Поселения военные, возникшие в России в царствование импер. Александра I, имели свои отдаленные аналогии в строе тогдашних австрийских граничар, часть которых (именно — сербы) перенесла в половине XVIII в. эту форму быта на южные границы России (см. XXIV, 527), и в строе П. в. в Финляндии, присоединенной к России накануне введения у нас этих поселений. Однако ни первые ни вторые не послужили образцом для наших П. в., и Аракчеев был прав, заявляя, что они — „новое, никогда, нигде на принятых основаниях небывалое (он добавлял — великое) государственное предприятие“. Действительно, его создали особые условия той эпохи, как международные, общеевропейские, так и внутренне-русские. Именно, наполеоновские войны своим грандиозным размахом вызвали потребность в небывалом до тех пор количестве войск, и удовлетворить эту потребность неудачно пытались в месяцы войны 1806—07 гг. организацией милиции, в то время как и ранее и позже интенсивно работавшая мысль не одного прожектера шла ей навстречу со своими неосуществленными планами. П. в. многими показались той формой организации военных сил, которая, с точки зрения финансового положения государства, является наиболее удобной: полагали, что, требуя, конечно, первоначальных затрат, П. в. смогут себя содержать впоследствии без денежной помощи со стороны казны. Это казалось прежде всего имп. Александру, который, в беседе с австр. агентом Валльмоденом об армии вообще и о П. в. в частности, сказал, что его принцип организации армии это — „держать наготове значительную силу“, что его „армия такова же во время мира, как и во время войны“; П. в. казались В. П. Кочубею средством довести численность войск до 700.000—900.000 чел.; эту сторону дела подозрительные иностранцы замечали прежде всего: австр. маиор Клам-Мартиниц полагал в своем мемуаре, что П. в. должны „приковать вследствие (их) будущности внимание всей не-русской Европы“, а англичанин Лайэлль и один франц. дипломат. агент равно опасались, что система П. в. доведет в будущем военные силы России до небывалой цифры 6.000.000 чел. Проблема усиления военной мощи была трудно разрешима и с точки зрения взаимоотношения в александровскую эпоху правительства и дворянства. Дело в том, что тогдашняя система комплектования войск — рекрутский набор — ставила правительство в весьма тяжкую зависимость от поместного дворянства, уделявшего часть своего крепостного люда для солдатской службы. Тем большей стала бы эта зависимость при увеличении армии. П. в. в конце концов устранили бы эту зависимость, ибо создали бы из крестьян других разрядов самопополняющиеся военные контингенты. Мало того, они дали бы в руки правительства могучее орудие для направления по своей воле жизни всей России. Это видели декабрист И. Д. Якушкин, утверждавший, что „П. в. неминуемо должны были образоваться в военную касту с оружием в руках, не имеющую ничего общего с остальным населением России“, декабрист же кн. С. П. Трубецкой, говоривший, что эта „в государстве особая каста,… не имея с народом ничего общего, может сделаться орудием его угнетения“ („его“ — конечно, прежде всего властного и привилегированного дворянства). Итак, увеличить военные силы и эмансипировать себя от влияния дворянства — таковы крупные цели в деле введения П. в. Надо сказать, что эти цели всегда прикрывал густой флер сентиментальной фразеологии, и особенно тогда, когда о них говорили Александр и Аракчеев, или когда их изъясняли в разнообразнейших официальных документах. В таких случаях фигурировало (кроме нескрываемого стремления сократить военные расходы) гл. обр. благо крестьян и солдат: исчезнет рекрутская повинность; крестьянин и на военной службе не будет прерывать своих обычных занятий; солдат будет жить в кругу своей семьи, „иметь всегда свежую и здоровую пищу и другие удовольствия жизни“; „рачительным возделыванием земли и разведением скота“ он будет создавать и умножать свою собственность; даже выступающий в поход солдат будет спокоен, ибо будет оставлять свои семьи в надежных руках остающихся сотоварищей. Вот в этом-то духе правительство заманчиво рисовало „выгоды оседлости“. Начало П. в. было положено в 1810 г., когда в бобылецком старостве климовичского у. Могилевской губ. был поселен батальон Елецкого пехотного полка, при чем все жители староства были выселены в Новороссию. Военная буря 1812 г. и ввела батальон в ряды действующей армии и разрушила беспризорно оставленный инвентарь П. в. Но с первыми успехами 1813 г. мысль о возобновлении П. в. выразилась в определении численности вновь подлежащего поселению батальона, a возвещавший конец наполеоновской эпопеи манифест 30 авг. 1814 г. содержал обещание для воинов „дать им оседлость и присоединить к ним их семейства“. Действительно, дело двинулось теперь быстро вперед. Уже во время Венского конгресса были сделаны попытки ближе ознакомиться с устройством австрийских поселений при помощи австрийских офицеров, что кончилось, впрочем, неудачей вследствие запрещения кн. Шварценберга давать соответствующие сведения. 1 янв. 1815 г. было опубликовано „положение“ для бобылецкого поселения. С 1816 г. устраиваются П. в. одно за другим и на началах, отличных от первого опыта 1810 г. Именно, новая поселенная единица имела сложный состав. Определяя местность для поселения какой-либо войсковой части, жителей данной местности, до тех пор некрепостных крестьян, включали в состав П. в., обозначая их, как разряд „коренных жителей“ округа П. в. Вторым элементом населения в П. в. являлась поселяемая военная часть. Все это население, — соответственно с тем финансовым принципом, согласно которому П. в. впоследствии должны были сами содержать себя, — разбивалось на две экономически и военно-технически различные группы: поселян-хозяев, составлявших поселенные баталионы, и солдат-постояльцев, включенных в баталионы резервные и действующие. Первые должны были своим трудом осуществить хозяйственные задачи поселения: вести сельское хозяйство прежде всего; содержать солдат-постояльцев (их приходилось двое на каждого хозяина); иметь попечение над семьями и имуществом постояльцев, когда те уходили в поход, ибо сами они в поход никогда не выступали. Но и им вменялось, как военным поселянам, „твердое знание всего касающегося до военной экзерциции“. Естественно, что, образуя в П. в. эту группу, сюда прежде всего включали „коренных жителей“, и если их было недостаточно, то тех из солдат, которые до поступления в солдаты уже занимались земледелием и вместе с тем были женаты. Положение солдат действующих и резервных частей определялось целями их военной подготовки, но, в качестве постояльцев, которых кормят и семьи которых опекают хозяева, они были обязаны принимать участие в хозяйственных трудах последних, и потому-то свободное от военных учений время их заставляли употреблять „для навыку к хозяйственным трудам“. Все коренные жители, до 45 лет, были одеты в военную форму и зачислены в соответствующие военные части; дети же их считались кантонистами и должны были пополнять собою ряды поселенных войск: так исчезла бы надобность в рекрутском наборе. Могло показаться, что все эти теоретические схемы блестяще оправдали себя. К концу царствования Александра I сеть П. в. покрыла Петербургскую (2 роты служ. Охт. порох. зав.), Новгородскую (12 гренад. полк. и 2 артил. бриг.), Могилевскую (6 пех. полк.), Слободско-Украинскую, Херсонскую и Екатеринославскую губ. (во всех трех 16 кавал. полк.); численность населения округов П. в. была равна 374.480 чел., среди них нижних чинов — 149.697. И в то же время, подводя к 1826 г. итог всем затратам, официальная отчетность исчисляла их весьма ничтожною для такого грандиозного успеха суммою 3.317.433 р. Самое состояние поселений могло показаться равно замечательным. Сперанский, по крайней мере, утверждал, что читал отчет о П. в. с таким чувством, будто читает „путешествие в страны неизвестные“. П. в. демонстрировали и иностранным дипломатическим агентам и даже иностранным принцам; в Европе говорили о „великом“ труде „гениального Аракчеева“. Действительно, для достижения экономических целей П. в. было сделано чрезвычайно много: обнаружившийся недостаток пахотной земли повел к расчистке земли под пашню с первых же годов введения П. в. — корчевали леса, осушали болота; покупали скот для удобрения и снабжали поселян земледельческим инвентарем; в поселениях можно было найти представителей всех родов тогдашней прикладной науки — инженеров, архитекторов, землемеров и т. д.; в П. в. был возведен ряд построек, и некоторые из П. в. были целиком заново построены, иногда по планам, утвержденным самим Александром. Внешний вид П. в. мог поразить своею необычностью: „связи“, в которых жили поселяне, были огромными домами с мезонинами; за каждой „связью“ находился амбар и сарай; перед ними — садики; по улице тянулся бульвар; внутренность домов состояла из новой, на один образец, мебели, не без претензий на изящество: так, на печных заслонках изображены были то венчающие себя венчиками купидончики, то пускающие мыльные пузыри малютки; чистота в домах была исключительная, ибо унтер-офицера дважды в день обязаны были ее контролировать. Равным образом военная выучка, на которую тратили до 15 часов в сутки, стояла на должном, по пониманию того времени, уровне. И несмотря на все это, П. в. были обречены на скорую гибель. Прежде всего оказалось недостижимым ближайшее условие успеха П. в.: целесообразное сочетание фронтовой службы и земледельческого труда. Это предвидел уже в 1817 г. Барклай-де-Толли, утверждавший, что между ружьем и сохой существует „беспредельная разность“: „там взыскиваются позитура, ровный шаг и внимание к команде, а при сохе и у серпа требуется все тому противное“. Действительно, производительность земледельческих работ должна была свестись к минимуму не только потому, что фронт считался делом главнейшим в жизни поселян, но и потому, что к работам этим стали применять нормы последнего: работы начинались по утрам по общей команде — „выезжать в поле с земледельческим орудием“, за плугом ходили „тихим шагом“, молотьбу производили под команду капрала „по темпам“; военная субординация, конечно, не исчезала во время работ, и они прерывались, когда надо было приветствовать начальство и т. д.; наконец, рьяные из военных не упускали случая и эти работы использовать в своих целях: в сохи вставляли ружья, били тревогу во время работ и т. п. Если производительность труда тем менее, чем более в нем принудительности, то последняя при гнете военной дисциплины вообще, а аракчеевской в особенности, достигала здесь крайностей, в России до тех пор неизвестных. К тому же в новгор. П. в., при скудости почвы (здесь с дек. по июль питались покупным хлебом), торговля и промышленность играли чрезвычайно большую роль в жизни крестьян: теперь они почти совсем исчезли — так были стеснены свобода занятий и передвижение поселян. Однако неизбежный экономический кризис был лишь одной, и менее опасной, угрозой для существования П. в. Гораздо грознее была созданная ими социально-политическая конъюнктура: они были теснейшим образом связаны с основным фактом современного строя — крепостным правом, их введение было не чем иным, как перенесением норм крепостного быта и права на некрепостные разряды крестьянства. Это понимал Александр, утверждавший только, что труд военн. поселян не будет-де отягчительнее труда крепостных крестьян; именно так истолковали введение П. в. и сами крестьяне, хотя в их сознании они закрепощались то Аракчееву, то офицерскому корпусу вообще. Это же было одной из главных причин противодействия устройству П. в. со стороны дворянства, ибо им ставилась рядом с не раз волновавшимися крепостными крестьянами организованная и вооруженная сила. Действительно, то, что эта попытка была сделана в начале XIX в., когда уже пережит был ряд волнений, вызванных крепостным правом, и то, что эта попытка была произведена над наиболее свободными разрядами крестьянства, должно было повести и тотчас повело к ряду волнений. Волнения в холынской волости Новгородской губ. (1818), в бугском войске (1817, 1818), в Слободской Украйне (1819; началось в Чугуеве; по приговору суда здесь 275 чел. были приговорены к смертной казни, что Аракчеев заменил наказанием по 12.000 шпицрутенов, после которого из сорока „самых злых“ виновников „несколько“, по донесению самого Аракчеева, умерли) были только прелюдиями, и это все понимали. Аракчеев уже в 1819 г. начал „от всего оного очень уставать“; в 1824 г. Александр сам просматривает списки едущих в П. в. и приказывает Аракчееву обратить на подозрительных „бдительное и обдуманное внимание“, ибо он был убежден, что „петербургская работа кроется около наших П.“. Известно, что декабристы возлагали некоторые надежды на П. в., и молодой Ростовцев, следуя общему мнению, писал накануне декабрьских дней 1825 г. Николаю Павловичу, что в готовящихся событиях П. в. будут „решительно“ против него. Однако общее волнение вспыхнуло лишь в 1831 г. в новгор. П. в., когда часть находившихся в П. в. войск ушла в Царство Польское; кроме того, холерная эпидемия послужила здесь сильным ферментом. Волнение частично достигло своей цели: новгородские П. в. были преобразованы в округа пахотных солдат. Именно, округа было решено считать не принадлежащими полкам, поселенные баталионы уничтожены, управление передано из рук фельдфебелей в руки назначаемых из среды хозяев голов. Пахотные солдаты платили оброк, сыновья их, кроме одного, были обязаны военною службою. В 1836 г. были обращены в округа пахотных солдат П. в. Могил. и Витебск. губ.; в 1857 г. как округа пахотных солдат, так и остававшиеся П. в. были уничтожены, a население их зачислено в государственные крестьяне, — на юге, и в удельные — в Новгор., Могил. и Витебск. г. См. „Гр. Аракчеев и в. п.“ (1871, изд. „Р. Стар.“ со статьей ген. А. Петрова); Щепетильников, „Комплектование войск в царствов. имп. Александра I“ (в изд. „Столетие военного мин.“, т. IV, ч. I); Фабрициус, „Очерк истории гл. инжен. упр.“ (там же, т. VII, ч. I, оч. II); вел. кн. Николай Михайлович, „Имп. Александр I“ (т. II, 1912); Семевский, „Политич. и обществ. идеи декабристов“ (1909); Lyall, „Die russischen Militärcolonien“ etc. (1824); Pidoll, „Einige Worte über die russ. Militärkolonien“ etc. (1847); Лыкошин, „В. п.“ (в изд. „Великая реформа“, под ред. Дживелегова, Мельгунова и Пичеты, т. II; с больш. библиогр.); из мемуаров важнейшие — Маевского („Р. Стар.“, т. VIII, 1873) и Мартоса („Р. Арх.“, 1893, кн. 2.).
С. Валк.