Шевченко, Тарас Григорьевич, великий украинский поэт. Род. 9 марта 1814 г. в с. Моринцах Киевской губ. в семье крепостного крестьянина. Детство его протекало в деревне Кирилловке, куда вскоре после рождения будущего поэта переселился его отец. Рано потеряв мать, а вслед за тем и отца, Ш. рос в тяжелой обстановке, соединявшей в себе гнет двойного бремени — крепостных отношений и чужой семьи; рано началась для него и обычная в крестьянском быту трудовая жизнь. Но уже в детстве обнаруживаются у Ш. влечения, не удовлетворявшиеся деревенской будничной обстановкой. Попав в услужение („попихачем“) в школу к местному дьячку и научившись здесь грамоте, талантливый мальчик стал искать удовлетворения своим художественным наклонностям, рисуя на стенах углем свои незатейливые создания, заполняя стихами каждый попавшийся ему случайно клочок бумаги. Вместе с тем жизнь преподала ему и иные уроки. „Этот первый деспот, — читаем в автобиографии Ш. об его учителе-дьячке, — на которого я наткнулся в моей жизни, поселил во мне на всю жизнь глубокое отвращение и презрение ко всякому насилию одного человека над другим“. Не выдержав жестокого обращения в школе, бесприютный мальчик пускается в широкий свет искать счастья, имея при этом в виду научиться живописи у кого-нибудь из окрестных иконописцев, но наталкивается на подобные же „исчадия деспотических семинарий“. 15-ти лет Ш. очутился в доме своего помещика Энгельгардта, сначала в качестве поваренка, а затем комнатного козачка, обязанного исполнять все прихоти своего господина. Вместе с помещиком он проживает то в Вильне, то в Варшаве, то, наконец, с 1830 г., в Петербурге. Крепостная жизнь повернулась к талантливому юноше своей наиболее отвратительной стороной, водворив его в помещичьей лакейской, но вместе с тем на его долю перепадают и некоторые крохи культурных достижений. В помещичьей передней Ш. украдкой читает, рисует и, наконец, своими способностями обращает на себя внимание своего грозного повелителя. Задумав использовать способности юноши, чтобы приобрести „собственного“ живописца, Энгельгардт в Варшаве отдает Ш. в обучение к известному портретисту Лампи, а в Петербурге — к маляру-ремесленнику Ширяеву, у которого Ш. приходилось исполнять чисто технические работы, как покраска крыш, полов, расписывание потолков и т. п. Свои художественные наклонности Ш. удовлетворял, украдкой бегая в петербургские белые ночи в Летний сад для срисовывания украшающих его статуй. Случайная встреча во время одного из таких ночных сеансов с земляком-художником Сошенко производит переворот в судьбе крепостного художника-самоучки. Заинтересовавшись талантливым земляком, Сошенко ввел его в мир настоящих художников; его работы получили одобрение знаменитого К. П. Брюллова, — и судьба Ш. была решена. После многих треволнений и мытарств, благодаря вмешательству того же Брюллова, В. А. Жуковского, гр. Виельгорского и др., Ш. получает свободу от крепостной зависимости (22 апреля 1838 г.). Перед ним раскрылись двери Академии художеств, где он вскоре сделался одним из наиболее близких и любимых учеников-товарищей Брюллова. Он делает громадные успехи в живописи, пополняя вместе с тем и свое скудное общее образование. Одновременно просыпается в Ш. и другая сторона его гениальной натуры. „Украинская строгая муза, — читаем в его автобиографии, — долго чуждалась моего вкуса, извращенного жизнью в школе, в помещичьей передней, на постоялых дворах и в городских квартирах; но когда дыхание свободы возвратило моим чувствам чистоту первых лет детства, проведенных под убогим отцовским кровом, она, спасибо ей, обняла и приласкала меня на чужой стороне“. Первые произведения Ш. написаны в том же 1838 г., а в 1840 г. они были изданы отдельной книгой под заглавием „Кобзарь“; в 1841 г. появляется историческая поэма „Гайдамаки“. Вдохновенная книга Ш. была встречена на Украине всеобщим энтузиазмом, и автор ее сразу же занял передовое место среди украинских литературных сил (см. Украина — литература, XLII, 241/45).
В 1845 г. Ш. окончил Академию художеств, получив звание свободного художника, и, переселившись на Украину, в Киев, сделался центральной фигурой украинского национального движения, выразителем дум и чаяний того молодого поколения на Украине, которое впервые ставит национальный вопрос не только как литературную, но и как политическую проблему. В 1846 г. в Киеве основывается тайное политическое общество, т. н. Кирилло-Мефодиевское общество (см.), в котором Ш. был одним из наиболее энергичных членов; его огненные произведения („Сон“, „Кавказ“, „Розрита могила“, „Холодный яр“ и др.), бичующие основанный на рабстве и темноте политический строй, массами распространяются в рукописях и производят неотразимое впечатление. Но уже в 1847 г., вследствие доноса, общество было раскрыто, и члены его очутились в казематах III Отделения. Арестованный 17 апр. 1847 г., Ш. был признан виновным в сочинении „возмутительных и дерзких стихотворений“ и сослан без срока рядовым солдатом в Киргизскую степь с воспрещением писать и рисовать, — последнее наказание приписано собственноручно Николаем I. Десять лет провел Ш. в этой ссылке (Оренбург, Орская крепость, берега Аральского моря, Новопетровское укрепление), в отупляющей и развращающей казарменной обстановке, под пятой грубой военщины. Исключительные по своей искренности страницы его дневника (1857) сохранили красноречивое описание ужасов пережитого, но, подводя ему итоги, поэт с полным правом мог сказать: „Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня. Мне кажется, что я точно тот же, что был и десять лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась“. В ссылке, несмотря на бесчеловечное запрещение писать и рисовать, несмотря на крайне тяжелую внешнюю обстановку и безграничное нравственное угнетение, Ш. продолжает свою поэтическую и художественную деятельность. Втихомолку, скрываясь от приставленных к нему аргусов, пряча плоды запретной музы за голенищем сапога, с риском ухудшить свое и без того тяжелое положение, поэт не перестает творить те „возмутительные и дерзкие стихотворения“, за которые его постигла жестокая кара. Почти треть его поэтических произведений и все повести увидели свет в „широкой, незапертой тюрьме“ дикой степи; сотни оригинальных рисунков и картин, ярко иллюстрирующих как условия казарменной жизни, так и быт степного населения, остаются памятником этой чудовищной ссылки гениального поэта и художника, пребывавшего и в несчастьи верным своей натуре. После смерти Николая I Ш. был амнистирован (1857) и получил возможность возвратиться в Петербург. Хотя поэтический талант его находился еще в зените своего развития, но здоровье было значительно подорвано пережитыми в ссылке лишениями и испытаниями. Получив звание академика живописи, Ш. в последние годы своей жизни делил свое время между работой в Академии художеств и литературным творчеством (поэмы: „Неофiти“, „Марiя“, „Юродивий“ и др., третье издание „Кобзаря“ в 1860 г.), всей силой души стремясь на Украину, с которой был разлучен политическими обстоятельствами, и страстно ожидая освобождения крестьян, за которое боролся всю свою жизнь. Умер поэт 10 марта 1861 г. в Петербурге. Имея в виду его поэтическое завещание („Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого на Вкраiнi милiй“…), почитатели поэта перевезли его прах на родину и похоронили на высоком берегу Днепра, вблизи г. Канева, в местности, замечательной по своему живописному положению и историческим преданиям. День смерти поэта („роковини“) сделался на Украине днем национального траура, а его могила — местом непрерываемого даже в самые мрачные времена политической реакции паломничества.
В истории украинской литературы и общественности, а также политического развития Ш. принадлежит исключительное место. Исходным пунктом для Ш. служила украинская литература предшествовавших десятилетий, деятелям которой (Котляревскому, Квитке) он дает высокую оценку в своих произведениях. Основательное знакомство его с мировой литературой, особенно с русскими и польскими писателями, вносит коррективы к чисто национальным влияниям и традициям, раздвигает рамки художественных восприятий. Первые произведения Ш. („Думи“, „Причинна“, „Тополя“, „Катерина“, исторические поэмы: „Iван Пiдкова“, „Тарасова нiч“, „Гайдамаки“ и др.) носят еще печать господствовавшего тогда романтического преклонения перед славным прошлым Украины, увлечения родными преданиями. Но гигантская сила слова и чарующая прелесть стиха уже в этих первых опытах выделяют Ш. из ряда как предшественников, так и современников. К тому же в скорбную мелодию сожаления о прошлом сразу же врывается буйная нота протеста против настоящего, а в привычных, ставших уже традиционными, формах заключена небывалая широта содержания. Когда Ш. поет о том, что нет возврата к прошлому, что „не вернется воля“ в ее старых, отживших и обветшалых формах казацкого правопорядка, то не одна скорбь звучит в его песнях. Пред умственным взором поэта носятся уже контуры новой свободы, встречающей главное препятствие в положении родного народа, в том рабском, крепостном состоянии, которое по личному горькому опыту хорошо было известно поэту и в котором томились еще миллионы его безмолвных братьев. И всю силу своей страстной ненависти, равной лишь его любви к угнетенным, обращает Ш. против угнетателей, против крепостного бесправья и той государственной системы, которая его вызвала и поддерживала.
О крепостных порядках поэт рассказывает такую „историю-правду“, что „ею ужаснуть самый ад можно, а старика Данте господчиком („полупанком“) нашим привести в изумление“. Картину за картиной этих ужасающих порядков, вызывающих временами кровавые эксцессы неудержимой мести, развертывает перед нами поэт с потрясающей силой и правдивостью. Смело можно сказать, что со времени появления крепостного права на Украине не раздавалось такого негодующего, бичующего слова. И это не затем лишь, чтобы бессильно рыдать на развалинах прошлого, а чтобы строить новую жизнь, призывать к борьбе и, в конечном счете, к победе. „Борiтеся — поборете!“ — восклицает Ш., не останавливаясь на одних лишь проявлениях физического угнетения. Все формы неволи и гнета, от грубо-физического до утонченно-духовного, одинаково ненавистны украинскому поэту. Николаевский режим встретил в Ш. такого врага, с которым не мог справиться, несмотря на всю свою внешнюю силу и безграничные возможности. Удар за ударом наносит ему поэт (поэмы: „Сон“, „Кавказ“, „Неофiти“, „Царi“ и др.), возвышаясь в своих страстных обличениях до картин титанического замысла и силы, как в знаменитом обращении ко всевидящему оку в поэме „Юродивый“. Пламенное слово обличения находит поэт и для всякого вообще насилия, обмана, фальши и лицемерия в человеческих отношениях. В особенности горячо и неустанно восстает он против надругательства над женщиной, профанирующего в ней самое высокое, что находит Ш. на земле — ее материнство. В чистых, целомудренных поэмах („Катерина“, „Наймичка“, „Мати-покритка“ и др.) Ш. создает настоящий культ материнства, поднимаясь до прямого апофеоза матери в известной поэме на библейский сюжет — „Марiя“. В своих обличениях Ш. вообще часто поднимается до пафоса библейских пророков („Пророк“, „Осiï“, „Подражанiе Iезекiiлю“, „Подражанiе Iсаiï“). „Пламенная сила“, которую поэт призывал на свое слово, осеняет его вдохновенные речи. В основании этого пафоса Ш. лежит горячая любовь к родному краю, вылившаяся в целом ряде стихотворений из цикла „невольничьей музы“. „Плоть от плоти и кость от кости народа“, по его собственному выражению, — Ш. не представляет блага родины иначе, как в благе населяющего ее народа, „на страже“ которого поэт поставил слово, извечный признак человека. Народ, этот „наименший брат“, занимает в мировоззрении украинского поэта центральное место, и с точки зрения его интересов Ш. смотрит на весь мир и только под их углом расценивает все жизненные отношения. Ради этого „наименшого брата“ он поднимает бунт против социального уклада, против современных государственных форм, против традиций родной истории, против религиозных учреждений и, как некогда Прометей, против самого бога, допускающего то, что поэт считает несправедливостью по отношению к народу. Возвращаясь из ссылки на пароходе, Ш. несколько ночей сряду упивается игрой „крепостного Паганини“, и ему кажется, что из этой „бедной скрипки вылетают стоны поруганной крепостной души и сливаются в один протяжный, мрачный, глубокий стон миллионов крепостных душ“. „Скоро ли долетят эти пронзительные вопли, — записывает поэт в своем дневнике, — до твоего свинцового уха, наш праведный, неумолимый, неублажимый боже?“ На пункте интересов народа Ш. не знает уступок, не допускает компромиссов. Уже незадолго до смерти он с тоской спрашивает: „Чому ж не йде апостол правди i науки?“ и садится — он, вдохновенный певец — за самую прозаическую, будничную работу — составление элементарного букваря для обучения родного народа первоначальной грамоте.
И вместе с тем трудно встретить сердце более мягкое, чем у этого непреклонного бунтаря, и душу более человечную, чем эта страстно ненавидящая и столь же страстно любящая душа гениального, по выражению покойного Н. И. Стороженко, горемыки и обличителя „людей неситих“. Для тирана, мучителя Нерона, он придумал наивысшую меру наказания — прощением: вокруг смертного одра жестокого деспота собрались души замученных им, „святые мученики“, „дiти святоi волi“, с тем, чтобы… простить своего мучителя („Неофитi“). Поэту доступна вся гамма человеческих чувствований, ничто истинно человеческое ему не чуждо. В нем нет односторонности, пусть даже гениальной. Человек должен бороться за полную, целостную жизнь — такова его жизненная философия, таков и вывод из его поэзии, весьма далекой, несмотря на мрачные тона, от пессимизма. Жажда жизни — чистой, свободной и полной — сказывается у Ш. настойчивым, никогда его не оставлявшим правдоискательством и верой в то, что правда восторжествует в мире, — иначе „солнце остановится и испепелит оскверненную землю“; что обновление должно в конце концов коснуться этой убогой юдоли бедствий, и на обновленной земле
Врага не буде, супостата, |
Люди — без всяких социальных перегородок… Просто человек — вот тот идеал жизни, который освещал жизненный путь гениальному страдальцу и вносил луч примирения в его истерзанную, исстрадавшуюся душу.
Своей широкой популярностью Ш. обязан, главным образом, стихотворениям, писанным на украинском языке. Но, кроме них, Ш. принадлежат: драма „Назар Стодоля“, цитированный уже здесь дневник, несколько стихотворных опытов и повестей на русском языке, появившихся в печати уже много лет спустя по смерти автора, как историко-литературный материал. Говоря вообще, все упомянутые произведения стоят ниже его огромного стихотворного таланта, хотя взятые сами по себе, несомненно, интересны. Повести Ш., страдающие некоторою растянутостью и неотделанностью в частностях, все же дают много любопытного бытового и психологического материала, не говоря уже об их огромном автобиографическом интересе. Зато в последнее время, по мере собирания и издания соответствующего материала, все более выясняется и упрочивается значение Ш. как художника. Ученик Брюллова, он вскоре перерос рамки академической школы и в произведениях своей кисти явился одним из первых у нас представителей реализма, предтечей той плеяды крупных художников, которая впоследствии объединилась в группу так называемых передвижников. Историки искусства в особенности подчеркивают заслуги Ш. в области офорта, где ему отводится место одного из первых и наиболее талантливых начинателей, опытом которого воспользовались последующие работники.
Литература. Из многочисленных изданий стихотворений Ш. наиболее полным, и при том с автографов, является двухтомное издание Книгоспiлки: „Поэзiï Т. Ш.“, т. I i II (Киïв, 1927); в академич. издании вышел в свет пока лишь один том: „Повне зiбрання творiв Т. Ш.“, пiд ред. акад. С. Ефремова, т. IV, „Щоденнi записки або журнал“ (Киïв, 1927); русские произведения имеются пока в старом издании журнала „Киевская Старина“: „Поэмы, повести и рассказы, писанные на русском языке“ (Киев 1888). Значительная часть рисунков Ш. собрана в издании „Малюнки Т. Ш.“, вип. 1 i 2 (Петербург, 1911—1914) и в ниже упомянутой книге акад. Ол. Новицкого.
Из обширной литературы о Ш., кроме общих обзоров истории украинской литературы (Петрова, Огоновского, Франка, Ефремова), укажем здесь лишь следующие: Кониський Ол., Т. Ш.-Грушiвський. Хронiка його життя. T. I i II. Львiв, 1898—1901 (русск. перев. вышел в Одессе в 1898 г.); Кранихфельд В., Т. Г. Ш., певец Украйны (Спб., 1914); Сiрко (Волков Ф. К.), Ш. i його думки про громадське життя (Львiв, 1906); Драгоманов М., Ш. украïнофiли й соцiялiзм (Львiв, 1906); Зiнькiвьский Т., Ш. в свiтлi европейськоi критики. „Писания“, т. II (Львiв, 1896); Свенцiцький I., Ш. в свiтлi критики i лiйсности (Львiв, 1922); Семевский В. И., Кирилло-Мефодиевское Общество 1846—47 гг. „Русское Богатство“, 1911, кн. V—VI (перепечатана в „Голосе Минувшего“, 1918, кн. X—XII); Ефремов С., Ш. (Киiв, 1914); Рiчицький А., Ш. в свiтлi епохи (Харькiв, 1926); Доманицький В., Критичний розгляд над текстом „Кобзаря“ (Киiв, 1907); „Ш. i його доба“. Неперiодичнi збiрники (Киiв, 1926 и сл.); Новицький Ол., Ш. як маляр (Львiв — Москва, 1914); Комаров М., Ш. в литературе и искусстве. Библиографический указатель (Одесса, 1903); Яшек М., Т. Ш. Матерiяли до бiблiографii. Вип. I (Харькiв, 1921).