Шарманка
[править]
Обитатель Медовой улицы в Варшаве в любой день мог встретить прогуливавшегося по ней господина средних лет с добродушным свежим лицом, с седеющею бородою и яркими глазами. Господин шел всегда медленно, заложив руки в карманы, держа под мышкой, смотря по погоде, палку или зонтик. Это был г. Томашевский, по профессии адвокат.
Он обладал значительным состоянием, нанимал роскошную квартиру в большом доме. Семьи у него не было и жил он совершенно один.
Подобно всякому смертному, у г. Томашевского были свои слабости. Самой главной из них была ненависть к шарманкам и шарманщикам. Стоило кому-либо из последних появиться ему навстречу, и у г. Томашевского целый день был испорчен. Обычно спокойный, мягкий, деликатный, он терял все свое самообладание, ругался, впадал в гнев, которого и не думал скрывать от посторонних.
Однажды какие-то досужие шутники вздумали устроить у него под окнами целый шарманочный концерт. Он тогда чуть не заболел от охватившего его гнева.
Дом, в котором жил г. Томашевский в течение целых 30 лет, перешел к другому хозяину. Новый владелец нашел необходимым повысить квартирную плату: это повышение он начал с г. Томашевского, как самого важного жильца. Адвокат не протестовал, но настоял на том, чтобы в контракт было внесено запрещение шарманщикам играть на дворе дома. Помимо этого, г. Томашевский посылал за каждым новым швейцаром, и между ними происходил следующий диалог:
— Послушайте, друг мой… кстати, как ваше имя?
— Казимир, сударь.
— Итак, слушайте, Казимир. Каждый раз, как я вернусь поздно домой, вы будете получать на чай. Поняли?
— Понял, сударь; к вашим услугам.
— Кроме того, я буду платить вам по полтора рубля в месяц. Знаете за что?
— Не могу знать, господин адвокат.
— За то, чтобы вы никогда не впускали во двор шарманщиков.
— Понимаю, господин, — и швейцар уходил со взволнованным выражением лица.
Квартира г. Томашевского разделялась на две части--одна выходила во двор, другая --на улицу. Комнаты на улицу служили гостиными и приемными. Сам г. Томашевский появлялся в них редко; все свое время он проводил в задней половине, в кабинете, за писанием писем, чтением документов, присылавшихся ему клиентами, и курением.
Против его окон помещался другой флигель дома, сдававшийся мелким жильцам. Одна квартира или, вернее, комната, противоположная его кабинету, была теперь занята двумя женщинами и девочкой лет восьми.
Г. Томашевский мог отлично наблюдать со своего кресла своих соседок и их скромную обстановку. Обе женщины работали с утра до ночи. Девочка чаще всего сидела у окна. Это было дитя с очень милым, но бледным личиком. Иногда она забавлялась тем, что комкала волокна шерсти, падавшей со швейной машинки ее матери, а иногда сидела неподвижно, точно истукан, и внимательно слушала что-то. Но никто никогда не слыхал, чтобы она пела или смеялась.
«Странный ребенок», — думал адвокат, все с большим интересом наблюдая маленькую соседку.
Однажды, около четырех часов дня, когда стена против его окон осветилась солнцем, господин Томашевский протер себе глаза и схватился за очки.
Девочка напротив облокотилась на подоконник и смотрела вверх, широко раскрыв ресницы, с лицом, выражавшим не то радость, не то печаль.
— Она не может видеть, --прошептал он, возвращаясь к своей книге--она слепая!
Девочка, в самом деле, была слепа. Ее единственным утешением были те мгновения, когда солнце освещало окно их комнаты.
Немного спустя, к адвокату Томашевскому пришел его товарищ по профессии посоветоваться относительно одного судебного дела.
Дело было очень сложное, и господин Томашевский ушел в него с головой. Он не выходил из кабинета, забыл, как говорится, все и целые дни напролет проводил, переворачивая документы и делая заметки на бумаге.
Вечером к нему вошел лакей с докладом, что водопровод не действует, что швейцар Казимир повздорил с полицией и должен поплатиться восемью днями кутузки, и что поэтому нанят и поступил новый швейцар.
Г. Томашевский, окруженный ворохом бумаг, пыхнул сигарой и даже не ответил.
На следующий день он снова немедленно после утреннего кофе взялся за бумаги. Обе женщины-соседки из дома напротив с большим любопытством наблюдали за ним.
Г. Томашевский мало-помалу весь погрузился в свои бумаги, как вдруг на дворе, под его окном, послышались резкие завыванья шарманки.
Это было тяжелым ударом для адвоката.
Оно было бы еще не так скверно, если бы шарманка была в исправности и играла приятные мотивы. Но она была, очевидно, очень старой; ее ржавые флейты своим визгом способны были вымотать душу, а тромбон ревел в ней, точно разъяренный тигр.
Адвокат окаменел на месте от гнева. Одним скачком он добрался до окна, и только было собрался крикнуть что-то ужасное, как вдруг до его ушей донесся голос ребенка.
Он взглянул на противоположный флигель. Там, в окне напротив, было видно, как прыгала, хлопая в ладоши, маленькая девочка с лицом, залитым слезами, катившимися из незрячих глаз. Шарманщик очевидно заметил ее и, продолжая играть, для того, чтобы усилить впечатление, начал притопывать каблуком и свистать подобно локомотиву. И, Боже Ты мой! — как ловко мог свистать этот шарманщик!
В этот момент в кабинет г. Томашевского ворвался лакей, толкая перед собой трепещущего нанятого лишь накануне швейцара.
— Говорил ведь я тебе, чтобы не пускал! У нас не полагается играть шарманщикам! Барин терпеть этого не может! Вот деревенщина! Мол, приехал из деревни и не знаешь городских обычаев? Послушай-ка, что тебе барин наскажет!
Шарманка завинтила третий мотив — еще оглушительнее предыдущих.
Бледный, но уже спокойный, г. Томашевский обратился к новому швейцару:
— Послушайте, друг мой, как вас звать?
— Павел.
— Итак, Павел, вы будете получать от меня полтора рубля в месяц. Знаете за что?
— За то, чтобы никогда не пускать во двор ни одного шарманщика, — залпом проговорил швейцар.
— Нет. За то, что ежедневно в известное время дня будете впускать их.
— Что вы сказали, сударь? — переспросил остолбеневший от удивления лакей.
— За то, что впредь до нового приказа он будет впускать во двор шарманщиков. — повторил, заложив руки в карманы, адвокат.
Лакей состроил оскорбленно-недоумевающую мину.
— Я не понимаю вас, сударь, право не понимаю!
— Плохо, если не понимаете, — спокойно заметил Томашевский. — Но довольно. Идите.
Когда они выходили, Томашевский заметил, что его верный лакей наклонился к швейцару, шепнул ему что-то на ухо и приложил палец ко лбу. Адвокат усмехнулся и как бы для того, чтобы подтвердить подозрения слуги, бросил шарманщику серебряную монету. Затем он взял адрес-календарь, отыскал в нем список врачей и выписал адреса нескольких докторов по глазным болезням.
Шарманка доигрывала за полученную серебряную монету, а адвокат закрыл адрес-календарь и быстрыми шагами вышел из кабинета, бормоча:
— Бедное дитя! Мне давно следовало бы позаботиться о ней!
Текст издания: Шарманка. Рассказ Болеслава Пруса. — Санкт-Петербург; Москва : т-во М. О. Вольф, 1912 (Санкт-Петербург). — 13 с.; ил.; 19 см.