Елизавета Гадмер[править]
Чертово Городбище[править]
Кто бывал в Екатеринбурге, тот, наверное, знает три величавые скалы, красиво сложенные из громадных пластов гранита, поднимающихся над вершиной отлогого лесистого холма, — верстах в четырех от города и верстах в полуторах от Шартатского озера.
Ни одного угловатого выступа, ни одного острого ребра, — как будто камни эти долго мыла и шлифовала неутомимая волна. Время и влага, солнце и ветер немало поработали над ними. Мшистая плесень, покрывающая уступы камней, трещины и впадины между ними; слой земли и песку, нанесенный в эти впадины; сосенки и березки, кусты рябины, выросшие в расселинах, — всё это без слов свидетельствует, что скалы эти существуют давно.
Слои камня так правильно лежат один на другом, точно они сложены человеческими руками. Но так как подобная работа не под силу человеку, то ее и приписали черту.
Известное дело, люди любят всё сваливать на него, когда не знают, на кого свалить, и склонны посвящать ему головоломные горные спуски и ущелья, непроходимые болота, — вообще всё, что мало пригодно или неудобно для них самих. Мало ли таких названий: «Чертова долина», «Чертова лестница», «Чертов мост», «Чёртов остров» и так далее?
«Чертово городбище» — это одно из названий, которые носят упомянутые камни. А так как слоистые пласты их напоминают собой груды исполинских, неправильной формы, блинов, сложенных стопами, то их называют еще: «Чертовы блины». (Всё-таки не чьи-либо, а чертовы). Действительно, только этому господину и впору кушать подобные блины.
Есть еще и третье название у этих камней, — наименее удачное и наиболее распространенное: «Каменные палатки». Это последнее название скалы, вероятно, получили оттого, что местами нависшие выступы их представляют собой некоторую защиту от непогоды.
Всех выше и массивнее средняя скала.
По уступам её, как по лестнице, можно взбираться на самую вершину.
Чудный вид открывается оттуда! На западе, как стена, чернеет густой сосновый бор, резкой чертой отделяющийся от мелкой поросли, идущей от него к озеру и огибающей скалы с северной и восточной стороны. За нею виднеется озеро с Шарташским селом, лепящимся по дальнему, крутому берегу озера. К югу местность сильно понижается. Взору открывается обширная равнина высыхающего, начавшего зарастать лесом болота. Справа и слева его окаймляет старый лес. Точно мост, перекинутый между обеими линиями леса, чуть заметной поперечной чертой виднеется вдали врезавшееся в болото полотно железной дороги. Точно испуганный зверек, торопливо выскакивающий из лесу на поляну, чтобы перебежать ее и скрыться в противоположном лесу, проносится по болоту поезд. Белый дымок, появляющийся над лесом, указывает, откуда выскочит зверек, и куда он скрылся… За полотном железной дороги, на самом краю горизонта, картина замыкается синеющей полоской одного из бесчисленных уральских отрогов.
Нет такого времени года, такого часа, в течение дня, когда «Чертово городбище» не имело бы прелести. Всегда красиво оно, и всегда красота его имеет в себе что-то новое. Даже в пасмурные осенние дни, когда сумрачные тени ползут по камням и черными пятнами залегают в расщелинах; даже в хмурое зимнее время, когда никем не смятый снежный покров густо одевает суровый гранит и, наметенный ветром, тяжелыми складками свешивается с крутизны, даже и тогда оно полно какой-то мрачной, своеобразной прелести. Чудится будто чья то затаенная печаль, чья-то недодуманная дума висят над плоскими вершинами; будто чьи-то сдержанные вздохи выходят из глубины темных расселин.
А в ясные летние дни, когда кругом лес шумит и зеленеет, и белоснежный богульник разливает свой сладкий аромат! А ранним летним утром, когда подымающееся из озера солнце кидает на скалы розовый отблеск лучей своих! — Смотрел бы не насмотрелся и не ушел бы от них!
Недаром из города и старый, и малый идет на «палатки», и редко летом выдастся такой день, чтобы никто не побывал на их гостеприимных вершинах.
Но лучше всего они в тихие весенние вечера… Хороши эти вечера! Солнце спокойно спускается за густой сосновый бор. Он весь точно сомкнется, точно притихнет и ждет чего-то, точно нальется тёмно-зеленым таинственным сумраком. Только на верхушках сосен слабо рдеет догорающий отблеск зари. Тихо. Ни шороха, ни птичьего гомона. Только разве с озера донесется чья-нибудь песня: там всегда народ…
— Ку-ку!.. ку-ку! раздается где-то в тишине.
Это кукушка посылает прощальный привет закатившемуся солнцу, отлетевшему ясному дню, канувшему в вечность.
— Ку-ку! ку-ку! — продолжает она куковать и вьется над каменными глыбами, пока не примостится где-нибудь на утесе или на гибкой древесной ветке. Сидит и качается и кукует, кукует без конца.
Верно, не чужие ей эти скалы, верно, любит их она!..
Попросите ее, и она расскажет вам их историю. Вы можете не поверить, но почему же и не послушать её?
Вот что рассказывает кукушка.
Много, много лет тому назад, когда о русском царстве не было еще и помину, маленькое теперь, Шарташское озеро было несравненно шире и глубже; а вода в нём была чиста и прозрачна, как хрусталь. Тогда еще не было шарташских кожевников, которые теперь с каждым годом всё более и более загрязняют озеро. Если по берегам его и жили первобытные кочевые племена, то это не вредило чистоте воды: эти дети природы не умели еще осквернять даров её.
Да и не посмели бы они загрязнить озера; они боялись Водяного, жившего в его глубине. Там находился его дворец, весь построенный из горного хрусталя и малахита. Вокруг дворца, на большое расстояние от него, тянулся целый лес водорослей, так плотно сплетавшихся между собой, что сквозь них, как сквозь стену, нельзя было пробраться.
У Водяного было много слуг и невольников, которым жилось у него не очень хорошо. Потому и нужна была ему прочная ограда, могущая препятствовать их бегству.
Суров и угрюм, жесток и бессердечен был Водяной царь. Тяжко приходилось утопленникам и утопленницам, попадавшим в его руки!
Он не только лишал их свободы, но и обрекал их на тяжелые и скучные принудительные работы. С раннего утра до позднего вечера они должны были разрывать песок, промывать и просеивать его, отыскивая в нём блестки золота и кусочки драгоценных камней. Водяной был большой охотник до самоцветов.
У него была особая пещера, где он хранил свои сокровища, и куда, кроме него, никто не смел входить. Только он и любовался ими.
Приобретать богатства, хранить их, любоваться ими — в этом состояла вся цель его жизни. Для удовлетворения этой прихоти и требовалось столько слуг и рабов. Рабами были утопленники, слугами — водяные чудовища.
Обязанность последних состояла в том, чтобы держать в страхе невольников Водяного, могущих возмутиться его жестокостью и восстать против него. Они же составляли его свиту и охрану во время его прогулок по подводному царству; они же заведовали его кухней и прислуживали ему за столом.
Будь чудовища поумнее, они могли бы и не исполнять приказаний неизвестного пришельца, воцарившегося в озере, и отстоять свою независимость; могли бы и после, увидя, к чему привела их слепая покорность, уйти от Водяного и жить на свободе. Но они были так глупы, что не в состоянии были додуматься до этого и покорно несли свои рабские обязанности.
У Водяного была дочь, красавица Унда.
Она с детства видела только жестокость, несправедливость и притеснения. Повелевать, властвовать, наказывать — казалось ей вполне естественным, и много, вероятно, горя принесла бы она со временем всему подводному царству, если бы судьба не послала ей невольницы Кветы.
Это была молодая женщина, жена рыбака, утонувшая в половодье. Всегда печальная, кроткая и услужливая, она скоро стала любимицей царевны, и это не замедлило благотворно отразиться на характере последней. Унда стала мягче, добрее, серьезней. Тихие речи невольницы, её рассказы о прошлой трудовой, но счастливой жизни, о любимой семье — всё это производило глубокое впечатление на Унду. Сама она не знала ни труда, ни нужды, ни глубокой привязанности, не привыкла заботиться и думать о других и всю жизнь прожила среди мрачного безмолвия холодного подводного царства. Чем-то новым, хорошим и светлым, повеяло на неё от речей невольницы. Страстно захотелось ей вырваться из душного дворца, из окружающей его тенистой глубины, подняться на поверхность озера, посмотреть на солнце, на зелень, на птичек, на всё, о чём так увлекательно, рассказывала Квета.
Когда она открыла невольнице свое желание, та пришла в ужас.
— Милое дитя мое! — воскликнула она, — это невозможно! Твой отец, если узнает об этом, разгневается на тебя; а когда он в гневе, половина царства чувствует это на себе.
— Но разве я не могу вернуться обратно? — возразила Унда; — он даже и не узнает, что я была на земле.
— Нет, дитя, если ты и вернешься, ты, всё равно, не захочешь больше оставаться у отца. Кто раз изведал на себе теплоту и свет солнца, тот добровольно не вернется к холоду и мраку.
— Но, милая Квета, что же мне делать? Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу солнца. Я должна его видеть.
— Тогда подводное царство покажется тебе еще мрачней, еще печальней.
— Пусть!.. я превозмогу себя… Ах, Квета! не отговаривай меня!.. Горько плакала царевна, припав головою к плечу невольницы; долго утешала ее она. Наконец порешили, что Унда всё-таки исполнит свое желание.
Но как пробраться сквозь непроходимую чащу скользких, цепких водорослей, со всех сторон окружающих водяное царство и сплетающихся над ним непроницаемым сводом? Единственный ход, через который невольники в сопровождении чудовищ отправляются на работы и на добычу для царского стола, всегда строго охраняется стражей.
Но ведь воля, крепкая, непреклонная, сильнее всяких водорослей, всяких преград!..
После долгих усилий, при помощи Кветы, Унда расчистила таки узкий проход между водорослями.
И жутко, и радостно стало ей, когда она выплыла на широкий, вольный простор. Долго плыла она под водой, пока наконец начало просвечивать.
— Это солнечные лучи проникают сквозь воду! — радостно подумала Унда: — сейчас я увижу его!
Она всплыла над водой и увидела неведомый ей мир.
Озеро, как громадное зеркало, оправленное в зеленый бархат, синело в рамке прибрежных кустов. Ясное, безоблачное небо, как бездонная хрустальная чаша, опрокинулось над ним. Из глубины этой чаши светило какое-то ослепительное яркое, лучистое огненное пятно, изливавшее живительную теплоту.
— Так вот оно, это чудное солнце, дающее жизнь земле и всему, что находится над ней!
Царевна увидела неподалеку от себя громадный древесный ствол, плававший в воде, взобралась на него и, качаясь, тихо поплыла на нём, куда подгонял ее ветерок. Теперь она беспрепятственно могла любоваться прелестью окрестной картины.
Рыбки, то и дело, взлетали над поверхностью воды, играя на солнышке серебристой чешуей (Как не походили эти веселые рыбки на тех уродливых сестер своих, которые жили в глубине озера!). В камышах, у берега, величаво изогнув шею, плыли белоснежные лебеди. Плакучие ивы, склонясь над водой, купали в ней свои серебристые кудри. Свежий утренний ветерок шептался с ними, шелестил стеблями тростника, рябил синий хрусталь воды. Легкие, шаловливые волны с тихим плеском катились к берегу, забегая на широкие, плоские камни, валявшиеся на песке, обдавали их сверкающими брызгами и снова катились обратно в озеро. В кустах заливались разноголосые птички; ласточки-щебетуньи игриво кружились над озером, длинными крылами своими касаясь воды. Беловосковые кувшинки, горделиво покачиваясь на волнах, нежились под ласковыми лучами солнца, ослепительно сверкая своими раскрытыми чашечками.
Унда сорвала один цветок и, целуя его, вдыхала его тонкий, нежный аромат.
Ивы шептались, тростник шелестил, волны всплескивали, ласточки щебетали, а дерево всё плыло и плыло, унося с собой радостную, счастливую царевну. Ей было так хорошо, что она забыла обо всём на свете и всем существом своим наслаждалась этим неожиданным счастьем, нахлынувшим на нее.
Обогнув небольшой лесистый мысок, она увидела красивый залив, густо обросший кустарником. Только в одном месте, на самой средине берега виднелась прогалина. На ней стояла крошечная хижинка, обнесенная ивовым плетнем; а на нём были растянуты мокрые сети.
Загорелый рыбак разводил огонь под висящим котелком, в котором что-то варилось. Двое детей помогали ему, суетились около костра, заглядывали в котелок, видимо, с нетерпением ожидая, скоро ли сварится их незатейливый обед.
— Отец, посмотри-ка! — закричала старшая девочка, завидев плывущее дерево с сидящей на нём женской фигурой, — не мама ли это плывет к нам? Ты говорил, что она уплыла на лодке.
— Нет, дочка! — ответил со вздохом рыбак; — мамину лодку опрокинуло волнами, и она утонула.
— Она жива! она помнит, она тоскует о вас! — крикнула царевна.
Может быть, ветер отнес её слова, и рыбак не расслышал их, может быть, не поверил. Опустив голову, задумчиво смотрел он в огонь, и две крупные слезы медленно скатились по его щекам.
Дерево уплыло. Хижина и семья рыбака скрылись из виду, но Унда всё еще видела их перед собой: как живые, стояли они перед ней.
И, странное дело! всё кругом было по-прежнему прекрасно; солнце по-прежнему сияло над озером, а царевне казалось, что всё разом померкло: слезы рыбака холодной тяжестью легли ей на сердце. Она вспомнила Квету, свое подводное царство, вспомнила, что ей давно пора вернуться туда.
Проворно соскользнула она с древесного ствола и погрузилась в темную глубину. Не без труда нашла она крошечную лазейку, служившую ей выходом.
Отец не заметил её отсутствия, и всё сошло благополучно. Квета с тревогой и нетерпением ждала возвращения своей госпожи. Смутное предчувствие говорило ей, что та принесет ей весточку о далекой семье.
Горячие слезы текли из её глаз, когда она слушала рассказ царевны о муже и детях. И эти слезы также пали на сердце Унды, и ей стало еще тяжелей.
Она решила, во что бы то ни стало, освободить Квету, вернуть ее семье. Сама же Квета не смела мечтать об этом.
Кто раз попадал во власть Водяного Царя, тому не так-то легко уж было освободиться от неё. Когда утопленники становились его собственностью, все члены их точно наливались свинцом и тянули их вниз. Они могли только ходить по дну, всплывать же вверх становилось для них невозможным. Но если бы им каким-нибудь чудом удалось подняться над водой, то одного солнечного луча, упавшего на них, было бы достаточно, чтобы разрушить чары Водяного и вернуть их под власть земли.
Всё это Квета со слезами передала царевне.
— Хорошо! — сказала Унда; — завтра я снова уплыву на свободу и осмотрю всё дно. Может быть, где-нибудь есть на нём возвышение, поднявшись на которое, ты могла бы выйти из воды.
— О, едва ли! — печально заметила Квета; — я немало ездила по озеру, и хорошо знаю его: на нём нет ни одного островка.
Это сообщение, однако, не остановило Унды. На другой день, рано утром она отправилась на поиски.
Островов, действительно, не оказалось, но дно было неровное. В одном месте оно поднималось довольно высоким отлогим холмом; но до поверхности воды всё-таки оставалось несколько сажен.
Задумчивая и печальная, вернулась домой царевна. На этот раз она даже не взглянула на синее небо, на зеленеющий лес, на шумящие волны: так тяжело было у неё на душе.
Квета не посмела даже спросить ее о результате разведок. По сумрачному виду госпожи своей она сразу догадалась, что та не может сказать ей ничего утешительного.
Еще усердней стала служить она царевне, еще ласковей глядеть ей в очи. Чутким сердцем своим она угадывала, что предсказание её сбылось. Унда тосковала по солнцу и свободе. Гадок и ненавистен стал для неё отцовский дворец. Могильным холодом веяло на нее от гладких каменных стен, от сумрачных гротов, таившихся в глубине зал, от сумрачных сводов, поддерживаемых колоннами; от липких водорослей, обвивающих эти колонны и длинными гирляндами свешивающихся с потолков.
Но не одно это угнетало ее. Судьба Кветы и других невольников не давала ей покоя. Теперь, когда она повидала то, чего они были насильственно лишены, она не могла не сочувствовать их печальной судьбе.
Ей думалось: все они жили на земле, в кругу своих родных, были независимы, свободны, работали, когда хотели и сколько хотели. А теперь!.. По какому праву отец её поработил их и подчинил их своему произволу?
Недоброе, почти враждебное чувство поднималось в ней против отца. Бывали минуты, когда она ненавидела его. Она не могла простить ему, что он и ее сделал невольной участницей в его жестокости. Если бы не Квета, из царевны вышло бы такое же злобное существо, каким был её отец.
— Так больше не может продолжаться! Я должна их освободить! — горячо повторяла Унда; — это, хоть немного, вознаградит их за те муки, которые они так долго несли.
И голова её неутомимо работала, придумывая, как устроить это освобождение. Но никому, даже Квете, не говорила она о своем замысле. Она не была уверена в его успехе и боялась возбудить преждевременные надежды.
Каждый вечер, как только отец засыпал, Унда уплывала куда-то на всю ночь и возвращалась только к тому времени, когда он просыпался и требовал ее к себе. Сердце её каждый раз замирало от страха, и она с тревогой всматривалась в лицо отца, стараясь прочесть на нём, не догадывается ли он об её отлучках, о её таинственных работах? не долетел ли до него производимый ими шорох и плеск?
Так, без сомнения, и было бы если бы подводное царство не было окружено водорослями: густая, мягкая масса их глушила и задерживала звуки. Это и спасало Унду.
В какую ярость пришел бы Водяной, если бы узнал, куда отлучалась по ночам его дочь, какую неприятность готовила ему!
А у неё, между тем, работа подвигалась к концу.
Осматривая дно озера, Унда заметила множество громадных камней, разбросанных по нему. Вытащить их из-под ила, вкатить на вершину холма, поднимавшегося на дне озера, сложить из них лестницу, по которой можно было бы выйти из воды — таков был её план.
К счастью для неё, в воде все предметы теряют часть своего веса и становятся легче. Благодаря этому, она могла передвигать такие глыбы, которые на суше ей были бы не под силу. Тем не менее, работа была нелегкая и медленно подвигалась вперед.
Когда сооружение было готово, Унда сообщила о нём Квете.
В первое же утро затем Квета получила свободу.
Унда проводила ее до холма, помогла ей взобраться на вершину каменной лестницы, воздвигнутой ею. Здесь они простились, обливаясь слезами, и Квета вплавь направилась к берегу.
Унда видела, как обезумевший от радости рыбак бросился вытаскивать жену, как дети с радостными криками кинулись к матери. И она долго не могла оторваться от этой картины. Слезы против её воли катились из её глаз. Но это были радостные слезы, от которых светлей и легче становится на душе.
Теперь была очередь освободить остальных невольников.
Квета предвидела гнев Водяного, когда он узнает о их бегстве, и опасалась бури на озере. В виду этого она должна была предварительно оповестить прибрежных жителей о надвигающейся беде, чтобы дать им возможность вовремя убраться подальше от берегов или принять какие-нибудь меры предосторожности. Только дня через три можно было докончить дело освобождения.
Унда со страхом ждала этой минуты. Какая-нибудь ничтожная случайность, малейшая неосторожность могли разрушить весь её план.
В эти три дня она успела подготовить невольников к бегству.
В условный час, когда в подводном царстве всё спало, кроме стражи у входа, — чуть дыша, поднялись притворившиеся спящими беглецы и, один за другим, проползли через потайную лазейку в водорослях. Никто не заметил их исчезновения и они благополучно добрались до камней, которые они назвали «лестницей спасения».
Как и Квета, все они вплавь достигли берега. На камнях оставалась одна только Унда.
Солнце уж поднялось над горизонтом; скоро должен был проснуться Водяной, а царевна всё стояла в раздумье, не зная на что решиться.
Ее непреодолимо тянуло к земле; ей страстно хотелось жить и трудиться на свободе; но ее удерживала жалость к отцу. Ей тяжело было оставить его одного в его мрачном, унылом царстве, куда не проникает ни один луч солнца, где Водяного никто не любит, и не полюбит никогда; где его никогда не пожалеет ни одна живая душа!
Правда, ему остаются еще водяные чудовища, которые раньше усердно служили ему. Но для чего они ему теперь, когда некому более работать на него и на них? Они способны только караулить да подгонять работающих, но не работать сами. Для этого они слишком обленились и поглупели с тех пор, как перестали сами добывать себе пищу и стали жить на всём готовом. Кто же теперь накормит Водяного? Как он будет существовать?.. Ах, если бы он решился покинуть свое темное и холодное царство и согласился бы жить на земле!
Квета говорила, что он ненавидит солнце и дневной свет. В течение своей долгой жизни он совершил столько дурного, что боится встретиться глазами с солнцем: заглянув к нему в душу, солнце обличило бы все его злые дела, и он умер бы под тяжестью сознания своей греховности, если бы искренно не раскаялся в ней. Но разве раскаяние возможно при его гордости?.. Тем хуже для него! тем более он достоин сожаления!.. Нет! Унда не оставит его. Она вернется к нему, употребит все усилия, чтобы смягчить его черствое сердце.
Тяжелое предчувствие чего-то недоброго закралось в душу царевны, когда она подплывала к дому.
Неспокойно было в царстве Водяного. Глухой гул и рокот доносился оттуда. Водоросли вздрагивали и качались, как бы от напора ветра. Перепуганные чудовища попрятались в них и не смели явиться на зов своего господина, гневные крики которого гулко разносились по пустым залам.
Бледная и взволнованная, Унда в немногих словах объяснила отцу, что произошло. Она была уверена, что ей удастся тронуть его.
Но она ошиблась. Квета лучше её знала Водяного.
От слов дочери он пришел в такое бешенство, что не помнил себя.
— Где? где они? — кричал он, размахивая руками; — я догоню их! я им задам!.. я разнесу эту мерзкую лестницу! камня на камне не останется от неё!
Как раненый зверь, с ревом метнулся он из дворца; раскидал все водоросли, разогнал, распугал всех чудовищ. Дрогнуло озеро, потемнело; заходили, запенились на нём грозные валы; заплескал, заклубился у берегов белогривый прибой.
Доплыл Водяной до холма, увидал каменные ступени, по которым ушли его рабы, и еще пуще раскипелся гневом, еще сильнее начал пенить и клубить воду.
Но каменные плиты были сложены крепче, нежели он думал, и не так-то легко было их опрокинуть. Немало побились о них волны, пока удалось им прорваться сквозь гранитную массу, вырвать из неё более шаткие камни и с грохотом унести их к подножию холма.
Обломки их и поныне можно видеть около «Чертова городбища», с южной стороны. А на месте их образовались два прохода, так что, вместо одной громадной груды камней, уцелело только её основание, рассеченное натрое и представляющее из себя три совершенно отдельных скалы.
Не устоять бы и этим камням, да Водяной вспомнил о своем дворце, о своей сокровищнице и не на шутку встревожился, целы ли они.
От всего его царства, от пышного дворца остались только груды развалин. Бурные порывы волн смыли всё до основания, разнесли в разные стороны все драгоценности, стоившие таких трудов. Тысячи рук десятки лет потребовались бы для того, чтобы собрать их вновь.
Увидел Водяной это, им же самим произведенное опустошение и замертво упал, пораженный отчаянием. Умирая, проклял он дочь свою и обрек ее на вечное скитание.
Горе-горькой, бездомной кукушечкой с той поры носится она по лесу, не зная родного гнезда, жалуясь на свое одиночество. Не может оторваться она от развалин каменной лестницы, когда-то сложенной её руками; носится, вьется над ними, жалобно распевая свою тоскливую песню. Горькие слезы падают из её глаз, и от этих слез вырастают белые душистые цветы, распространяющие сладкий, пряный аромат. Оттого так много богульника и растет близ «Чертова городбища». Но, говорят, злополучная дочь Водяного принимает и свой прежний образ: в ночь на годовщину того дня, когда она освободила отцовских невольников. В эту ночь, говорят, бывает неизъяснимая, торжественная тишина, — слышно, как растет трава, как с дерева падает лист. Ни одно насекомое не смеет прожужжать в воздухе, ни одна струйка не всплеснет на озере. На ясной синеве неба не показывается ни одно облачко. Полная луна голубым серебром лучей своих обливает бледные ступени скал, кидает по ним узорные, причудливые тени. С торфяного болота поднимается тонкий, прозрачный туман, который дрожит и колышется и, сплетаясь с лунными лучами, превращается в дивный образ, неземной красоты.
Это — Унда, дочь Водяного Царя.
Вокруг неё в веселом танце несутся бесчисленные тени.
Это утопленники, спасенные Ундой, празднуют годовщину своего освобождения.
Источник текста: Уральские легенды / Елизавета Гадмер. — Петроград: М. И. Семенов, 1915. — 108 с.; ил.; 18 см. — (Библиотека «Колосья» М. И. Семенова)