Шкуры барабанные (Ильф и Петров)
| Шкуры барабанные |
| Из цикла «Комические рассказы», сб. «Как создавался Робинзон». Опубл.: 1930. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения (с. 430-475) М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989. — С. 79-81. • Впервые: Чудак. 1930. № 1. Подпись: Ф. Толстоевский. |
Тревожная весть пронеслась по служебным комнатам обширной конторы, ведающей учетом и распределением «дедушкина кваса». Сотрудники «Дедкваса» скоплялись группами по три и четыре человека, что само по себе уже указывало на крайнее неблагополучие в конторе.
— Скатывается! — грустно шептались отдельные сотрудники «Дедкваса».
Сползает! — испуганно бормотали в группах.
— Скатывается на рельсы делячества! — говорил старый дедквасовец Выводов.
— Сползает в болото оппортунизма! — хныкал сотрудник Распопов.
— Он нас всех погубит, — откровенно сказала женщина-архивариус. — Я знаю по опыту. Года четыре тому назад был уже у нас прецедент. Начальником конторы служил тогда один партийный товарищ. За ним все держались, как за каменной стеной, а он возьми и разложись.
— И что же? — наивно спросил Выводов.
— А вы как думаете? — с горечью сказала женщина-архивариус. — Его куда-то бросили. Я уцелела только потому, что была в то время беременна и меня нельзя было уволить по кодексу.
Из этого рассказа дедквасовцы быстро уяснили себе участь всех прочих сотрудников, кои не находились в то время в интересном положении.
— И затем была чистка с песочком? — спросил Распопов, дрожа всем телом.
— С наждаком! — грубо ответила женщина-архивариус, уходя к себе в подвал.
Все увидели ее сильно расширенную талию.
— Ей хорошо! — молвил Выводов. — Ее и сейчас нельзя будет уволить. Кодекс не допустит. Но что будет с нами? Скатывается наш любимый начальник, сползает, собака. И это нас погубит. Он полетит — и мы полетим.
— А у меня жена, у меня кредит на мебель, — сказал Распопов, — долги у меня.
И все смолкли в немом отчаянии.
Положение дедквасовцев было весьма щекотливым. Время было бурное — любой мог пострадать. Взволновавшую дедквасовцев весть разнес курьер.
— Заглядываю я вчера в кабинет, а он, товарищ Избаченков, сидит в креслице, и глаза у него бегают. Ну, думаю, так и есть. Впал и, конечно, в разложение. Я их много видел. Которые в креслице сидят и в глаза не смотрят, те конечно, в разложение впадают.
Отборные дедквасовцы, цепко державшиеся за товарища Избаченкова, понимали, что если выставят начальника, то и любимым подчиненным дышать недолго.
— Его нужно упредить, — сказал, наконец Распопов. — Повлиять на него. Что за безобразие — заниматься делячеством! Ему что? Перебросят. А нам куда идти? Где мы такую кормушку найдем?
— Как на него повлиять? — вопрошал Выводов. — Ведь я политически слабограмотный. Надо спасти его от идеологических шатаний.
— Он должен признать свои ошибки, — сказал Распопов, тяжело дыша.
— Свои принципиальные ошибки, — поправил его Выводов.
И оба они осторожно пробрались в кабинет любимого шефа.
Избаченков сидел перед американским шкафом, за стеклами которого церковным золотом мерцали корешки энциклопедического словаря, и работал. У самого его лица блистали полированные черные уши телефонных трубок.
— Здравствуйте, товарищ Избаченков, — решительно сказал Выводов. — Как вы себя чувствуете?
— Да так себе. Неважно, — ответил шеф. — Присядьте пока.
— Ах, товарищ Избаченков, — продолжал Выводов, — я только что видел одного делягу. У него был такой идеологически опустошенный вид, что просто жалко было на него смотреть. Несчастные люди.
Избаченков поднял голову.
— Вот как, — сказал он. — Интересно!
— Да, — хорохорился Выводов, — история безжалостно ломает всех несогласных с нею.
— Вы сами подумайте, — подхватил Распопов, — остаться за бортом жизни! Все живут, работают, а ты сидишь где-то в углу со вскрытыми корнями, и всем противно на тебя смотреть.
— Да, да, — горячился Выводов, — кошмар! Главное, ты сбит с идеологических позиций. Моральное состояние ужасное. Чувствуешь себя каким-то изгоем. И надо вам сказать всю правду. Вы меня извините, товарищ Избаченков, но нет пророка в своем отечестве, ей-богу, нет пророка.
— Зачем же быть пророком? — взмолился Распопов. — Товарищ Избаченков, не будьте пророком! Мы — старые служащие, мы знаем, чем кончаются все эти штуки.
— Позвольте, в чем дело? — изумился Избаченков. — Что это вы там бормочете? Кто морально опустошен? Какие такие пророки?
Выводов толкнул локтем Распопова и, сильно побледнев, пропел:
— Товарищ Избаченков, мы вас очень просим… Мы люди семейные. У Распопова кредит на мебель. На улице мороз. Не губите! Не разлагайтесь под влиянием мещанского окружения…
— Ничего не понимаю, — сказал Избаченков.
— Ради детей… Берегите свою партийную репутацию.
— Почему же партийную? — спросил Избаченков, улыбаясь. — Вы, вероятно, хотели сказать — беспартийную?
— Не шутите с огнем! — закричал Выводов. — Вас уже вычистили? Тогда вам нужно немедленно покаяться.
— Да меня не вычистили. Я — старый беспартийный. Неужели вы не видели, что меня никогда нет на ячейке?
— Мы думали, что вы приписаны к другому предприятию, — закричал Распопов, почуяв совершенно новую ситуацию. — Это меняет дело!
А старый Выводов, трясясь от счастливого смеха, подошел к беспартийному начальнику и прошептал:
— В таком случае я вам расскажу такой анекдот про одного еврея — сдохнете!
Гроза, нависшая над «Дедквасом», миновала.