Экономические и социальные отношения в XV—XVII веках. Рост испанских городов, развивавшихся под эгидой carta pueblo, произвел мало-по-малу, в связи с другими факторами, большие изменения в социальном строе страны. Не во всех частях полуострова эти изменения шли одинаково быстрым темпом. Арагон и, в частности, Каталония с ее старыми торговыми навыками шли впереди. Специфическая городская хозяйственная жизнь требовала людей и, как повсюду в Европе, рост городского населения совершался на счет села. Крепостные, привлеченные городской свободой, массами покидали поместья с давившими их повинностями и устремлялись в свободную, крепкую ограду городов. Бегство крестьян, разумеется, вызывало тревогу со стороны помещиков и попытки противодействия. Они то пытались бороться с обезлюдением поместий путем смягчения повинностей (уже в XIV в. каталонские помещики начинают переводить барщину на оброк и отменяют тяжелые „дурные обычаи“, т. е. повинности личного характера), то обращаются к королевской власти, умоляя запретить городам принимать беглых крестьян. Но процесс, вызванный экономическими причинами, не так было просто остановить. Наоборот, черная смерть 1349 г. его еще ускорила и заставила помещиков думать о других средствах борьбы с обезлюдением деревни. Такое средство было найдено в привлечении к сельскохозяйственным работам мавров. Появление мавров остановило полосу уступок крестьянству со стороны помещиков и сделалось причиною целого ряда крестьянских восстаний в конце XIV и в первой половине XV в. (первое на о. Майорке в 1391 г., затем на континенте, и не только в землях арагонской короны, но и в Кастилии). Королевская власть в Арагоне уже с начала XV в. склонялась к мысли об отмене крепостного права, но ее удерживала от этого бурная оппозиция дворянства и духовенства. Только Фердинанд Католик, чувствовавший под собою более твердую политическую почву, чем его предшественники, решился в 1486 г. покончить с крепостным правом: „дурные обычаи“ были отменены навеки; помещичья юрисдикция исчезла; обычаи, под которыми не было никакой юридической почвы, отменены без выкупа; остались только платежи земельного держания.
Улучшение юридического положения крестьянства мало помогло земледелию. Уже со времени опустошений, произведенных черной смертью, помещики стали переходить от земледелия к овцеводству. Крестьянские волнения и освобождение крестьян послужили для этого новым толчком. Момент для перехода к овцеводству был очень благоприятен по международной промышленной конъюнктуре. Всюду усиливался спрос на шерсть. До второй половины XIV в. английские купцы без конкуренции торговали шерстью и делали отличные дела. С этого времени они начали ощущать испанскую конкуренцию на международном рынке. К середине XV в. испанская тонкая шерсть (merinos) появляется во Фландрии и Брабанте, где раньше потреблялась исключительно английская шерсть. Во второй половине XV в. испанская шерсть появилась во Франции и Италии. Пока Англия обессиливала себя войною Роз, испанцы отбирали ее рынки, а при Карле I (V) войны Камбрейской лиги загородили англичанам доступ к Венеции на целые восемь лет. Отсюда — ожесточенная вражда, вооружавшая позднее Армаду и заставившая английских купцов с энтузиазмом отдать свои корабли под знамена Рэли и Дрэка.
Успех операций по торговле шерстью для внутреннего развития страны имел весьма плачевные результаты. Законодательство сейчас же приняло овцеводство под свою сугубую защиту с чисто испанской стремительностью, не думая совершенно о том, что существуют и другие отрасли хозяйства. Но овцеводы были сплошь крупные помещики, которые теперь мало заботились о земледелии, а интересы крестьян были всегда очень далеки от сферы правительственных забот. Для того, чтобы облегчить передвижение огромных овечьих стад по стране (в разные сезоны овцы должны были пастись в разных частях полуострова), закон просто-на-просто запретил возводить изгороди и копать рвы на каких бы то ни было участках, свободных или несвободных, безразлично. Дальнейшие удары на земледелие посыпались тогда, когда Изабелла сознательно приняла меркантилизм, как руководящую систему экономической политики. Система требовала, чтобы вывозились за границу дорогие товары, т. е. промышленные изделия. Поэтому вывоз сырой шерсти стали ограничивать, и магнатам-овцеводам пришлось завести прядильные и ткацкие производства. В то же время было запрещено вывозить дешевые сельские продукты: хлеб, овечий корм и проч. А так как скотоводы продолжали роптать на дороговизну даже при этих условиях, то в 1502 году была назначена максимальная цена на хлеб и на корм. Земледелие вследствие этого сразу стало убыточным, и начался новый отлив в города даже свободных крестьян. К счастью, после смерти Изабеллы максимальная такса была отменена, и испанское земледелие вновь ожило, благодаря усилившемуся вывозу в Америку.
Открытие Америки перешибло естественную хозяйственную эволюцию И. В начале дело шло хорошо. Америка оказалась необъятным рынком, и не только промышленность, но и сельское хозяйство получали огромный толчок. Севилья, которая до конца XVI в. пользовалась монополией отправления кораблей в Америку, сделалась цветущим центром; окрестности ее покрылись виноградниками и оливковыми рощами. Позднее, вследствие обмеления Гвадалквивира, она должна была разделить свою монополию с Кадиксом.
К тому же Карл I (V), царивший над полумиром, объединивший под своим скипетром вместе с И. промышленные Нидерланды, промышленную Ломбардию, торговый Неаполь, богатую капиталами Германию, не мог продолжать ту мелкую меркантилистскую политику, которой держалась его бабка. Он был воспитан в Нидерландах и понимал выгоды фритредерства. Тем не менее, сразу повернуть на новую дорогу он не сумел: кортесы противодействовали изо всех сил, и то, чего добился Карл, было очень мало. Монополия торговли с Америкой осталась за Севильей и не была дарована никому, кроме кастильцев и арагонцев. Изданный им в 1532 г. закон, которым запрещалось превращать в пастбища земли, бывшие раньше под хлебом, был в его отсутствии отменен в 1543 г., а в 1551 и 1552 гг. вся огороженная за последние 12 лет земля вновь была обращена под пастбища. От этого удара испанское земледелие уже не оправилось никогда.
Правда, промышленность делала большие успехи: расцвело шелковое дело, а шерстяное производство кормило уже целую треть испанского народа. Кастилия вся жила от шерстяной промышленности. На шерстяных фабриках Сеговии работало 34.000 чел., которые выпускали по 25.000 кусков сукна ежегодно. Синие и зеленые сукна, вырабатываемые в Куэнке, находили огромный сбыт на африканском побережии, в Турции и вообще по всему Леванту. Не меньше славились товары, производимые на фабриках в Медина дель Кампо и Авиле. В Кастилии существовали и шелковые фабрики (Толедо), но центром шелкового производства была Севилья. Там было в 1519 г. 16.000 фабрик при 130.000 рабочих, из которых лишь ничтожное меньшинство занималось обработкой шерсти. Толедская металлическая промышленность и кордовские изделия из кожи славились по всему миру и сохранили свой престиж до наших дней. Торговля процветала на ряду с промышленностью. Ярмарки Бургоса, Вальядолида и Медина дель Кампо, особенно последняя, привлекали не только испанских, но и заграничных купцов. Огромные суммы обращались там в векселях, в монетах и в слитках. Один из министров Филиппа II утверждал на собрании кортесов, что в 1563 г. на ярмарке в Медина дель Кампо было заключено сделок на 53.000 миллиона мараведи, т. е. на 636 милл. франков. Барселона вывозила испанские товары не только в итальянские владения испанской короны и во Фландрию, но и в Африку и страны Леванта. С нею соперничали Валенсия, Картахена, Малага и Кадикс. Торговый флот И. еще в 1586 г. насчитывал более 1.000 кораблей. Раньше их было больше. Но уже становились заметны признаки революции цен, которая подкосила все это благополучие. Излившийся из Америки золотой поток вызвал усиленный рост промышленности в более развитых странах, поспешивших наводнить И. продуктами своего производства; золото только проходило через И., разрушая местную производительность. Кортесы пытались бороться с вздорожанием путем восстановления изабелловского максимума на земледельческие продукты и запрещением вывоза за границу золота. Ничего, естественно, не помогало. Промышленность становилась невыгодной из-за иностранной конкуренции; капиталы и предприимчивость начали искать приложения в торговле. Протекционизм все усиливался и при Филиппе II достиг геркулесовых столпов. К тому же, больной фанатизм толкал короля на такие мероприятия, как погромы морисков и их изгнание, и страна лишалась трудолюбивых работников в такое время, когда только они одни и могли спасти от упадка. И упадок наступил уже при Филиппе II, а при его преемниках И. пошла по уклону с такой быстротой, какой не знала история ни до, ни после.