Мы условились встретиться с дамами в общественной столовой за обедом, после которого они, имея какое-то дело, ушли, оставив нас за столом, где, попивая винцо и покуривая сигары, мы перебрали множество разных вопросов.
— Доктор, — заметил я, между прочим, в разговоре, — с нравственной точки зрения, ваша социальная система такова, что не восхищаться ею, при сравнении её со всеми предыдущими системами, когда либо существовавшими в мире, и в особенности в течении моего несчастного столетия, — было бы просто безумием. Если бы я сегодня ночью опять впал в летарический сон, который продолжался бы не менее первого, только при условии обратного течения времени, и таким образом я опять проснулся бы в девятнадцатом столетии — каждый из моих друзей, услыхав о том, что я видел, признал бы ваш мир раем порядка, справедливости и счастья. Но современники мои были люди весьма практичные, и, выразив свое удивление нравственной красоте и материальному великолепию системы, сейчас же прикинули бы на счетах и спросили бы, откуда вы добыли деньги, чтобы так широко осчастливить всякого. Конечно, для того, чтобы содержать целую нацию на той степени комфорта и даже роскоши, как я это вижу здесь, потребуется гораздо больше богатства, чем-то, какое добывала нация в мое время. И хотя вообще я мог бы объяснить моим друзьям вашу систему, в главных чертах, по в ответе на вышеуказанный мною вопрос я оказался бы вполне несостоятельным, а без него, как прекрасные счетчики, они сказали бы мне, что всё это мне просто пригрезилось, и уже не поверили бы моим рассказам обо всём остальном. Я знаю, что в мое время в нашей стране при безусловно одинаковом распределении доходов годовой производительности пришлось бы на долю каждого не более трех или четырех сот долларов, не много более того, что требуется для удовлетворения необходимых жизненных потребностей и доставления себе кое-какого, а то и никакого комфорта. Как же это у вас выходит, что вы имеете гораздо более?
— Это весьма дельный вопрос, мистер Вест, — возразил доктор Лит, — и я никогда не решился бы осуждать ваших друзей, если бы в данном случае, не получив от вас удовлетворительна то ответа, они заявили, что все ваши росказни — чистейший вздор. Это вопрос, который я не могу вам исчерпать сразу. Что же касается статистических цифр для подтверждения моих положений, то попрошу вас заглянуть в книги моей библиотеки. Было бы обидно, в случае осуществления вашего предположения, только из-за недостатка некоторых пояснений, допустить вас до такого конфуза перед вашими старыми знакомыми.
— Начнем с небольших статей по которым у нас, сравнительно с вами, остается экономия. У нас нет долгов ни общественных, ни государственных, ни городских, ни провинциальных, за которые нам пришлось бы платить какие бы то ни было проценты. У нас нет ни военных, ни морских затрат на людей или на материал — ни для армии, ни для флота, ни для милиции; у нас нет должностей по сбору податей; нет толпы распределителей и сборщиков налогов. Что же касается нашей юстиции, полиции, шерифов, тюремщиков, то количество таковых, которое в ваше время содержала одна провинция — в наш век хватило бы с избытком на всю страну. У нас нет более класса преступников, который подрывал у вас благосостояние общества. Число людей, более или менее потерянных для рабочей силы, вследствие своей физической неспособности, хромых, больных, расслабленных, являвшихся в ваше время положительным бременем для людей здоровых, теперь, когда все живут при условиях здоровья и комфорта, стало ничтожным, и с каждым поколением сокращается всё более и более. Другая статья экономии — уничтожение денег и, вследствие этого, — тысячи занятий, соприкосновенных с разными денежными операциями, для которых требовалась масса людей, отнимавшихся ради этого от других полезных занятий. Примите еще во внимание, что расточительность богачей вашего времени на непомерные личные прихоти также исчезла хотя, конечно, значение этой статьи легко может быть преувеличено. Не забудьте, кроме того, что теперь нет лентяев, — ни богатых, ни бедных, — нет трутней. Важной причиной прежней бедности была громадная затрата труда и материалов на стирку белья и приготовление кушанья дома, а также на отдельное выполнение бесчисленного множества всяких других работ, к которым мы применяем кооперативную систему. Но самая большая экономия достигается организацией нашей системы продажи. Работа, которую некогда исполняли купцы, торговцы, лавочники с целой армией своих колмисионеров, оптовыми и мелочными торговцами и всевозможными посредниками на тысячу ладов, с чрезвычайной затратой труда при излишних пересылках и бесконечных передачах товаров из рук в руки, — в наши дни вся эта работа исполняется одной десятой прежнего числа рук, без малейшего движения пальцем. С нашей системой распределения товаров вы отчасти уже знакомы. Наши статистики рассчитывают, что одной восьмидесятой части наших работников достаточно для всех процедур распределения, требовавших в ваше время одной восьмой всего населения и отнимавших такую громадную цифру людей от производительного труда.
— Я начинаю понимать, — сказал я, — каким образом вы достигаете вашего крупного благосостояния.
— Извините меня, — возразил доктор Лит, — но вряд ли это так. Указанные мною сбережения труда и материала, вместе взятые, увеличат, вашу ходовую производительность богатства разве на половину, не более. Эти статьи так ничтожны, что не заслуживают даже и упоминания, сравнительно с другими громадными убытками, которых теперь не существует и которые являлись неизбежным результатом того, что промышленность нации была предоставлена частным предпринимателям. Какую бы экономию потребления продуктов ни изобрели ваши современники, сколь бы изумителен ни был прогресс механических изобретений, — они никогда не могли бы подняться из омута нищеты, пока продолжали бы придерживаться своей прежней системы. Измыслить более расточительный прием при утилизации человеческой энергии было невозможно. Однако, к чести человеческого разума, надо сказать, что эта система, вообще, никогда и не была изобретена, а просто перешла к нам от грубых веков, когда, за неимением социальной организации, немыслима была какая бы то ни было кооперация.
— Я готов признать, что наша промышленная система в нравственном отношении не выдерживала критики, но как простая машина для добывания богатства, не касаясь нравственных сторон, она казалась нам превосходной.
— Как я вам уже сказал, — отвечал доктор, — этот предмет слишком обширен, чтобы мы могли теперь же исчерпать его до конца; но если вам действительно интересно знать, какие главные возражения мы, люди нового поколения, имеем сделать против вашей промышленной системы, сравнительно с нашей, я могу вкратце коснуться некоторых из них. Вследствие того, что промышленность находилась в руках людей неответственных, между которыми не было ни малейшего взаимного понимания, никакой солидарности, происходил, во-первых, убыток — вследствие лопавшихся предприятий; во-вторых, убыток — вследствие конкуренции и взаимной враждебности промышленников; в третьих, убыток вследствие периодического избытка производства и кризисов с последующими за ними перерывами промышленного труда; к четвертых, — убыток, причиняемый свободою капитала и труда, во всякое данное время. Любого из этих изъянов, если бы даже все остальные были устранены, было вполне достаточно для обездоления нации. Начнем с убытка от неудавшихся предприятий. В ваше время ни в производстве, ни в продаже не было ни солидарности, ни организации, а поэтому не имелось возможности узнать, каков был спрос на известного рода товары и каковы размеры их запасов. Поэтому всякое предприятие частного капиталиста имело всегда сомнительный успех. Не обладая знакомством с промышленностью и размерами потребления производства настолько, насколько в настоящее время оно доступно нашему правительству, предприниматель никогда не мог точно знать ни спроса народонаселения, ни того предложения, какое имели сделать другие капиталисты для удовлетворения публики. В виду этого, нас не может удивлять, что большинство шансов каждого данного предприятия бывало в пользу его неудачи и что общим уделом даже таких предпринимателей, которым в конце концов улыбалось счастье, являлась предварительно неоднократная неудача. Если бы башмачник на каждую удачную пару башмаков предварительно портил кожу на четыре или на пять пар, прибавив сюда затраченное на работу время, у него оказались бы такие же шансы разбогатеть, как и у ваших современников с их системой частной предприимчивости, и средним числом четырех или пяти неудачных предприятий на одно успешное. Следующий значительный убыток зависел от конкуренции. Поприще промышленности было нолем сражения, обширным, как земной шар, где работники в взаимной борьбе растрачивали свои силы, которые, будучи употреблены согласно и дружно, как делается это теперь, обогатили бы всех. При этом надо заметить, что о пощаде в этом бою не могло быть и речи.
Ворваться на это рабочее поле, намеренно разрушить предприятия своих предшественников, с целью на развалинах их построить свое собственное предприятие, было делом, которое всегда встречало общее одобрение. И сравнение этого рода войны с настоящей войной нисколько не кажется натянутым, принимая вошиимание душевную тревогу и физические страдания, сопряженные с нею, а также и нищету, которая постигала побежденных и их присных.
Современного человека точно так же поражает с первого взгляда, тот факт, что люди, занимавшиеся одной и той же отраслью промышленности, вместо приязненных отношений, приличествующих товарищам и сотрудникам общего дела, смотрели друг на друга, как на соперников и врагов, готовых задушить и уничтожить один другого. Это. конечно, представляется сущим сунашествием, сценой из дома умалишенных. По всматриваясь внимательнее, видишь, что это совсем не так. Ваши современники, душа друг друга, очень хорошо понимали, что они делали. Промышленники девятнадцатого столетя не работали сообща, подобно нашим, для поддержания общины, а напротив того, каждый работал единственно для своего собственного иждивения, на счет общины. Если, работая с этою целью, он в тоже время способствовал также увеличению общего благосостояния, — это было просто случайностью. Умножение своих личных сокровищ на счет общего благополучия считалось делом столь же возможным, сколько и обыденным. Самыми злейшими врагами каждого необходимо являлись люди, занимавшиеся одинаковым с ним делом, потому что при вашей системе, когда частная прибыль являлась двигателем промышленности, каждый специальный производитель известного предмета желал, чтобы производство по его специальности было как можно ограниченнее. В его интересах было, чтобы производство этого товара не выходило за пределы того количества, какое он мог доставить сам. Постоянной задачей его было преследование этой высокой цели, насколько позволяли ему обстоятельства. Он всячески старался как-нибудь встать поперек дороги людям, занимавшимся одинаковою с ним промышленностью. Когда промышленнику удавалось отстранить с своего поприща всех, кого только он мог, то дальнейшая политика его состояла в том, чтобы сплотиться с остальными, одолеть которых он быть не в силах, и превратить свою междоусобную борьбу в общее сражение с публикой, причем назначались самые высокие цены, какие только выдерживала публика, прежде чем совершенно отказаться от дорогих товаров. Заветной мечтой промышленника девятнадцатого столетия было забрать в свои руки снабжение каким нибудь предметом первой необходимости так, чтобы можно было держать общество на краю голода и назначать на свой товар цены неурожайных годов. Вот что, мистер Вест, в девятнадцатом веке называлось системой производства. Представляю вам самому решить, не представляется ли эта система во многих отношениях антипроизводительной? Когда нибудь — на свободе, я попрошу вас взять на себя труд объяснит мне то, чего я никак не мог понять до сих пор, несмотря на то, что много потрудился над этим вопросом, — как могли такие проницательные люди, какими, казалось, были ваши современники во многих отношениях, вверить дело снабжения общества всем необходимые классу людей, в интересах которого было морить его голодом. Уверяю вас, что нас поражает не то, что при подобной системе мировое богатство не разрослось, а именно то, как мир совсем не погиб от бедности. Наше удивление возрастает еще более, когда мы начинаем взвешивать некоторые другие чудовищные растраты, характеризующие тогдашнюю систему.
Помимо потери труда и капитала, вследствие ложно направленной промышленности и постоянного кровопролития вашей промышленной войны, система, ваша была еще подвержена периодическим потрясениям, губившим одинаково мудрых и глупых, торжествующих грабителей и их жертв. Я говорю о промышленных кризисах, повторявшихся через каждые пятьдесят лет, разорявших национальную производительность, разрушавших шаткие предприятия и парализовавших сильные, за которыми следовали так называемые застои, длившиеся целыми годами. Капиталисты мало-помалу собирали растраченные силы, а рабочие классы голодали и производили беспорядки. Затем наступал снова короткий период благоденствия, сопровождавшийся, в свою очередь, новым кризисом с последующим годами порождаемого им истощения. По мере развития торговли, результатом которого явилась взаимная зависимость наций, кризисы эти становились повсеместными, причем продолжительность порождавшегося ими состояния упадка увеличивалась с каждой новой областью, охваченной промышленным расстройством. Пропорционально развитию и усложнению мировой промышленности и разрастанию вложенного в нее капитала, эти промышленные катастрофы случались всё чаще и чаще, пока, наконец, в последней половине девятнадцатого столетия дело дошло до того, что на два года худых приходился один хороший, и эта величавая система промышленности, распространенная повсюду, как никогда дотоле, грозила рухнуть под своей собственной тяжестью. После бесконечных рассуждений, ваши экономисты около этого времени, по-видимому, пришли к безнадежному заключению, что никакие предупреждения или ограничения этих кризисов более уже немыслимы, как будто это были какие-то засухи или бури. Оставалось переносить эти кризисы, как неизбежное зло, и каждый раз, по миновании их, снова возводить разрушенное сооружение промышленности, подобно жителям страны, подверженной землетрясениям, которые снова воздвигают свои города на месте самого разгрома. Что же касается того взгляда, что причины смуты заключались в самой сущности вашей промышленной системы, то ваши современники, разумеется, были совершенно правы в данном случае. Они лежали в самом её основании и необходимо становились всё более и более губительными, по мере того, как фабричное дело развивалось и становилось сложнее. Одной из причин был недостаток общего контроля над различными отраслями промышленности и вытекавшая отсюда невозможность правильного и равномерного их развития. Неизбежным результатом это то недостатка являлось то, что производство постоянно выбивалось из прямой колеи и упускало из виду соотношение предложения к спросу.
Для последнего не было такого критериума, какой имеется у нас, благодаря организованному распределению товаров, и первым признаком того, что в известной отрасли промышленности количество товара превышало спрос, являюсь понижение цен, банкротство промышленников, остановка производства, сбавка жалованья и увольнение рабочих. Это случалось постоянно во многих отраслях промышленности даже в так называемые хорошие времена; кризис же наступал только в том случае, когда нарушенные отрасли промышленности были очень обширны. Тогда рынки переполнялись товарами, которых никто не хотел брать сверх своей потребности даже за бесценок. Вследствие сокращения или даже полного прекращения цен и прибыли, поставщики этого излишнего товара теряли свой торговый престиж, как потребители других товаров, не переполнивших еще собою рынка; вследствие же сокращения этого сбыта и товары, не страдавшие еще естественным излишеством производства, искусственно приводились в то же положение, рынок переполнялся также и ими, цены сбивались и производители их лишались работы и дохода. Тут то и наступал настоящий кризис, который ничто уже не в силах было остановить до тех пор, пока не погибало всё национальное достояние. Поводом частых и всегда страшно тягостных кризисов, были деньги и кредит. Пока производство находилось в руках многих лиц, купля и продажа были неизбежны для удовлетворения всевозможных требований и деньги являлись необходимыми. Значение же денег в смысле простых условных знаков, взимаемых взамен пищи, одежды и других вещей, могло быть спорным вопросом. Проистекавшая отсюда спутанность понятий между товаром и его знаком повела к кредитной системе с её чудовищным обманом. Люди, уже привыкнув принимать деньги за товары, начали затем принимать денежные обязательства вместо самых денег, и так мало-помалу, за изображением перестали искать изображаемый предмет. Деньги были знаком действительных товаров, кредит же являлся знаком знака. Для серебра и золота, т. е. настоящих денег, существовал естественный предел, но для кредита не имелось никаких границ, и результатом этого было то, что объем кредита, т. е. денежных обязательств, перестал быть пропорционален деньгам, и того меньше товарам, имевшимся в наличности. При подобной системе, постоянные и периодические кризисы были вызываемы тем непреложным законом, по которому рушится постройка, где центр тяжести выше точки опоры. В силу чисто произвольных соображений только правительство и уполномоченные им банки пользовались исключительным правом выпускать деньги; но ведь всякий, кто оказывал кредит всего на один доллар, в этом размере участию вал и в выпуске кредитных знаков, которые наравне с настоящими деньгами, раздували денежный оборот до следующего кризиса. Широкое распространение и развитие кредитной системы служило характеристикой последней половины девятнадцатого столетия и почти вполне объясняет чуть ли не непрерывные торговые кризисы, ознаменовавшие этот период. Несмотря на всю рискованность кредита, вы не могли обойтись без него, потому что у вас не было ни национальной, никакой другой организации капитала страны; он был у вас единственным средством концентрации и привлечения капитала к промышленным предприятиям. Отсюда следует, что кредит в высшей степени усилил главную опасность частных промышленных предприятии, способствуя поглощению отдельными отраслями промышленности непропорциональных сумм из свободных капиталов страны, и таким образом подготовлял общее бедствие. Торговые предприятия, вследствие широкого пользования оказываемым юг кредитом, работали постоянно на чужой счет, забирая в долг, — частью взаимно одно у другого, частью в банках и у капиталистов. И вот внезапное прекращение кредита, при первых признаках кризиса, способствовало обыкновенно его ускорению. Несчастье ваших современников заключалось в том, что для скрепления здания своей промышленности им приходилось употреблять такой цемент, который при всяком удобном случае мог обратиться в взрывчатое вещество. Они находились в состоянии людей, которые при постройке своих домов, вместо извести, употребляли бы динамит; ибо для характеристики кредита это самое подходящее сравнение. Если вы желаете знать, как легко обойтись без этих указанных мною промышленных потрясений и насколько они являлись следствием того, что промышленность была предоставлена частной и неорганизованной предприимчивости, вам стоит только присмотреться к практике нашей системы. Излишнее производство в отдельных отраслях промышленности, являвшееся пугалом вашего времени, теперь немыслимо, так как, вследствие гармонии между производством и продажей товаров, предложение относится к спросу, как машина к регулятору её хода. Предположим даже, что вследствие какого либо недоразумения случилось бы излишнее производство какого-нибудь товара. Вытекающее отсюда ограничение или прекращение производства в этой отрасли никого не оставляет без дела. Освободившиеся работники сейчас же находят занятия в различных других отделениях громадной мастерской, и теряют только время, потребное на перемену работы. Что же касается до переполнения товаров на рынке, — об этом нечего и беспокоиться, так как дело нации так обширно, что каждый исполненный в избытке предмет её производства всегда может дождаться времени, пока спрос не потребует его. В предположенном мною случае излишнего производства у нас не может быт такого казуса, чтобы вся эта сложная махинация, как у вас, пришла в расстройство и в тысячу раз увеличила первоначальную ошибку. Конечно, не имея денег, мы не имеем и кредита. Все наши бюджеты имеют дело с непосредственно реальными предметами, мукой, деревом, шерстью и трудом, представителями чего у вас являлись деньги и кредит, которые только вводили вас в заблуждение. В наших отчетах не может быть ошибок. Из годового производства отчисляется количество, необходимое для содержания нации, и распределяется труд потребный для снабжения продовольствием нации на следующий год. Остаток материала и труда показывает, сколько, без всякой опасности, может быть издержано на улучшения. Если урожай плох, годовой излишек менее обыкновенного, — вот и всё. За исключением незначительного случайного влияния подобных естественных причин, нет никаких колебаний в труде. Материальное благосостояние нации течет непрерывно из поколения в поколение, подобно реке, которая постоянно расширяется и углубляется.
— Ваши торговые кризисы, мистер Вест, — продолжал доктор, — подобно другим большим потерям, о которых я упоминал ранее, достаточны были сани по себе, чтобы держать вас в постоянных тисках. Но я должен указать нам еще на одну важную причину вашей бедности — это бездействие огромной доли вашего капитала и труда. Долг нашей администрация — ни на минуту не оставлять без применения ни одной унции свободного капитала и труда страны. В вашк времена не было общего контроля ни для труда, ни для капитала, и большая часть того и другого не находили себе применения. Капитал, говорили вы, «осторожен по природе»; и было бы, без сомнения, безраеудно, если бы он не был осторожен в эпоху преобладания большой вероятности, что всякое деловое предприятие рискует окончиться неудачей. Никогда не бывало, чтобы, при условии обеспечения, сумма капитала, вложенного на производительную промышленность, не возросла в значительной степени. Пропорция затраченного капитала подвергалась постоянно чрезвычайным колебаниям, сообразно с репутацией, большей или меньшей солидности промышленного предприятия, так что доходы с национального производства в различные годы были различны. Но по той же самой причине;, по которой во время особенной неустойчивости количество вкладываемого в дело капитала было гораздо менее, чем во время несколько большей безопасности, огромные доля его оставалась без всякого употребления, так как риск предприятий в самые лучшие времена был, всё-таки, очень значителен.
— Следует еще заметит, что большое количество капиталов, всегда готовых для оборота, ужасно разжигало конкуренцию между капиталистами, когда начиналось какое-нибудь достаточно солидное предприятие. Бездействие капитала, вследствие его осторожности, предполагало, конечно, в соответственной мере и бездействие труда. Кроме того, всякая перемена в постановке дела, каждое малейшее изменение в положении коммерции или промышленности, не говоря уже о бесчисленных торговых банкротствах, которые случались ежегодно в самые лучшие времена, осуждали массу людей на безработицу по неделям, месяцам и даже целым годам. Громадное число подобных искателей работы постоянно странствовало по стране из конца в конец, современен обращаясь в бродяг по ремеслу, а затем и в преступников. — «Дайте нам работы»! — вопила целая армия праздных людей почти постоянно; во времена же застоя в работе эта армия превращалась в такое громадное и неистовое войско которое угрожало прочность государства. Может ли быт более убедительное доказательство бессилия вашей системы частной предприимчивости, как средства обобщения нации, чем тот факт, что в период такой повальной бедности и недостатка во всём, капиталисты душили друг друга, чтобы найти случаи верного помещения своего капитала, а рабочие бунтовали и поджигали, потому что не находили себе работы.
— Я просил бы вас мистер Вест, — продолжал доктор Лит, — обратить внимание, что приведенные пункты разъясняют преимущества национальной организации промышленности лишь с отрицательной стороны, указывая на известные роковые недостатки и поразительное бессилие системы частной предприимчивости, которых нет более при национальной организации. Вы должны согласиться, что одно это уже достаточно объясняет, почему нация гораздо богаче теперь, чем она была в ваше время. Но о большем еще нашем преимуществе перед вами я почти не сказал пока ни слова. Допустим даже, что система частных промышленных предприятий не страдает теми громадными недостатками, о которых я упоминал; допустим, что потери ложно направленной энергии не вызывают крахов, зависевших от несоответствия со спросом и неуменья составить себе общий взгляд на всю область промышленности; допустим еще, что конкуренция не парализована и не вызывает бесполезного сугубого напряжения; допустим также, что паника и кризисы в торговле, вследствие банкротства и продолжительных застоев в промышленности, а также бездействие капитала и труда не причиняют никаких потерей и убытков; допустим, наконец, что это всё зло, неизбежное при ведении промышленности частным капиталом, каким-нибудь чудесным образом было бы устранено при сохранении той же системы, и тогда превосходство результатов достигаемых при новейшей промышленной системе национального контроля, всё-таки оказалось бы поразительным. Даже в ваше время было несколько довольно больших ткацких фабрик, хотя, само собой разумеется, они не выдержат сравнения с нашими. Вам, без сомнения, случалось бывать на этих больших бумагопрядильнях, которые покрывали целые акры земли, занимая тысячи рабочих рук и под одной кровлей, под одним контролем совершая до ста различных процессов, например, для того, чтобы из тюка ваты произвести тюк глянцовитого коленкору. Вы восхищались нашей громадной экономией труда и механической силы, вытекающей из искусного взаимодействия рук и машин. У вас, наверное, мелькнула мысль, насколько эта же самая рабочая сила, примененная на фабрике, произвела бы менее, работая в раздробь, при условии полной самостоятельности каждого рабочего. Вы сочтете, пожалуй, за гиперболу, если я скажу вам, что наибольшая производительность этих работников, работавших в одиночку, при всей возможной солидарности между ними, увеличилась бы не только на несколько процентов, но в несколько раз, при организации их труда под единым контролем. Итак, мистер Вест, организация национальной промышленности под единым главным контролем, когда все её процессы вытекают один из другого, сравнительно с наибольшим количеством производительности, достигавшимся при старой системе, — даже не принимая в расчёт четырех вышеупомянутых крупных источников ваших потерь, — увеличила общее производство в той же степени, в какой производительность фабричных работ умножилась при кооперативной системе труда. Производительность национальной рабочей силы под тысячеголовым предводительством частного капитала, даже при отсутствии вражды между руководителями, сравнительно с тел, что достигается ею при единой организации, может быть уподоблена военной силе толпы или орды варваров с тысячью маленьких начальников, сравнительно с силою дисциплинированной армии, под управлением одного генерала, — такой, например, боевой машине, как германская армия при Мольтке.
— После того, что вы мне сообщили, — отвечал я, — я удивляюсь не тому, что нация теперь богаче, чем тогда, но толу, что все вы не сделались Крезами.
— Теперь вал живется хорошо, — возразил доктор Лит. — Наш образ жизни настолько роскошен, насколько мы того сами желаем. Соперничество во внешнем чванстве, которое в ваше время вело к мотовству, нисколько не способствовавшему комфорту, не имеет места в обществе, все члены которого получают одинаковые доходы, и наши вожделения ограничиваются только теми предметами, которые действительно придают жизни приятность. Каждый из нас мог бы иметь гораздо больше дохода, если бы мы делили между собою излишек производства, но мы предпочитаем тратить его на общественные работы и общественные удовольствия, в которых принимают участие все, — на общественные залы и здания, на картинные галереи, на статуи, на мосты, на улучшение дорог и путей сообщения, на украшения городов, на большие музыкальные и театральные представления и заботиться в обширных размерах о народных увеселениях. Вы еще не знаете, мистер Вест, как мы живем. Дома мы пользуемся комфортом, но блеск нашего существования, доступный для всех нас, обнаруживается лишь в нашей общественной жизни. Когда вы это короче узнаете, то увидите, «куда идут деньги», как обыкновенно выражались в ваше время, и, надеюсь, согласитесь, что мы хорошо поступаем, употребляя их таким образом.
— Я думаю, — сказал мне доктор Лит, когда мы пробирались домой из общественной столовой, — что не было худшего порицания для людей вашего века, поклонявшегося деньгам, как замечание, что они не умели наживать деньги. А этот-то приговор и произнесла над ними история, и система, неорганизованной и антагонистской производительности была столь же нелепа с экономической точки зрения, как была отвратительна в нравственном отношении. Своекорыстие было их единственным лозунгом, а для промышленного производства своекорыстие — самоубийство. Конкуренция, вытекающая из инстинкта своекорыстия, есть только иное название для разобщенной траты сил, тогда как в объединении их заключается вся тайна успешного производства, и только тогда, когда мысль об увеличении личного состояния уступила место мысли об увеличении общественной собственности, только тогда может водвориться действительное промышленное объединение и начаться действительное накопление богатства. Если бы даже принцип материального уравнении всех не был единственной человечной и рациональной основой общества, то мы всё-таки соблюдали бы его, как принцип целесообразный в национально-экономическом отношении, так как мы видим, что истинная совокупная производительность индустрии невозможна до тех пор, пока не подавлено разлагающее влияние своекорыстия.