Местр (Maistre), Жозеф де, граф, французский писатель и политич. деятель клерикально-реакционного направления (1754—1821), игравший заметную роль и у нас при дворе Александра I. М. был сыном президента савойского сената и первоначальное воспитание получил под руководством иезуитов, затем прошел юридич. факультет в туринск. унив. Радикальные идеи отечественных энциклопедистов не остались без влияния на юного М. и заставили его первоначально примкнуть к прогрессивному лагерю. Однако при первых же событиях Великой революции M., получивший незадолго перед тем сенаторское кресло, резко изменил свои политич. убеждения и перешел уже навсегда в стан воинствующих ультрамонтан и абсолютистов. Личный нравственный облик М. во многом противоречил той политич. позиции, которой он непоколебимо держался всю вторую половину своей тернистой жизни. Незлобивый и скромный, женственно-мягкий, порою до некоторой сентиментальности, он на страницах своих сочинений выступает ярым поборником изуверского мракобесия и человеконенавистнической жестокости. В первом своем крупном сочинении: „Considerations sur la révolution française“ (Невшатель, 1797) M. признает за стихийным государственным переворотом „сатанинский“ характер, но не отказывает революции в провиденциальном значении „искупительной“ жертвы. Наблюдая якобинский террор и междоусобные войны, М. приходит к заключению, что мир полон праведных наказаний и заслуженных смертных приговоров. Нет кары, которая бы не очищала, и нет беспорядка, которого вечная любовь не обратила бы против злого начала. Нельзя удовлетвориться одним загробным возмездием закоренелых злодеев, — здесь, на земле, необходима для них лютая, но благочестивая, месть. М. готов согласиться, что при данных условиях только якобинцы могли предотвратить территориальный распад Франции, что созданная ими крепкая централизация послужит на пользу грядущему карательному единодержавию. Драконовы зубы, посеянные на окровавленной земле, народят нового неумолимого Левиафана. Даже Бонапарт представляется ему в этом смысле орудием „Божьего гнева“, гениальным узурпатором, бессознательно работавшим во славу клерикальной монархии. Восстановление авторитета какою бы ни было ценой стало нетерпеливой, страстной мечтой М. в пореволюционные годы. Нужно найти непререкаемую верховную инстанцию на земле, чуждую всяких колебаний и всякого милосердия. Если такой инстанции пока в действительности нет, ее необходимо безотлагательно придумать. М. хотел за полвека до Пия IX установить принцип папской непогрешимости. С неуклонной логической последовательностью пришел М. к требованию светского суверенитета для римского первосвященника. Будет ли в самом деле обладатель святейшего престола обладать и непогрешимостью — совершенно безразлично. На практике его подобает признать непогрешимым. С восторгом прославляет М. инквизицию. Он восхищается средневековой церковью, как самой видной и самой властной носительницей формально-вселенских начал. С нескрываемой ненавистью вспоминает М. деятелей реформации и выражает желание вытравить из европейского лексикона самое слово „протестантизм“. Лютер и Кальвин характеризуются у М., как „ничтожества с заносчивостью сектантов, злобой плебеев и трактирным фанатизмом“. М. уверенно предсказывает, что в недалеком будущем римские первосвященники будут объявлены верховными вождями цивилизации, творцами незыблемого единодержавия, охранителями наук и искусств, прирожденными покровителями гражданской свободы и благодетелями человечества.
Французская революция была для М. и тяжким личным бедствием. За конфискацией богатого имущества последовало изгнание и необходимость жить без семьи и без занятий почти голодающим эмигрантом в протестантской Лозанне. Личные невзгоды не остались без влияния на развитие его политического пессимизма. После невеселых странствий М. устроился наконец в 1802 г. номинальным посланником сардинского экс-короля в Петрограде, где пробыл 15 лет, вращаясь в великосветских кругах и примыкая к тайной оппозиции Сперанскому. В Петрограде М. написал свои важнейшие сочинения: „Essai sur le principe générateur des institutions humaines“ (1810), „Des délais de la justice divine“ (1815); далее следовали: „Du pape“ (Лион, 1819); „De l’Eglise gallicane“ (Пар., 1821), политико-философские диалоги: „Les soirées de St.-Pétersbourg“ (Пар., 1821) и изданное после его смерти „Examen de la philosophie de Bacon“ (Пар., 1835). Недюжинный стилист, М. мастерски владел обоюдоострым оружием иронии. Интригующие недомолвки составляли в глазах поклонников своеобразную диалектическую прелесть М. В резкое отличие от идейных предтечей и защитников французской революции М. не признает гипотезы общественного договора и высмеивает фантастический образ первобытного добродетельного дикаря. Нередко М. бессознательно предвосхищает методологич. приемы немецкой идеалистической философии. Подобно Канту и Шеллингу, он не допускает принципиального разрыва между верой и знанием и с увлечением говорит о предстоящем человечеству величавом синтезе религии, философии и точной науки. Задаваясь вопросом о том, чем объясняется гибель в истории неповинных людей и неповинных народов, М. крайне своеобразно сочетает научный натурализм с обычными предпосылками церковного мистицизма. Органическая солидарность всех живых существ позволяет страданию одних служить искупительной жертвой за грехи других. Всякое зло является естественным последствием и праведной карой за вольные или невольные грехи одной биологической особи или целой группы их, всегда неразрывно связанных с целым одушевленным миром. Отсюда М. выводит софистически оправдание всех бесчеловечных форм уголовной репрессии и всех жестоких приемов ретроградного террора. Смертная казнь представляется ему благочестивым подражанием божественному правосудию. М. пишет неподражаемое похвальное слово палачу и превозносит неумолимых прокуроров скорого судопроизводства. Религиозными же соображениями М. хочет оправдать и превознести идею войны. Война божественна, как непреложный и благостный закон природы, как оздоровляющая стихия трагической красоты, как лучшее духовно-возрождающее богослужение „Господу воинств“. В логической неразрывной связи с этими взглядами М. на трагическую обреченность многих людей, предопределяемых Богом к суровому жребию, стоят его остальные философско-юридические положения. Он допускает „либеральную“ конституцию, добровольно даруемую монархом и сохраняющую неприкосновенно все священные прерогативы единодержавия. Политическ. программы М. везде отражают его пессимистическое неверие в человека и его фанатическ. приверженность клерикально-авторитарным началам, сковывающим и гипнотизирующим народную массу. — О М. см. Emile Faguet, „Politiques et moralistes du XIX s.“ (P. 1903); Paulhan, „J. de M. et sa philosophie“ (1893); Descotes, „J. de M. avant la Révolution“; Cogordan, „J. de M.“ (1894); Е. Феоктистов, „Ж. де М. в Петербурге“ („Русск. Речь“, 1861); Виппер, „Обществ. учения и исторические теории XVIII и XIX вв.“ (М. 1900).