Шинель. Начало первой редакции повести (Гоголь)
| Шинель. Начало первой редакции повести |
В департаменте податей и сборов, который, впрочем, иногда называют департаментом подлостей и вздоров, не потому, чтобы в самом деле были там подлости, но потому, что господа чиновники любят, так же как и военные офицеры, немножко поострить, — итак в этом департаменте служил чиновник, собой не очень взрачный, низенький, плешивый, рябоват, красноват, даже на вид несколько подслеповат, служил он очень беспорочно. В то время еще не выходил указ о том, чтобы застегнуть чиновников в вицмундиры. Он ходил во фраке, цвету коровьей коврижки. Он был очень доволен службою и чином титулярного советника. Никаких замыслов на коллежского асессора, ни надежд на прибавку жалованья: в существе своем это было очень доброе животное и то, что называют благонамеренный человек, ибо в самом деле от него почти никогда не слыхали ни дурного, ни доброго слова. Он совершенно жил и наслаждался своим должностным занятием, и потому на себя почти никогда не глядел, даже брился без зеркала. На фраке у него вечно были перья, и он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно в то самое время, когда из него выбрасывали какую-нибудь дрянь, и потому он вечно уносил да своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Зато нужно было поглядеть на него, когда он сидел в присутствии за столом и переписывал; нужно было видеть наслаждение, выражавшееся на его лице: некоторые буквы у него были фавориты, до которых, если он добирался, то на лице у него просто был восторг. Он всегда приходил раньше всех. Если не было переписывать, подшивал бумаги, перечинивал перья, словом служил очень ревностно на пользу отечества, но выслужил пряжку в петлицу да геморой в поясницу. Несмотря на то, уважения к нему было очень немного: молодые чиновники над ним подсмеивались и сыпали на голову ему бумажки, что называли снегом; старые швыряли ему бумаги, говоря: «На, перепиши»; сторожа даже не приподнимались с мест своих, когда он проходил. Жалованья ему было четыреста рублей в год. На это жалованье он ел что-то вроде супа и какое-то блюдо из говядины, пахнувшее страшно луком; валялся в узенькой комнатке над сараями, в Свечном переулке, штопал сапоги и клал заплаты на свои панталоны, вечно на одном и том же месте. Право, не помню его фамилии.