Наталия Шаховская-Шик[править]
Утро[править]
Сережа только что встал.
Няня его умыла и застегнула ему все пуговицы.
После этого он отправился в обход.
Сначала к папе, который как раз проснулся.
— Папа, ты сто?
— Я ничего, а ты что?
Сережа тоже хочет сказать «ничего», но у него это выходит так:
— Ни-сю-во.
При этом круглая его рожица расплывается, и папе очень хочется поймать Сережу и поцеловать, но он уже у мамы.
Мама держит на руках новую, недавно родившуюся сестричку.
— Мама. ты сто?
— Я детку кормлю, а ты что?
— Ни-сю-во.
Сережа улыбается и мама тоже. А детка еще не умеет улыбаться. Она только сосет и косится на Сережу одним глазом.
Теперь в кухню, к няне.
— Няня, ты сто?
— Я самовар ставлю, а ты что?
— Ни-сю-во.
Сережа трогает самовар пальцем, и наскоро обменявшись с няней улыбками, бежит в столовую к бабушке.
— Бабуська, ты сто, сидишь?
-Сижу, милый, чулок штопаю, а ты что?
— Ни-сю-во.
Сережа очень доволен разговором. Он думает, не начать ли обход сначала, но вдруг соображает, что все заняты, а он нет. Он хмурит брови, потом растопыривает пальцы и смотрит на них горестно.
— Пустые юки. Ай-яй-яй, пустые юки.
Может быть, дело дошло бы до слез, но тут как раз няня зовет пить молоко, и Сережа лезет на свой высокий стул.
На столе стоит его старая кружечка с отбитой ручкой. Сережа на нее смотрит любовно и сожалительно, но когда мама по ошибке хочет налить в нее молоко, он протестует:
— Неть. С ай-яй-яй-ем. Не надо с ай-яй-яй-ем.
Все сломанные вещи называются «с ай-яй-яй-ем».
Выпив молоко, Сережа опять озабоченно поглядывает на свои растопыренные пальцы и мама поскорее дает ему фасольку.
Разноцветная фасоль в высокой жестянке и круглая деревянная чашечка — это одно из любимых Сережиных занятий. Он насыпает в чашечку немного фасоли и спрашивает маму:
— Мало?
— Мало, — говорит мама, наливая папе чаю.
Сережа подсыпает еще и опять спрашивает:
— Мало?
— Мало.
Так продолжается довольно долго. Наконец Сережа насыпает полную чашечку и спрашивает:
— Много?
— Много, — говорит мама, вытирая чашки.
Сережа, просияв улыбкой, высыпает всю фасоль обратно в жестянку и начинает сначала:
— Мало?
Он мог бы заниматься этим еще долго, но в это время звонят и входит Баб-Вав.
— Погода очень хорошая, — говорит она, — я пришла погулять с Сережей.
Баб-Вав неродная бабушка. Она очень толстая и очень добрая. Сережа очень ее любит. Но все-таки он стоит в нерешительности: а как же фасолька? Но Баб-Вав берет его за руку, а мама уже надевает шапку.
— Мы пойдем к пруду, — говорит Баб-Вав, — хочешь?
-Хотю.
Стоит конец августа и листья на березах уже желтеют, но на небе ни облачка и на солнышке даже жарко. По дороге встречается много гусей. Совсем недавно Сережа называл их «га-га-га», а потому гулять у него называлось «га-га-га», но теперь он уже хорошо говорит «гуси».
— Вон перышко, — говорит Баб-Вав, — это гусь, верно, потерял.
Сережа поднимает перышко и бежит за гусем:
— На, гусь. Гусь, на!
Но гусь с криком, растопырив крылья и вытянув шею, хочет ущипнуть Сережу за палец, и Сережа бежит обратно тоже с криком.
На пруду плавают утки. Пруд длинный, похож на реку. В самом узком месте через него идут мостки. Сережа стоит на мостках и кричит: «ути, ути». Он уже забыл свою обиду на гуся. Ему очень весело. Он бывал здесь не раз за свою двухлетнюю жизнь, но как будто впервые понял, как все это, — вода, облитая солнцем, желтеющие деревья, смешные проворные утята, — удивительно, интересно и красиво.
— Сережа, посмотри назад, — говорит Баб-Вав.
Сзади, совсем близко, плывет быстро-быстро, перебирая лапками, большая утиная семья. Может быть, ему хотелось сказать Баб-Вав о том, что жизнь прекрасна. Но он только всплескивает руками и произносит в восхищении:
— Ой, батюски, еще ути!
Оригинал здесь