Глава XXII[править]
Приехали на маевку и расположились верстах в шести от города, на лесной лужайке близ дороги, у ручья, за которым подымались холмы, заросшие сосною да елью. По другую сторону дороги, на траве, около тарантасов паслись отпряженные лошади. Вокруг костра, на котором варилось что-то, на коврах или прямо на траве сидели и лежали маевщики, разговаривали и смеялись.
Здесь были: Логин, Мотовиловы, Клавдия, Анна, супруги Баглаевы, с ними Евлалия Павловна, Андозерский, Биншток, Гомзин, юный товарищ прокурора, Браннолюбский, серенький, тоненький, с прилизанными волосиками, актеры Пожарский, Гуторович, Тарантина, Ивакина и Валя с сестрою. Было еще несколько дам, девиц, молодых людей, гимназистов. Вся эта компания казалась Логину докучною, — уж очень много лишних людей.
Ивакина смотрела на Логина с ужасом, но ее тянуло к нему; робко лепетала об идеалах и золотых сердцах. Логин глядел на залитое чахоточным румянцем лицо, на перепуганные глазки, на серое платье с мелкими складками на груди, и ему казалось, что Ивакина больна и бредит. Впрочем, приветливо улыбался ей: Анна сидела против него, и глаза ее были лучисты. Она сняла и положила рядом с собою шляпу из черной соломы с желтыми цветами и высоким бантом, и тихонько разглаживала на коленях широкое— платье из легкой узорчатой материи лилового цвета. Логину казалось, что Анна рада сидеть здесь, молчать и улыбаться, — и радость ее сообщалась ему. Ивакина расхрабрилась и решилась коснуться того, что ее волновало.
— Позвольте вас спросить, — начала она, — об одном предмете, который в последние дни чрезвычайно интересует и даже волнует меня.
— Сделайте одолжение, — сказал Логин, хмурясь. Серые глаза его стали суровы. Ивакина струсила. А ему было на Анну досадно, — теперь он испытывал это часто: Андозерский делал ей нежные глаза, и она весело говорила с ним. Его румяные щеки лоснились из-под широкополой соломенной шляпы. Логин не понимал, как она может смотреть на этого фата без отвращения и улыбаться ему. Ивакина волнуясь говорила:
— Когда я имела честь быть у вас последний раз, вы изволили упоминать об аэростатах.
— Об аэростатах? — с удивлением переспросил Логин.
«Конечно, — думал он, — нельзя же ей быть прямо невежливою, но зачем ясная доверчивость в глазах, безразличная ко всем? Зачем солнечная улыбка на этого нетопыря?»
— Я тогда не совсем поняла, — лепетала Ивакина. — То есть я поняла, но я хотела бы знать о времени. Вы говорили, что скоро последует прибытие воздушных шаров, но не можете ли вы определить более точно, когда именно это произойдет?
Испуганные глазки Ивакиной уставились на Логина с томительным ожиданием.
— Извините, я что-то не помню, — сказал Логин с мягкою улыбкою.
«Ото, — думал он, — какими жестокими бывают Анютины глазки! Бедный ухаживатель, кажется, наткнулся на хорошенькую шпильку и делает жалкое лицо. Поделом. Но мне непростительно думать, что Анна не видит его насквозь!»
Снял свою мягкую серую шляпу и махал ею перед лицом. Тонкая прядь светло-русых волос над высоким лбом колебалась от движения воздуха. Ивакина шептала:
— Позвольте, я понимаю, что секрет, но я, уверяю вас, не выдам. Я оправдаю ваше доверие. Логин наконец вспомнил.
— Ну, это я неясно выразился. Я хотел сказать, что теперь не всем доступны скорые способы сообщения, — железных дорог мало, воздушные шары не усовершенствованы. А если бы житель каждой деревушки мог легко сноситься с кем угодно, жизнь изменилась бы.
На лице Ивакиной отразилось сначала разочарование, потом недоверчивость. Она обиженно сказала:
— Нет, я вижу, вы не хотите оказать мне доверия. Но это совершенно напрасно. Конечно, я не принадлежу к партии действия, но я глубоко презираю те злоупотребления, которые держат наш бедный, заброшенный край в глубоких объятиях мрака невежества и суеверий. И если ожидаются какие-нибудь неожиданные акты, которые двинут вперед дело цивилизации и прогресса, то я, как всякий искренний друг народа и просвещенной культуры, буду искренно радоваться.
«Вот дура какая досадная! — думал Логин. — Ей хочется, чтоб я преподнес ей какую-нибудь нелепость. Ну что ж, изволь!»
И он сказал ей шепотом:
— Здесь могут услышать. Посмотрите, — сказал он громко, — за рекой деревянные развалины, — что-то вроде мельницы. Через полчаса, — опять шепнул он, — я там буду.
Он отошел от Ивакиной. Глаза его глядели устало и слегка насмешливо.
Ивакина заволновалась и стала пробираться к кустам. Она приняла так много предосторожностей быть незамеченною, что все заметили ее желание скрыться. Но у нее был такой несчастный вид, что никто не мешал ей, и только Баглаев начал объяснять что-то на ухо Андозерскому, давясь от хохота. Андозерский выслушал, захохотал, хлопнул Баглаева по плечу и закричал:
— Ах ты, брехун, что выдумал!
Баглаев испугался и растерянно забормотал:
— Ну, ну, пожалуйста, ты вслух не повторяй, здесь барышни.
— Так ты и не говори при барышнях — таких вещей, гусь лапчатый!
— Ну, ну, нализался ни свет ни заря, да и безобразничаешь, — надо и стыд знать.
— Выпьем, брат Юша, лучше, — примирительно сказал Андозерский.
— Ну, вот это — дело. А то что хорошего так-то, — рот нараспашку, язык на плечо. И хлобыснуть можно.
— И при барышнях можно?
— Это, брат, всегда можно. Ее же и монахи приемлют.
Евлалия Павловна беседовала тихо с юным товарищем прокурора. Ее щеки раскраснелись, а Браннолюбский млел и таял. Биншток смотрел на них и злился. Когда Браннолюбский отошел, Биншток горячо заговорил о чем-то шепотом; он наклонялся к самому уху Евлалии, под ее широкую, нарядную шляпку Она досадливо отклонилась от него и сказала негромко:
— Ах, оставьте, — что вы за жених!
— Что ж такое! Я, кажется… Положим, я теперь мало получаю, но у меня есть протеже. Евлалия засмеялась язвительно.
— Протеже! Туда же! А с Жозефиной кто целовался?
Она отошла от Биншток а. Он сделал сердитое лицо и стал иронически улыбаться. Логин подошел к нему. Биншток сказал злобно:
— Ну, люди здесь! Скандал!
— А что?
— Сплетники, клеветники. Знаете, например, что про вас говорит Браннолюбский? Логин нахмурился и спросил:
— А помните, что вы сами обо мне говорили? Глаза Биншток а смущенно забегали.
— Что вы, Василий Маркович, когда же это? Кто это вам сказал? Поверьте, я всегда за вас, а вот Андозерский…
— Не желаю этого знать, — сухо прервал его Логин и отошел от него.
Биншток торчал среди полянки и сконфужена о улыбался.
Меж тем, в ожидании завтрака, общество расходилось с лужайки в лес. Барышни вздумали купаться: Валя обещала показать превосходное место. Но когда уже совсем собрались уходить, Анна сказала что-то на ухо Клавдии. Клавдия покраснела и села на прежнее место.
— Что же ты, не пойдешь? — спросила ее Анна.
— Конечно, не пойду.
Так и я не пойду, — сказала Анна и тоже села.
Остались и другие. Клавдия тихо сказала Анне:
— Ты же сама говоришь…
Анна взглянула на нее холодными, ясными глазами, повела плечом и лениво ответила:
— Я наверное не знаю, — я только так подумала. Да и не все ли равно?
Валя и Варя попытались было уговорить других идти с ними, потоптались, похихикали и пошли себе одни. Анна посмотрела за ними с равнодушною улыбкою и сказала:
— Все ушли понемногу, пойдем и мы куда-нибудь.
Она пошла в другую сторону от ручья, между кустами и дорогою. Клавдия и Нета шли за нею.
— Как надоели мне эти господа! — говорила Клавдия. — Как с ними мучительно скучно!
Анна задумалась о чем-то. Почти бессознательно сорвала она тонкую ветку, оброснула ее и легонько покачивала ею по своему платью.
— Кажется, он не вовремя затеял это, — сказала она вдруг.
— Ты про кого это? — удивилась Клавдия.
— Я думаю про Логина.
— Ты уж не влюбилась лир-воскликнула Нета и засмеялась. — Вот уж прелесть! Какой-то неодушевленный.
Анна покраснела и сказала:
— А ты, одушевленная…
— Да уж я, конечно, — с бойкою гримасою говорила Нета.
— А он что?
Нета быстро огляделась-никого близко не было.
— Не знаю, как быть, — зашептала она, — хоть убегом венчайся, так ни за что не отдадут.
— Поэтично! — насмешливо сказала Клавдия.
— Вот уж нет, — одна досада! То ли дело, как все по порядку.
— Фата, цветы, подружки, певчие, — тихо улыбаясь, говорила Анна.
Логин стоял на мостике, который своими полу с гнившими досками уныло навис над веселым ручьем Безоблачно ясен был день — безнадежно тоскливо было в душе Логина.
Андозерский и Баглаев подошли к нему. Оба они были чем-то радостно возбуждены. Андозерский сказал со смехом:
— Барышни не пошли купаться, — жаль! Все Анюточка виновата.
— Что ж, ты подсматривать собирался? — спросил Логин почти враждебно.
— А то зевать, что ли? Ну да ничего, и эти две сестрицы недурнененькие, как веретенца ровненькие.
— Сущие лягушки по грациозности, — сказал хихикая Баглаев. — Пойдем, спасибо скажешь.
— Они не обидятся, — убеждал Андозерский. — Нарочно на видное место пошли.
Они оба потянули за собою Логина, но он наотрез отказался, — и они отправились вдвоем подсматривать за купающимися девицами. Сестры плескались в ручье на открытом месте, где было широкое русло. Еще издали были слышны их крики и визги и всплески воды под их ногами. Андозерский и Баглаев остановились за кустами и смотрели на купальщиц. Потом присели на корточки и пробрались поближе к берегу.
Валя метнула на них вороватыми глазами, затрепетала от веселой радости и сделала вид, что не замечает никого. Тихонько сказала что-то сестре. Варя посмотрела в ту же сторону и тоже притворилась, что ничего не видит. Сестры смеялись и плавали, и брызги воды вздымались со звонким, стеклянным плеском из-под их проворных ног. Сильные, стройные тела под ярким, веселым солнцем выделялись розово-золотистыми яркими пятнами среди белых брызг, синей полупрозрачной воды, веселой зелени леса и желтой полосы прибрежного песку, на котором лежали платья. Тяжелые черные волосы красиво осеняли загорелые лица с блудливыми глазами и пышно-багряными щеками.
— Вот бы сюда Гомзина, — захихикал Баглаев, — то-то бы он зубами защелкал.
— А вот и Валькин жених любуется, сказал Андозерский. — Эх, рылом не вышел!
— Чучело гороховое! — подхватил Баглаев. — Черти у него на роже в свайку играли, Ишь, глазища выкатил!
На другом берегу из-за кустов выглядывала кудрявая голова Якова Сеземкина. Очевидно, что он не видел тех, кто стоял против него: его глаза жили в это время одною только Валею, — он словно заучивал каждую черточку красивого тела. Сестры видели его и были рады.
Логин постоял на мосту, потом перешел ручей и стал взбираться на высокий берег по узкой тропинке Но когда с вершины холма услышал смех и голоса купающихся сестер и увидел, что они плещутся на открытом месте, он повернул назад- и вдруг встретил Жозефину Баглаеву. Она запыхалась от скорой ходьбы. У нее было озабоченное и раздраженное лицо. Быстро спросила:
— Где мой муж?
— Право, не знаю.
— Ах, вы его укрываете! — злобно закричала Баглаева, и черные глаза ее гневно засверкали на Логина. — Но не беспокойтесь, — найду и без вас.
Пробежала мимо Логина. Он остановился и прислушался. Скоро услышал ее гневливые крики и громкий визг и смех сестер Дылиных.
Вспомнил, что Ивакина уже давно ждет его. То подымаясь, то опускаясь по крутым откосам берега, пробирался к той мельнице, которую показал Ивакиной Иногда приходилось схватываться за смолистые ветви молодых елок, чтоб не соскользнуть вниз.
В укромном местечке за кустами увидел нежную парочку: Нета и Пожарский сидели рядом, тесно прижимались друг к другу, любовно переглядывались и говорили. Он прошел сзади их-не заметили. Сладкий, звонкий поцелуй раздался за ним и разнежил его истомою желания.
Наконец Логин добрался до заброшенной мельницы. Ивакина сидела на пороге покинутой избы. Ее горячее лицо было почти красиво, — таким пылким нетерпением сверкали маленькие глазки. Логин сказал:
— Вот вы где! Пойдемте-ка вниз, авось нас там угостят варей.
Ивакина робко подала ему руку, и они потихоньку пошли к мостику. Логин сказал:
— Так вот, любезнейшая Ирина Петровна, вы хотите знать, когда именно. Извольте, — но сначала дайте клятву, что вы сохраните это в тайне.
— Клянусь, — торжественно сказала Ивакина. Логин остановился, выпустил ее руку и, мрачно глядя на нее, сказал:
— Клянитесь спасением вашей души Ивакина изумилась и даже всплеснула руками.
— Но, помилуйте, это — нерациональная клятва. С тех пор, как Дарвин доказал…
— Ну, все равно, — снисходительно сказал Логин, — каждый дает обещание сообразно своим убеждениям. Да вы, может быть, толстовка?
— Я отношусь, понятно, к великому русскому писателю с глубочайшим уважением, но нахожу, что пресловутые доктрины о непротивлении злу, о неделании, — ошибки гениального человека. Когда повсюду вокруг царит беспросветное зло, когда паразиты на двух ногах и кулаки в поддевках и во фраках сосут народную кровь, обязанность каждого честного гражданина — борьба и труд. К тому же ссылки на такой устарелый источник, как Евангелие, в наш электрический и нервный век я признаю нерациональными и несовременными: принципы, изложенные в этой замечательной книге вперемежку с легендами, конечно, были в свое время полезны, но уже давно отслужили человечеству свою службу.
— Итак, заповедь: не клянись…
— В обыкновенных условиях жизни я отвергаю клятву, как недостойное уважающих себя людей проявление взаимных отношений недоверия и мелочной подозрительности. Но в исключительных случаях, когда дело касается социальных и прогрессивных интересов, а также возвышенно-идеальных стремлений, я считаю своим долгом признавать обязательность клятвы.
«Типун тебе на язык, распространенная болячка!» — думал между тем Логин.
— Итак, — сказал он, — клянитесь не выдавать никому тайны, которую я вам открою, клянитесь наукой, прогрессом и народным благом.
Ивакина торжественно подняла правую руку и воскликнула:
— Клянусь наукой, прогрессом и народным благом никому не выдавать тайн, которые будут мне открыты вами!
— Через две недели в четверг, — таинственным голосом сказал Логин и опять подал руку Ивакиной. Ивакина затрепетала.
— Как? Что именно?
— Произойдет решительное: прилетят воздушные шары секретной конструкции и привезут конституцию прямо из Гамбурга.
— Из Гамбурга! — в благоговейном ужасе шептала Ивакина.
Она шла взволнованная, не замечая дороги. Логин продолжал:
— Больше ничего не могу сказать. И помните: за измену — смертная казнь, — в мешок и в воду.
— О, я знаю, знаю! Я дала клятву, — и сдержу ее!
— Не занимаетесь ли вы, Ирина Петровна, литературой?
Ивакина лукаво улыбнулась и спросила:
— Почему же вы так думаете, Василий Маркович?
— Да вы так литературно выражаетесь.
— Да? Вы находите? О, я очень много читаю: не говоря уже о том, что ни одна деталь школьного режима не ускользнула от моего внимания, я читаю много и по общей литературе. Но представьте! В моем захолустье, где вместо людей можно встретить только господ Волковых да совершенно неинтеллигентных волостных писарей, мне не с кем, положительно не с кем, обменяться живыми и свежими мыслями, которые навеиваются чтением книг честного направления. Да, вы угадали: я немножко занимаюсь литературой. То есть я, видите ли, составила одну азбуку по генетически-синтетическому слого-звуковому методу и сборник диктантов популярно-практическинаучного содержания, расположенных по аналитически-индуктивному методу.
— Очень полезные работы; они, конечно, приняты во многих школах?
— Увы! К сожалению, у нас везде царит такая рутина, стремление придерживаться раз пробитой колеи: ничего оригинального и знать не хотят. Азбука моя употребляется в двух школах нашего уезда, представьте, только в двух! и в одной школе тетюшского уезда, всего в трех школах. Сборник диктантов постигнут еще более плачевною участью: я не могла даже найти для него издателя и могу употреблять только в своей школе.
— Это очень печально.
— Но я не падаю духом. Меня воодушевляет мысль, что в великом процессе поднятия народных масс и я приношу долю пользы, хотя бы и минимальную. Теперь я привожу к окончанию одно грандиозное предприятие, которое стоило мне многих бессонных ночей, нравственной и умственной борьбы и нескольких лет интенсивного труда и неутомимых изысканий.
Логин напряженно старался не засмеяться. Он сказал:
— Это очень любопытно. Какое— же это предприятие?
— Это — хрестоматия для народных школ с целью поставить перед сознанием детей во весь рост те идеальные личности, которых так много на нашей родине, чтобы дети имели образцы для почитания и подражания.
— А вы верите в идеальные личности?
— Безусловно! Я привожу литературные примеры идеального священника, доктора, лакея, сестры милосердия, идеальной учительницы, идеального помещика, идеального станового, — словом, идеальных личностей всех сословий.
— Ну а просто человек, живой человек, — есть он в вашей книге?
— Это все люди, и притом лучшие!
— И всей этой слащавой идеальностью вы хотите пичкать деревенских малышей? К чему? Зачем обманывать их? — горячо говорил Логин.
— К чему? Что же, по-вашему, следует с самого раннего возраста показать детям все худое в жизни и разбить в них веру в хорошее? Нет, школа обязана давать детям положительные идеалы добра и правды.
— Идеал — Бог, идеальный человек — Христос, а вы им дрянных кумирчиков налепите, приучите всяких лицемерных честолюбцев на пьедестал ставить, по-холопски стукаться лбами, и перед кем?
— Вы отвергаете, что есть идеально хорошие люди?
— Не встречал я — таких.
— Сожалею вас. А я встречала.
— Всякий паршивец воображает, что он на каждом шагу так подвигами любви и сыплет. А поглядишь-и наилучшие люди самолюбцы, только полезнее для других.
— Как? Вы отвергаете самоотверженную любовь? Эту святую силу, которая иногда облагораживает даже злодея?
— Самоотверженная любовь, Ирина Петровна, такая же нелепость, как великодушный голод. Уж коли я люблю, так для себя люблю.
— Я должна вам сказать, что вы или не видели хороших людей, или не сумели оценить их. Но я глубоко верю в то, что есть высоко-идеальные, светлые личности, и я убеждена, что мы обязаны показать детям идеалы в их жизненном воплощении. Думать иначе, извините меня, могут только черствые натуры или люди, желающие щеголять напускным нигилизмом.
Ивакина была в большом негодовании; все морщинки ее маленького лица дрожали и волновались. Логин смотрел на нее с улыбкою, но и с досадою.
«Вот, ведь чахоточная, а какой в ней отважный дух!» — думал он.
В это время они пришли на лужайку, где остальное общество уже сидело за завтраком, в тени старых илимов и берез.
— Что, дружище, — закричал Андозерский, — никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает? Логин засмеялся. Сказал:
— Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.
— Не признавать идеалов-безнравственно и нерационально, — горячо сказала Ивакина.
— Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петровной, — внушительно сказал Мотовилов. — Главный недостаток нашего времени-затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.
— Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, — подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.
