Шемякин Суд — заглавие старинной сатирической повести о неправедном судье Шемяке, сохранившейся во многих рукописях XVII и XVIII вв., лубочных картинах и народных сказках, а в конце XVIII и начале XIX в. получившей литературную обработку, сделанную Ф. Задубским, А. Осиповым (или А. Олениным), П. Свиньиным и новейшими издателями Никольского рынка. Все описательные приемы повести, отчасти моральные, обнаруживают позднюю переработку древней легенды на почве сказочных мотивов.
Традиционные братья, богатый и убогий, ссорятся из-за того, что бедный попортил лошадь богатого. Так как богатый не дал хомута, то бедный должен был привязать сани к хвосту лошади. Въезжая в ворота, он забыл выставить подворотню, и у лошади оборвался хвост. Богатый отказывается принять лошадь и идет в город с жалобой на брата к судье Шемяке. Челобитчик и ответчик совершают путь вместе. С бедняком случается второе невольное несчастье. Во время сна он падает с полатей в колыбель и убивает попова ребенка. Поп присоединяется к богатому. При входе в город, бедняк решает покончить с собой и бросается с моста, но падает на больного старика, которого сын вез, очевидно, по льду в баню. Потерпевший также идет к судье с жалобой. Во время разбирательства обвиняемый показывает Шемяке камень, завернутый в платок. Судья уверен, что это — «посул», и решает все три дела очень своеобразно: лошадь должна остаться у бедняка до тех пор, пока у нее не вырастет хвост; поп отдает свою жену бедняку, чтобы от него у попадьи родился ребенок, а третий истец может отомстить бедняку таким же точно способом, которым последний убил его отца. Вполне естественно, что истцы не только отказываются от пени, но дают ответчику щедрое вознаграждение в виде отступного. Этим повесть не оканчивается. Судья высылает своего писца получить от бедняка взятку, но, узнав, что последний показывал ему не деньги, а камень, предназначенный для «ушибленья» судьи в случае обвинительного приговора, — благодарит Бога за спасение жизни. Таким образом, все действующие лица повести остаются так или иначе довольны исходом дела, окончившимся благополучно только благодаря простоте бедняка.
Повесть о Ш. суде издана несколько раз («Архив» Калачова, кн. IV, 1—10; «Памятники» Костомарова, вып. II, 405—406; «Русские народные сказки» Афанасьева, ред. А. Грузинского, М., 1897, т. II, 276—279; «Историческая Хрестоматия» Буслаева, 1443—1446; «Сборник отделения русского языка и словесности Академии Наук», т. X, № 6, стр. 7—12; «Русские народные картинки» Ровинского, кн. I, 189—191, кн. IV, 172—175; «Летописи литературы» Тихонравова, т. V, 34—37; отдельное издание Общества любителей древней письменности, СПб., 1879 и др.), но вопросы о происхождении ее, оригинальных русских чертах, дальнейшей разработке, поздних наслоениях и т. п. мало выяснены.
Пока к делу не были привлечены восточные и западные параллели, на Ш. суд смотрели как на вполне самобытное, очень древнее произведение русской сатиры, и ставили ее в связь с общим взглядом русских людей на печальное состояние судопроизводства, объясняли такими пословицами, как «с подьячим водись, а камень за пазухой держи», и комментировали даже некоторыми статьями «Уложения» Алексея Михайловича и «Сказаниями иностранцев о России XVII в.». Такой метод исследования оказался неудачным. В данном случае особенно интриговало историческое имя известного галицкого князя Дмитрия Шемяки, варварски ослепившего Василия Темного. Сахаров приводил даже слова какого-то русского хронографа, соединившего поговорку с историческим событием: «от сего убо времени в велицей России на всякого судию и восхитника в укоризнах прозвася Ш. суд». В том же духе распространил это наблюдение старинного русского книжника и Карамзин: «не имея на совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию, и в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Ш., доныне употребительной». То же самое повторяют Соловьев и Бестужев-Рюмин. Александр Николаевич Веселовский первый указал на случайное применение восточного имени Шемяки к исторической личности галицкого князя XV в. («История литературы» Галахова, т. I, 433). С другой стороны, ученых занимала случайная победа вечной правды над людской кривдой, проведенная в повести, правда, с оттенком некоторой иронии. Буслаев не сомневался в русском ее происхождении и удивлялся только тому, что тип судьи Шемяки, из мудрого и справедливого (библейский Соломон), принял противоположный оттенок, и вместо рассказа с нравственной идеей повесть о Ш. суде снизошла до шутливой пародии, несмотря на ранние, восточные первообразы. Он думал, что прибавления к повести выразились в сатирических выходках против кривосуда и подкупа посулами, как явлений более позднего времени, т. е. сказание превратилось в обыкновенную сатиру на русских подьячих («Историческая Хрестоматия», 1443). Сухомлинов объяснял это кажущееся противопоставление различными началами, из которых постепенно слагалась версия о Шемяке, а в падении морали видит влияние семитических легенд о четырех содомских судьях — «Обманщике», «Разобманщике», «Поддельщике» и «Кривосуде». Подобно еврейским легендам, и в русской повести серьезное перемешивается с забавным; поэтому «излюбленные идеи народной словесности о победе правды над кривдой, о спасении несчастного от злобы сильных мира сливаются с чертами из сказания о судах, распространенного у индоевропейских и семитических народов» («Сборник», X, 28). Не следует забывать, что в Ш. суде судья оправдывает бедняка, совершившего в сущности невольные преступления, и этим спасает его от мести людей, нравственно виноватых, благодаря чему сатира на взяточничество не потеряла назидательного назначения. Так смотрит на тенденцию повести А. Н. Веселовский: конечно, судья ставит вопросы казуистически, но так, что пени падают всей своей тяжестью на истцов и те предпочитают отказаться от иска.
Начало сравнительного изучения повести было положено западными учеными, которые познакомились с ней по вольному переводу пастора Гейдеке в рижском альманахе «Janus» на 1808 г. («Etto Schemiakin Sud. Ein russisches Sprichwort», 147—151) и более точному, А. Дитриха («Russische Volksmärchen», Лейпциг, 1831, 187—191). Фон дер Гаген первый указал на сходство Ш. суда с поздней немецкой песнью о «Суде Карла Великого», изданной, между прочим, в Бамберге в 1493 г. («Literarischer Grundriss zur Geschichte der deutschen Poesie», Б., 1812, стр. 172). Общие черты средневекового сказания и русской повести касаются не только основного характера судебного решения. Промотавшийся купчик берет взаймы у еврея 1000 гульденов с условием позволить кредитору вырезать у него фунт мяса, если деньги не будут возвращены. Хотя срок был пропущен по вине еврея, тем не менее он отказался принять деньги и обратился к «идеальному судье», Карлу Великому, или, как думают некоторые ученые, к Карлу IV. По дороге с должником случились два аналогичных несчастья: его лошадь задавила ребенка, бежавшего по улице, а сам он во время сна свалился в окно и убил старого рыцаря. Приговоры вынесены следующие: еврей может вырезать мясо, но не больше и не меньше 1 фунта (ср. известный эпизод в «Венецианском купце» Шекспира); вместо задавленного ребенка ответчик должен прижить другого с женой потерпевшего, а сын рыцаря может убить обвиняемого, но только своим падением из окна (В. Docen, «Etwas über die Quellen des Shakspear’s Schauspiele», в «Museum für altdeutsche Literatur», т. II, 279—283). Бенфей приводит тибетскую сказку, которая послужила посредствующим звеном между предполагаемым индийским источником и русским Ш. судом. Бедняк-брамин берет у богача на время быка для работы, но бык убегает с хозяйского двора; по дороге к судье брамин падает со стены и убивает странствующего ткача и ребенка, спавшего под одеждами, на которые путник присел отдохнуть. Приговоры судьи отличаются такой же казуистикой: так как истец не «видел», что к нему привели быка, то следует выколоть у него «глаз»; ответчик должен жениться на вдове ткача и прижить ребенка с потерпевшей матерью («Pantschantatra», 1859, т. I, 394—397). Такое же сходство немецкий фольклорист заметил с индийской сказкой о каирском купце, которая, вероятно, также восходит к неизвестному буддийскому источнику (там же, 402—403). Впоследствии были найдены более прямые источники (С. Tawney, «Indian Folk-Lore notes from the Pali Jatakas» и т. д., в «Journal of Philol.», 1883, XII, 112—120; В. Morris, «Folk-Tales of India», в «The Folk-Lore Journal», 1885, III, 337—448 и др.). Вполне естественно, что такая стройная и устойчивая в подробностях легенда относится скорее к бродячим сказаниям. В недавнее время указаны мусульманские версии (Clonston, «Popular Tales and Fiction their migrations and transformations», Лондон, 1887, I, 62—64; В. Жуковский, «Персидские версии Ш. суда», в «Записках Восточного Отд. Русского Археологического Общества», т. V, 155—176), немецкие (K. Simrock, «Deutsche Märchen», Штутгарт, 1864, 322—324; его же, «Die Quellen des Shakspeare», I, 233—234), итальянские (G. Sercambi, «Nouvelle Scelta di Curiosità letteraria ined. o rare dal sec. XIII al XVII», Болонья, 1871, IV, 23—37, 274—276), английские («Marke more foole. Bishop Persy’s Folio Manuscript. Ballads and Romances», Галле, III, 127—134), румынские (Elena D. O. Sevastos, «Povesti», Яссы, 1892, 74—77), польские, наконец, еврейские в «Вавилонском Талмуде» и «Книге Праведного», приведенные в русском переводе в статье М. Сухомлинова.
Остается еще не разрешенным вопрос, какими путями проникло к нам это сказание. На основании прямого свидетельства Толстовского списка «Ш. суда XVII века» (выписано из польских книг), Тихонравов думал, что «в своем настоящем виде сатирическая повесть о суде, уже окрещенном именем Ш., прошла через переделку русского человека и получила краски чисто народные, но отдельные эпизоды могли быть заимствованы из польских книг». Для этого он указывал на анекдот «О нечаянном случае» в популярной повести «Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совесть-Драла» (каменщик падает с высокой башни и убивает сидевшего внизу человека), а также на один эпизод в «Figei Kach» польского писателя XVI в. Николая Рея из Нагловиц об обвиняемом, который «судье камень показывал» (Н. Тихонравов, «Сочинения», т. I, М., 1898, стр. 310—313), но аналогии и параллели никоим образом нельзя принимать еще за источники.
Из рукописей повесть перешла в печать. В первой половине XVIII в. на Ахметьевской фабрике выгравировано 12 картинок к Ш. суду, с текстом, напечатанным у Ровинского (кн. I, 189—192, IV, 166); лубочное издание повторялось пять раз, и в последний раз, уже с цензурной пометкой, напечатано в 1839 г. Дальнейшее развитие повести выразилось в поздних литературных обработках во вкусе «Похождений пошехонцев», например в изданной в 1860 г. «Сказке о Кривосуде, и о том, как голый Ерема, внучек Пахома, у соседа Фомы большой кромы, беду сотворил и о прочем». Весь комизм этой «Сказки» покоится на развитии общеизвестной темы: «око за око и зуб за зуб», шаржированной в балаганном духе.
Литература. А. Пыпин, «Ш. Суд» (в «Архиве исторических и практических сведений» Калачова, IV, 1859, 1—10); Н. Тихонравов, «Ш. Суд» (в «Летописях русской литературы», т. III, М., 1861, 34—38); М. Сухомлинов, «Повесть о Суде Ш.» (в «Сборнике Отделения русского языка и словесности Академии Наук», т. X, 1873, № 6); А. Веселовский, в «Истории словесности» Галахова (СПб., 1881, X, 432—433); Д. Ровинский, «Русские народные картинки» (ч. IV); Ф. Буслаев, «Мои досуги» (Москва, 1886, 293—313); Я. Порфирьев, «История русской словесности» (ч. I, 158—159); С. Ольденбург, «Библиографический список Ш. Суда» («Живая Старина», 1891, вып. III, 183—185).