащий на коленях Тэнэко, и спрашивают Выль Паша:
— Кто лучше, хозяин: врач или шаман?
И Выль Паш отвечает:
— Тэнэко, думаю, правду говорит — врач лучше, но пока он приедет, Нярконэ уже умрет, опоганит нашу парму, и нам придется бросить свои чумы, чтоб смерть не заглянула нам в глаза, не сделала нас навсегда несчастными.
— Врач приедет скоро, — говорит Тэнэко, и губы его дрожат, как у ребенка.
Простясь с пастухами, он уходит в свой чум и падает на шкуры, скрученный болезнью.
Ночью он начинает бредить. Тогда жаркими руками он разбрасывает шкуры и садится, ища огонек костра. Но костер потух, и Тэнэко с теплой грустью вспоминает совпартшколу, товарищей из окружного комитета комсомола, директора музея, ночные улицы города, и обида заполняет его сердце. Ему хочется заплакать, но, подумав о том, что он агитатор, Тэнэко вытирает глаза рукавом и с горечью думает о том, что ему не организовать колхоза, потому что он плохой комсомолец и Выль Паш сильнее его.
И, только когда в мокодан начинает пробиваться рассвет, Тэнэко забывается тяжелым сном.
Но тут приходит старый Вылко. Он жестикулирует и смеется. Он долго благодарит Тэнэко, потому что приехал врач и у Нярконэ живот стал хорошим. Вылко согласен идти в колхоз, если Тэнэко даст расписку, что в колхозе его не заставят мыться каждый день. Тэнэко долго обдумывает это предложение и считает возможным разрешить старому Вылко мыться только по одному разу в месяц, но обязательно париться веником, а его сыну Тыко — три раза в месяц, о чем и пишет расписку печатными вершковыми буквами.
Он дает такую же расписку еще двум пастухам и вновь ложится спать, но приходит белобрысый сгорбившийся пастух и говорит Тэнэко: — Я не пойду в колхоз, потому что ты боишься нас. Ты носишь оружие, чтобы пастухи сразу вошли в колхоз. Я бы взял бумажку насчет бани, но я боюсь Выль Паша, потому что он злой человек.
— А ты не бойся, — говорит Тэнэко, — Выль Паш — хромой заяц, а я старый волк. Я сто кулаков могу убить одним взглядом, если рассержусь. Собери пастухов, и ты увидишь это.
Через полчаса Тэнэко выходит в кожаных брюках и начищенных ваксой хромовых сапогах. Он осматривает собравшихся оленеводов, вскакивает на нарты и начинает речь.
Он говорит:
— Подойди сюда, Выль Паш.
Испуганный многооленщик подходит, Тэнэко, заметив врача, улыбается ему и машет приветливо рукой, а потом сердито смотрит на Выль Паша: — Выль Паш, ты не хочешь колхоза?
Многооленщик хмуро глядит на смит-вессон в руках Тэнэко и, пятясь, падает, запнувшись за чью-то ногу, но пастухи не смеются над этим. — Когда я буду в Москве, я расскажу всем, какие злые дела ты делаешь, Выль Паш. Я все расскажу. А что я тебя не боюсь, пусть видят все. И Тэнэко с размаху кидает смит-вессон в сугроб за чум.!
И сразу же пропадает недоверчивость в глазах пастухов. Они подходят к Тэнэко и просят бумагу. На седой тетрадочной бумаге они ставят свои родовые клейма: рисунок оленьих рогов, чума, рыбы, тундровой кочки и говорят, сколько оленей они имеют.
Потом они долго думают, кого выбрать председателем колхоза, и белобрысый пастух предлагает Тэнэко, но Выль Паш с искаженным ненавистью лицом кричит:
— Всех олешек отдали колхозу? Всех? А Тэнэко ни одного не отдал. Он только у других выманивает.
Но Тэнэко смеется над ним. Он вынимает из кармана лиловую бумагу и просит хмурого врача прочесть ее всем вслух. Врач надевает очки, осматривает бумагу и читает приговор суда, по которому Тэнэко становится хозяином двухсот оленей, нарт и хорея, — всего, что он заработал, будучи батраком Выль Паша.
Пастухи подходят к нартам, и Выль Паш растерянно садится у чума на желтый снег и закрывает глаза. Голова его кружится. Точно копыта по насту, звонко и тяжело отдаются слова Тэнэко в его ушах:
— Я тоже хочу быть колхозником вместе с вами.
Пастухи доверчивыми глазами смотрят на Тэнэко и так долго кричат его имя, что он говорит:
— Ладно. Пусть я буду первый председатель первого колхоза на Большой земле.
А из-за чума появляется Вылко, и в руках его смит-вессон. Он передает его Тэнэко и говорит:
— Возьми. А мы тебя не боимся. Возьми, мало ли худых людей на свете, пригодится.
И пастухи утвердительно кивают Тэнэко.
Ночью пастухи выполнили приговор суда. Длинными тынзеями они выловили из стада Выль Паша двести лучших оленей и согнали их в большое колхозное стадо. Выль Паш не мешал им. Чтоб легче перенести горе, он вернулся в свой чум и выпил три кружки спирта, достав его из своего заветного сундучка. Когда на душе стало хорошо, он занялся поисками ножа. Найдя его, он долго обдумывал план мести, но, вспомнив, что Тэнэко больной и с ним справиться легко, он тихо вышел из своего чума, посмотрел на стоящих у озера пастухов и вполз в чум Тэнэко. Тэнэко приподнялся со шкур, подбросил хворосту в костер и, посмотрев на Выль Паша, сказал тихо:
— Брось нож!
Выль Паш невинно улыбнулся, обнажив прокуренные зубы.
Тэнэко сел и уже сердито сказал:
— Брось нож! Нечего прятать за спиной.
Потом мечтательно проговорил, точно не замечая многооленщика:
— Мы назовем наш колхоз «Нгер Нумгы». Это она указывает дорогу пастухам и охотникам в тундре. Это счастливая звезда. Пусть наш колхоз будет новой звездой, которая указывает всем дорогу к хорошей жизни.
Выль Паш, равнодушно разглядывая костер, пододвигается к Тэнэко на полшага.
— Когда у меня перестанет кружиться голова, я поеду дальше по всей тундре и организую много таких колхозов, и тогда ты задохнешься от злобы, Выль Паш. Брось сейчас же нож! — говорит Тэнэко, и щеки его багровеют.
Выль Паш стремительно вскакивает, пламя костра вспыхивает на лезвии длинного узкого ножа и гаснет. В лицо многооленщика смотрит холодным глазом дуло смит-вессона.
Выль Паш роняет нож и торопливо выползает из чума.
— Ну и вот, — говорит Тэнэко и смеется довольным мальчишеским смехом.
