Михаил Волков.
Червяк[править]
Зажился дед Назар на белом свете…
Ох, как зажился!
Давно чужой век заедает: с коих пор на базарной площади небо коптит…
Уж и площадь камнем вымощена, ряды каменные с лавками повыстроились. А город-то, во-как, и в ширь, и в даль разросся; все слободки--и Хохловка, и Живодерка, и Зареченька — улицами стали.
Ничего не видит дед, сидит на тележке, где поставит Аниска, и знай свое тянет:
— Алексе-ей-то, Божий чело-о-ве-ек…
Слеп Назар и от старости на ухо туг, а ногами еле-еле володает.
Кабы не Господь да добрые люди, просто ложись живьем в гроб и помирай.
Пристала к деду приблудящая девчонка Аниска, она его и кормит, и поит, и до-ветру к какому-либо забору свезет.
И «Лазаря» подтянет, благо голос молодой, звонкий.
Где старому одному вытянуть — задыхается, далеко ли слыхать.
Подтянет Аниска, глядь, божьи богомолки в свернули — копеечка в чашку бряк:
«Помяни воина Ивана за упокой».
— За упоко-ой — орет ему в ухо Аниска.
…Да воспомянет Госпо-одь во царствии не-бесно-о-ем…
…Небесно-оем, — подхватит Аниска.
Тянет Аниска, а сама глазами в чашку ныряет, чуть опростоволосится дед — Аниска мигом копеечку хвать и была такова, загуляла по базару: семечки лущит или сайку жует.
Только не всегда удается — чуток старик: как звякнет копеечка, норовит поскорее схватить и за пазуху. Шарит в чашке, а у самого руки так и трясутся:
— Жадюга!..
Коли успеет Анискину руку сцапать — берегись; больно за волосья оттреплет. На весь базар завизжит Аниска:
— У-у, жадюга!..
………………………………
Живет дед Назар.
Хоть и песок сыплется, но пьет, ест, шевелится, --значит, живет.
Торговка какая вдругорядь спросит:
— Де-шка, чать помирать пора.
— Ась?!
— Умирать, говорю, пора,..
— Што-ты, родная, Христос с тобой… умирать… чево же лучше жистя может быть… а ты умирать… В могиле-то успею належаться…
И закрестится.
Не видит дед Назар — как вся площадь рты поразинула: провезли под балдахином первогильдейскаго Топунова. Гроб глазетовый, венков — гора, попы с кадилами, певчие завывают.
Торговки поминают да головой покачивают:
— Эх, только бы жить да жизнью радоваться, добра через край; проживай — не проживешь, одних радужных, чай, полны сундуки набил… По смерть покойник все хапал и хапал…
— Как сейчас помню, когда на площади за ларьком торговал. Потом пошел и пошел в гору, ну-ка: в скобяном — магазин, в щепном — другой, а в красном на два раствора…
— Не будь плохо помянут., а скуп был покойник… ох, как скуп… жил — нищий не позавидовал бы…
— Сказывают, как стриг купоны, так с ножницами у сундука «кондрашка» и прихлопнул…
— О-ох, суета-сует.!.
Деду — лафа, — копеечки так и звякают…
Базарный день:
Площадь, как муравейник, кипит… От цветных платков, сарафанов в глазах рябит, будто лоскутное одеяло разостлано.
Шум, гам, ржанье здоровкающихся лошадей слилось в общий гул…
Владыко-создатель!..
Чего-чего тут нет: дуги гора-горой, шаечки, лоханочкй чисто на праздник сосной надушились, горшки, как солдаты, повыстроились, один одного чище.
А уж как торг идет:
— Малой, дай-кась энтот горшок… облитой-то…
— Нет, Матрена, бери вон тот, с разводцем… Такой горшок не зазорно и в свят Христов день на стол выставить…
— Не копайсь, тетка, товар первосортный…
— Али и впрямь с разводцем взять?..
— Бери и бери, говорю…
— Нет, дако облитой… Сколь положишь-то?
— Полтину не дорого будет…
— Полти-ину… что ты, креста на тебе нет!..
— Запрос в карман не лезет… Какая-ж твоя цена будет?
— Двугривенный!..
— За этот горшок-то?.. Сорочишь, тетка…
— Эй, тетка, вернись… Давай четвертак…
— Монетки две скости… Не худой ли…
— Худой… Эк звон-то, звон — то малиновый… Лучше нашего товару и не сыщешь. Век благодарить станешь…
— Кажись, родной, дребезжит…
— Глянько-сь, Матрен, трещинка?..
— Проходи… не засть товар… Не меняем, сама выбирала…
— Ах ты, Июда Скариот!..
— Горшки, горшки!..
В красном ряду пуще суматоха идет: и божье и чёртово имя совсем перепутались, — каждый раз десять пожелал провалиться на «этом самом месте».
Раскраснелись, запотели молодухи и красные девки: шутка ли! аршин пять ситцу на сарафан, али ленту алую в косу выбрать.
Ситцы-то лежат яркне-преяркие, так и манят: меня возьми, меня возьми…
Поневоле задумаешься…
А как выбирают… И языком послюнявят--не линючий ли, и на свет посмотрят--не стал бы выгорать.
Мужики больше около дуг, хомутов. Те не суетятся, выбирают с толком, основательно
Товар лицом — подошел и торгуйся на здоровье.
Без торга нельзя — обычай русский такой.
……………………………
Трактиры гомонят.
Речь, слова узорами переплелись:
— Ну, и времена наступили!..
— Не даром звезда с хвостом по небу летала, да столбы огневые по небу ходили…
— Читари баяли, будто пред останним концом света знаменья Господни…
— Кто ее знает…
— Кажись, народу стало повольготнее, как сбросили даря… Спервоначалу хотели было землей всем миром управлять… собрать, значит, сходку… погуторить, погуторить и решить по совести, чтоб жить никого не обижать, да на грех волю баре забрали… мы, мол, с вами заодно…
— Говорят, вся земля народу!..
— А вот мы суседскую барскую запахать хотели… Так куда тебе, стращают: частная собственность неприкосновенна… Как же, спрашиваем, быть?..
— Податься некуда… везде барская и барская земля… "Обождите, говорят, вот сберем подкомиссию, она собирет комиссию, потом соберется предпарламент, соберет парламент… Ну, этак через годиков сорок с гаком и земельный вопрос разрешится… Непременно получите…
— Вот оно что!..
— Они народ ученый, сразу без обсуждения не решат… Скоро только у кошек котята слепыми родятся.
— Будто морочат нас…
Загудел трактир:
— Гнать их взашей!… Что в самом деле без них не управимся, что ли…
— Знаем их, сукиных сынов… мягко стелют, да жестко спать нашему брату приходится!..
— К примеру, за что же я руку, ногу на фронте оставил… и кровь пролил, как не за землю…
— Вооружайся, товарищи, пока совсем к рукам не прибрали!..
Все тревожнее и тревожнее идет гул…
По улицам с музыкой проходят юнкера.
Народ все молодой, форсистый да чистый — еще бы, за чужой шеей сидевши, холеными не быть.
Ноги враз поднимаются и опускаются, мостовая глухо считает шаги: ать-два… Музыка играет, зовет к новой свободной жизни:
… Отречемся от старого мира —
Но понимают — выскочившие из трактира, в раздумьи взявшиеся за бороды мужики и мерекают бабы, что для господ старый мир милей:
— Вон, как сверкают штыки!..
— Захребетники!..
Вышли на площадь. Раздается команда.
— К но-ге!
Как один щелкнули: ать-два… и ружья у ноги.
Замерли.
— Вольно! Оправиться!
Зашевелились, закурили!
— Взводу охранять почту… Взводу казначейство; В случае… пустить в ход оружие…
— В ружье!
Опять заиграла музыка, заухал барабан: так, так…
………………………………………………
К базарной площади сначала неясно, потом все слышнее и слышнее льются звуки, затем выливаются в слова:
… Вставай., проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов…
Густой толпой вваливаются на площадь рабочие, солдаты, вооружившись что под руку попало.
— Довольно, поизмывались!..
— Товарищи, занимай вот этот угловой дом… он удобен для обстрела, — командует фронтовик солдат.
Быстро исполняется команда.
— Дело общее!..
Угловой дом оживился, заговорил тысячью голосов, в окна выглянули дула винтовок.
— Попробуй, сунься!..
Насупротив из окон казначейства сердито ощетинились штыки юнкеров.
— Рвань голопузая, вот мы сейчас, как курей всех перещелкаем!..
Отвечают из углового:
— Хвалилась свинья месяц слопать!..
У юнкеров кто-то не вытерпел, в окне вспыхнул огонек, щелкнул выстрел.
Все вздрогнули.
Дымом заволокся угловой — ответили залпом.
И пошла молодецкая потеха.
…Тра-та та…--заливаются пулеметы…
Как стая воробьев от ястреба, заметалась базарная площадь.
Пыхтят торговцы, спасая товары, иной столько прет, что и доброй лошади впору…
Жизнь жаль, а товары жальче.
Стон, давка, причитанье баб… выстрелы, свист пуль.
Вмиг опустела вся площадь, только у фонаря маячит дед Назар и тянет:
…Ты, прости-тко, прости, да наш белый свет,
Ты, ишшоко прощай да сам Христос…
А сам рукой в чашке шарит--пусто, нет подаяния,
…Тра та та…--трещат пулеметы.
Думается деду: "эко чудо, кажись, давно бы пора кончиться базару, а телеги все гремят в гремят… куда же едут*…
— Ани-иска… — кличет он.
Нет Аниски, лишь телеги все гремят и гремят.
— Экая баловень… куда же запропастилась…
Подошло деду бузло в гузле… к забору бы куда…
— Ани-иска… — плачется старый.
Все сильнее и сильнее громыхают телеги.
— Уж не конец ли свету: не архангельский ли лик с колесницы трубит…
Крестится дед:
— Мать, пресвятая Богородица сохрани и помилуй…
Маялся, маялся старый, намаялся, заснул.
Утро… На востоке засмеялось солнце и запрыгало яркими лунами по улочкам, переулочкам, выскочило и на базарную площадь.
Запечалилось веселое солнышко, закрылось облачком узорчатым:
Средь луж кроваво дымных обнялись смертью примиренные враги.
Площадь оживает. По-прежнему торг, надувательство… От монастыря плывет звон: зовет божьих богомолочек на покаянье-молитву…
Прибежала к деду Аниска и калачик принесла.
— Ох, то-то сердешный натерпелся; почесть двое ден во рту ни макового зернышка, ни росинки не было…
Жует дед, давится.
— Дешка, а наши юнкарей разбили!..
— Ась?
— Наши победили!.. — кричит Аниска.
— Дай Бог здоровья…
Не понимает старый…
Насытился и затянул:
— … Ишша чем махи земля принаполнена,
Принаполнена земля душами грешны-ими…
Живет дед Назар!..
Источник текста: Червяк. Рассказы / Михаил Волков. — Москва: Московский Пролеткульт, 1921. — 28 с.; 19 см. — (Библиотека «Твори!»; Nо 2).