Лазарь Кармен
Цветок[править]
I[править]
Каменное — бедное, пригородное село, живет исключительно каменным промыслом.
Оно стоит на твердой каменистой почве, изрытой и источенной внутри в сотнях направлений, и в то время, когда все мужчины роются в ней наподобие кротов, уходя все дальше от ясного неба, света и здорового воздуха, откалывая плахи и распиливая их на четверики и шестерики, женщины, старики и дети тянутся с камнем на небольших тележках в город в надежде найти покупателя и привезти лишний рубль. Село по этой причине кажется вечно вымершим.
Днем в тесных переулках его не встретите ни души, разве двоих-троих ребятишек, тощую понурую коровенку да ленивую шавку. То же и сейчас.
Полдень. Солнце жжет немилосердно. Изредка с лимана набежит легонький ветерок. И ни единого звука кругом. Хоть бы завыла собака или зачирикала птица.
Впрочем, о птицах в Каменном и помышлять нечего. Птиц здесь совсем нет, а если какая и залетит, то, покружившись, пощебетав и не высмотрев ни одного сносного деревца, мчится демонстративно прочь.
Единственные лица, находящиеся в данный момент на всем селе, на поверхности, — писарь и староста, играющие в «дурачки», батюшка, перелистывающий «Церковный вестник», учительница и Пахомовна с внучкой, что живут на краю села в мазанке.
Пахомовна — скрюченная в колесо старушка — хлопочет у печи. Внучка же, лет одиннадцати, Саша, или Цветок, прозванная так каменоломщиками, живая, как ртуть, игривая хохотунья, возится на полу с Жучкой. Она заплетает ее длинную шерсть в косички, щекочет, и обе катаются по полу, наполняя убогую мазанку возней, смехом и лаем.
— Бабушка, а бабушка!
— Что, Саша?
— Скоро обед?
— Скоро, потерпи маленько.
— Тятька, верно, проголодался уже.
— Знаю, знаю! — И старушка помешала в горшке, а внучка возобновила прежнюю возню с Жучкой.
Вскоре послышалось бульбукание. Старушка отлила часть супа из горшка в маленький горшочек, старательно накрыла его, обложила тряпицей и увязала вместе с хлебом в платок.
— Готово. Неси!
Девочка быстро вскочила, сбросила с себя Жучку, которая смешно перекувырнулась и шлепнулась о пол, поправила волосенки, сыпавшиеся светлыми кольцами на глаза, шею и плечи, захлопала в ладоши и запела весело:
— Готово, готово!.. Да ну, отстань, Жу-учка.
Бабушка торопливо сунула ей узелок в одну руку, горящую лампочку в другую, ласково выпроводила за дверь и прошамкала:
— Только, деточка, того, не разбей лампочки и не лезь одна в мину, заблудишься. Жди. Кто-нибудь полезет, и ты тогда. Слышишь?
— Слышу, — закивала головой Цветок и помчалась по переулку.
Жучка бросилась вслед, наскакивая на нее, лижа ее голые бронзовые ножки и кусая зубами края ситцевого платьица.
У волостной избы девочку окликнул староста:
— Куда?
— К тятьке, обед несу, — бойко отрапортовала она.
— Скажи, что у меня к нему дело!
— Скажу!
— Стой! — загородила ей потом дорогу учительница.
— Ой, некогда! — птичкой заметалась в ее объятиях Саша. — Татьяна Павловна, милая, пустите, лампочку разобьете!
Но учительница не пускала.
— Приходи вечерком, чай будет и ватрушки.
— Приду, приду!
Она позволила поцеловать себя и помчалась опять, уже не слыша, как звал ее, ухмыляясь в окне, батюшка.
II[править]
Хотя каменоломен в Каменном несколько, но роются сельчане только в одной, «Золотом дне», где камень гуще, звонче, без предательских жилок и похож на только что промытое золото.
«Золотое дно» имеет до тысячи мелких и больших галерей в две, три и пять верст, частью заваленных осевшими потолками, частью заброшенных, и берет свое начало из широкой котловины позади села. К этой котловине и бежала девочка. Добежав, она осторожно спустилась по грубо высеченным в земле ступеням и очутилась лицом к лицу с круглым отверстием.
Девочка поправила лампочку и развязавшийся узелок, прикрикнула на Жучку, перекрестилась, порхнула, и мина проглотила ее.
С первого же шага необутые ножки ее глубоко ушли в желтый и вязкий песок, и на нес пахнуло могильной сыростью. С обеих сторон, точно намереваясь сплющить ее, встали низенькие, потные и грязные стены. А над головой дамокловым мечом низко свесился потресканный потолок, на каждом шагу поддерживаемый деревянными подпорками. И вот-вот, казалось, подпорки не выдержат, треснут и потолок сядет.
Но девочка привыкла к этому потолку и подпоркам. Они не пугали ее и, неся перед собой высоко мигающую и начинающую коптить от недостатка воздуха лампочку, она подвигалась храбро и без робости.
С каждым шагом, однако, она становилась скучнее. Улыбка сбезкала с лица, искорки в глазах потухли.
Жучка приуныла тоже и плелась, понурив нос.
Воздух стал спертее, потолок ниже, галерея уже, песок под ногами влажнее и копоть в лампочке гуще. Стеклышко совершенно затянулось копотью, и вместо пламени тлела одна искорка, от которой тянулись вверх черные нити.
Девочка вздрогнула. В двух шагах позади треснула подпорка, и с потолка с шумом отвалилась глыба. Жучка тревожно залаяла.
Отвалившаяся глыба наполовину загородила ход. Отвались она секундой раньше, она похоронила бы под собой и девочку и Жучку.
Девочка покачала головой и перекрестилась.
В эту минуту невдалеке блеснул огонек и послышался визг колес. Катилась к выходу тележка, нагруженная камнем.
Блеснули потом лошадиный круп и хвост, шины колес и детский профиль.
— Кто?! — раздался с тележки пискливый и лукавый голос.
— Я! Ты, Ваня?! — обрадовалась Саша.
— Какой такой я?! Черт с рогами?!
— Цветок!
— Какой Цветок!
— Чего, Ваня, дурака валяешь?! Тятьке скажу, он тебе даст!
— Боюсь много твоего тятьки. Тпрру, окаянная! — раздалось совсем близко, и в трех шагах от Саши врылась в песок полуслепая, поматывающая облезлой головой клячонка.
С тележки сполз карапуз в ситцевой рубашке, картузе и коротких штанишках.
— Обед несешь? — деловито спросил он, ткнув в ее узелок кнутовищем.
— Обед. А в каком припоре работает нынче тятька?! Покажи!
— Ступай прямо, потом — налево. Только не зацепись носом! — засмеялся карапуз. — Жучка, подь сюда!
И, поймав собачонку, он стал безжалостно теребить ей хвост и уши.
Жучка подняла отчаянный визг.
— Пусти! Чего мучаешь?! — вступилась Цветок. — Ей-богу, тятьке скажу!
— Ишь, ябедница! Ну, проваливай, кукла чертова, с дороги! Но, но!..
Карапуз бросил Жучку, влез на тележку и дернул единственную веревочную вожжу.
III[править]
Саша пошла дальше. Скоро замаячили бледные огоньки и послышалось слабое визжание пил, глухое туканье ломов и человеческий говор.
Девочка окончательно ободрилась и вихрем понеслась к припору.
— А, Цветок, Саша!
Шестеро каменоломщиков, рослых, бородатых, с обнаженными по пояс и черными от копоти торсами и лицами, приостановили работу и уставились с улыбкой в девочку, которую прижимал к груди седьмой — отец, молодой товарищ.
В мрачном, сыром и тесном, как склеп, припоре стало весело. Точно потоком хлынул сюда свежий воздух, точно расступились стены, взвился потолок, и над рабочими засверкало ясное весеннее небо. Каменоломщики преобразились, ожили.
Так бывало с ними всегда.
Работают они каторжно по нескольку суток, не видят солнца и неба, глотают желтую известковую пыль и ламповую копоть, доводящую до одурения, дышат, и вдруг явится Цветок. Свежая, сияющая, игривая, она развеселит всех, и на каменных лицах расцветают улыбки.
Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.
— Ну и девочка! — покачал седой головой старый каменоломщик. — Касаточка наша! Храни ее царица небесная. — И он издали перекрестил ее.
— Цветок, какая нынче погода? — спросили ее разом два каменоломщика.
— Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..
— Нехорошо у нас, точно! — согласились они.
— Мама вернулась из города? — спросил отец.
— Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!
И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.
IV[править]
Каменоломщики сели завтракать. Они ели молча, вяло.
Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.
— Как бы не сел! — сказал, задрав голову, один. — Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!
Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.
— Слаб? — спросил Петр.
— Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.
— Чего утекать! — недовольно заворчал Степа. — Покончим раньше с плахой.
— А если задавит!
— Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.
— Тятенька! — позвала Саша.
— Что?
— Плаху валить будете?
— Хочешь посмотреть?
— Да.
— Можно.
Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.
— Много еще осталось подсекать? — спросил он Степу.
— Самый пустяк.
— Так живее!
Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.
— Готово!
Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.
Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщи-ков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.
— Клади постель, жи-и-ва! — распоряжался Петр.
Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.
— Эх, кабы не был слой! — сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.
— Кажись, слой!
— Слой и есть! — вздохнул старый каменоломщик. — Боюсь, загремит.
— Не каркай, старый! — набросился Степа.
— Валить, что ли?!
— Вали!
У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.
— Господи, благослови!
Плаха дрогнула, закачалась.
— Беррегись!
Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.
— А чтоб! — послышалось энергическое ругательство.
Облако разорвалось.
Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.
— Вот она, каторга! — сверкнул глазами Степа. — Возились весь день, и что?!.
— Плох стал камень нынче, очень плох! — покачал головой старик. — Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!
— И помрем!
Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.
— Тятенька! Не горюй!
— Что ты?! Хочешь домой?
— Хочу!
Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.
С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.
V[править]
Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут — мелкий камень.
— А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, — открылась Саша.
— Что ты? Где это было?!
— В первом проходе.
— Испугалась, девчурка?
— Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он — навстречу. «Ты, Ваня?» — спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!
— Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, — добавил он серьезно, — тут волки бегают!
— Правда? — улыбнулась недоверчиво Саша.
— Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!
Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.
— Тятенька! — вырвалась из его рук девочка — Я теперь сама пойду.
— Боюсь, заблудишься.
— Не бойся!
— Так ступай скорее!
Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.
— Скажи маме, — крикнул он, — что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. — И он пошел обратно в припор.
Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.
— Жучка, Жучка! — стала кликать Саша.
Но Жучка не слушалась.
Саша бросилась вдогонку.
Та вильнула в сторону. Саша тоже.
Жучка опять — в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.
— Жучка, Жучка! — не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.
Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.
VI[править]
Поздно вечером вернулась мать Саши из города.
— Где Цветок? — спросила она старушку.
— Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.
— В припоре? — удивилась мать. — Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?
И она бросилась в мину.
Ощупью женщина нашла дорогу к припору.
— Где Цветок? — оглушила она мужа.
— Где?! Дома!
— Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.
Каменоломщик побледнел.
С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.
— Она здесь! — через силу и глухо вымолвил Петр.
— Заблудилась!
Петр схватился за голову и бросился к выходу.
Там, где покинула его Саша, он припал к земле. На песке чернели незатертые следы ног и собачьих лапок. Они вели в лабиринт.
Петр дико оглянулся и, прежде, чем жена опомнилась, исчез в лабиринте.
VII[править]
Прошло три дня. Петр не являлся, его считали погибшим. Но он не погиб.
Он явился на четвертый день, но в каком виде. Волосы всклокочены, глаза блуждают, руки и лицо в ссадинах.
Он все время искал Сашу. Залезал с риском в отдаленнейшие галереи, пробивался через завалы, кричал, звал, падал на колени и молил бога вернуть ему его Сашу.
В одной галерее потухла у него лампочка, и он бродил ощупью, не обращая внимания на сыплющиеся на него песок и куски камня.
— Саша, Саша! — звал он.
Но безответно было подземелье. Смертью веяло от его заброшенных галерей и припоров, и его не трогали стоны и рыдания безутешного отца. Оно не хотело возвратить ему его дочери.
Каменоломщик помешался.
С того дня, покинув дом и село, он шатался по всем галереям подземелья.
— Саша, Цветок! — звал он в отчаянии.
По временам несчастный сворачивал в припоры к каменоломщикам, оглядывал их и таинственно спрашивал:
— Не видали Саши?
Те отрицательно качали головами, и он уходил дальше. И ни на минуту не умолкало в галереях его тоскливое:
— Цветочек, Саша!
Источник текста: Л. Кармен «Рассказы», М: Художественная литература, 1977.