Экономия политическая. Социальные основы и факторы возникновения экономических школ. Мир идей всегда есть отражение мира вещей. История экономической мысли в этом отношении представляет особый интерес, так как здесь больше всего заметна зависимость форм общественного сознания от форм общественного бытия. Смена одной школы другой, различные направления и течения внутри той или другой школы, столкновения и борьба между одновременно существующими различными школами, — все это отражение той борьбы и столкновений, которыми полна социальная жизнь. История экономических идей — это история борьбы классов и различных общественных групп внутри классов. Отражая эту борьбу, экономическая мысль двигается вперед, развивается по мере развития самих общественных отношений, при чем научным светочем, передовым двигателем она является всегда в руках того общественного класса, который в данный исторический момент наиболее содействует росту производительных сил, наиболее в этом отношении передовой и при том класс прогрессирующий. Чем революционнее путь развития такого передового класса, чем острее борьба его с препятствиями, стоящими на его пути, и с отживающими классами, тем ярче и объективно научнее развертывается общественно-экономическая мысль, тем больше вносит данный передовой класс в общую сокровищницу научных знаний через своих идеологических представителей в области экономической мысли. Когда социальная жизнь осложняется, когда отмирающие классы разлагаются на множество отдельных общественных групп, из которых каждая по-своему цепляется за жизнь в поисках выхода из положения обреченных, метаясь из стороны в сторону, тогда в пределах данной отмирающей экономической школы появляется нередко множество оттенков из различных течений экономической мысли, то уходящих в далекое прошлое, то хватающихся за компромиссные теории, то пытающихся прикрыть свою упадочность и упадочное состояние своей мысли словесной схоластикой и туманной фразеологией. В этих случаях строгий и объективно-научный анализ всем таким различным течениям и направлениям можно дать лишь путем тщательного вскрытия классовой борьбы и классовых интересов изучаемой эпохи, характер и особенности каждой из экономических школ можно понять лишь из анализа борьбы классов в каждую данную историческую эпоху, в каждой данной исторической формации.
Уже одно зарождение и возникновение политической экономии указывает нам на социальную природу этой науки, на ее самую тесную связь с социальным бытием, с конкретной действительностью. Политическая экономия в тесном смысле слова возникла лишь в новое время. Появление ее непосредственно связано с возникновением капитализма. До того момента, пока частные хозяйства не связались широкими общественными связями в процессе роста денежного хозяйства, т.-е. до эпохи крушения в европейских странах феодальной системы и выявления на ее развалинах системы капиталистической, до тех пор не существовало и экономических школ, не было политической экономии в собственном узком смысле. В античном обществе, правда, уже пробивались ростки общественных отношений, похожих на капиталистические связи, но это были лишь слабые зародыши капитализма; последний тогда не мог там развиваться за отсутствием в античном мире необходимых для него предпосылок. В общественной мысли античной культуры, где была высоко развита умозрительная философия, мы встречаем в области экономической мысли лишь отдельные, разрозненные, ничем не объединенные взгляды на темы хозяйственной жизни. Основного объекта изучения политической экономии, как науки, тогда еще не сложилось; жизнь тогда еще не могла его выдвинуть; он сложился много позднее. Средневековье с его цеховым строем и с системой замкнутых хозяйств, не связанных товарно-денежными отношениями, еще менее могло создать объект для политической экономии. Но и те отдельные взгляды и разрозненные идеи на экономические темы, которые мы находим, например, у Платона, Аристотеля или у Фомы Аквинского, строго отражали характер и особенности их эпохи, определялись укладом общественно-хозяйственной жизни. Так, и Платон и Аристотель, выступавшие в эпоху существования изолированных хозяйств, имевших характер хозяйств самопотребляющих и построенных на системе рабского труда (при чем в обществе свободных людей к труду относились с презрением), в своих экономических взглядах не шли дальше идей потребления и полезности, тесно связанных с потребительным характером самих хозяйств своего времени; идея труда им была чужда. Точно так же на экономических взглядах средневековых писателей канонистов определенно отражалось развитие хозяйственной жизни; легко проследить, как их взгляды на процент, отражавшие и взгляды церкви, менялись по мере того, как вырастали роль и значение торговли в средние века.
Зарождение экономической науки связано с первыми шагами капитализма. Первые шаги капитализма были и первыми шагами экономической науки. Последняя возникла из борьбы торговой буржуазии с отживавшим феодальным строем, — борьбы, только что складывавшейся и развивавшейся в эпоху первоначального накопления. Заря капитализма была связана с возникновением торгового капитала и развитием денежного хозяйства, имевших место на пороге средневековья к новому времени, когда разваливался феодальный строй. Экономические учения и возникли из борьбы восходящего в то время класса купеческого капитала с отмиравшей феодальной аристократией и ремесленными цехами. Эта борьба выдвинула первое большое течение экономической мысли, бывшее тогда первым еще весьма робким шагом, преддверием экономической науки, — меркантилистическую систему. Меркантилизм (см.) отразил в себе интересы торговой буржуазии, складывавшиеся в борьбе ее с церковью, с одной стороны, феодальной аристократией и цеховым строем — с другой. Передовой общественной мысли того времени предстояло разбить гнетущие общественную мысль оковы церкви и церковщины, догматизмом и схоластикой сковывавших всякое развитие, тормозивших всякое движение вперед; надо было преодолеть замкнутость мысли того времени, ее узкие рамки, отсутствие широкого размаха, смелых исканий; надо было вывести общество из тьмы невежества, толкнуть его на путь просвещения, образования, вне чего немыслимо было никакое движение вперед; надо было освободить личность из оков средневековой замкнутости. Все это совершалось на основе отчаянной борьбы старого с новым. В этом столкновении старого с новым революционизирующей силой были внешняя торговля и развивающиеся отношения денежного хозяйства. Заря капитализма, отразившаяся в меркантилизме, была суровой эпохой. Кто из народов той эпохи не сумел ухватиться за внешние рынки, не сумел принять участие в жизни мирового рынка, тот безжалостно сметался с арены истории. Экономическая наука зарождалась в эпоху огня и меча, эпоху беспрерывных войн, разбоев, грабежа и насилия. Шел процесс накопления и образования наемных рабочих путем освобождения мелкого самостоятельного производителя от средств производства и выбрасывания его, как товара, на рынок. Иначе говоря, шел процесс беспощадного ограбления и отрывания мелкого самостоятельного производителя от средств производства как в городе, так и в деревне в особенности. Образовывались мощные капиталы, складывались внутренние рынки, совершался переход от натуральных отношений к денежному хозяйству (см. земельный вопрос). Делались объектом бешеной погони внешние рынки (см. колонии). Все тянулись к морю, чтобы занять место на мировом рынке. Из-за этого соревнования велись бесконечные войны, переформировывались армии, вырабатывались новые методы вооружений. Торговый капитал определял новые отношения. Купец с торговлей на вывоз занял руководящую роль, оттеснив на задний план духовенство, церковь, дворянство, феодальную аристократию. Изменялся весь строй старого времени, старой жизни. И все это двигалось на фоне огромнейших потоков золота и серебра, хлынувших в Европу из вновь открытых стран. Это — XVI и XVII века, эпоха открытия Америки и нового морского пути в Индию, эпоха изобретения пороха, книжного печатного станка, компаса, часов и часовых двигателей, гидравлических приборов. Всюду шли сдвиги. Всюду шла напряженная работа общественной мысли. Во всех областях знания шло оживленное движение, создавались творящие эпохи учения. В области естественно-научных исканий появляются работы Коперника и Галилея, в области философии — Декарта, Спинозы, Лейбница, в области методологии — Бэкона. Шла работа и в области социально-экономической. Иначе и не могло быть, так как с развитием денежного хозяйства и образованием широких нитей, связывавших в одно народно-хозяйственное целое до тех пор разрозненные частно-хозяйственные единицы, перед общественною мыслью встал ряд самых сложных задач. Круг экономической мысли определялся тем, что центральным пунктом хозяйственной деятельности и общего внимания была организация закупки и сбыта. Как производить — об этом мало задумывались. Вопросы рынка, внешней посреднической торговли, денег, стояли на первом месте. При этом хозяйственная деятельность и хозяйственные вопросы стояли всегда в тесной связи с политическими, с вопросами государственной жизни, государственных интересов. Это объяснялось тем, что складывавшееся народное хозяйство влекло за собой образование мощного национального государства с абсолютистской властью, враги которой были врагами и купеческого капитала. В борьбе с феодалами, церковью и духовенством купеческий капитал нашел себе, поэтому, поддержку в абсолютизме. В свое время абсолютистская власть, укрепляя свое положение, вынуждена была опираться на торговый класс и укреплять его хозяйственную позицию ради собственных же интересов. Все это нашло свое отражение в учении меркантилизма.
Меркантилисты — это не только идеологи купеческого капитала, они и идеологи абсолютизма, видя в нем опору против старого порядка, против людей, считавших себя государями и не желавших подчиняться единой централизованной власти и уступать свои феодальные права новым требованиям времени. Купеческий капитал, кроме того, понимал, что только сильная централизованная власть может успешно бороться за приобретение (обычно оружием) новых рынков и за завоевание новых колоний. И, наконец, нетвердый еще на ноги купеческий капитал нуждался в покровительстве и государственной опеке, в различных привилегиях и прочих мероприятиях, которые могли быть проведены только при посредстве государства. В этом отношении абсолютистское государство могло быть к услугам торгового класса. Все это определяло содержание учения меркантилистов. Последнее не уходило далеко от жизни. Непосредственное воздействие жизни и окружающих условий на учение меркантилистов выразилось в том, что меркантилисты меньше всего теоретизировали. Наоборот, все учение меркантилизма — это в сущности система экономической политики; это — совокупность рецептов, советов и указаний, проектов, как надо строить и вести в стране социально-хозяйственную жизнь. В основе меркантилизма лежала идея обогащения страны и усиления мощи государства. И то и другое трактовалось в неразрывной связи. Меркантилисты думали, что нет сильного государства, если в нем нет богатства. В богатстве они видели необходимое условие политического могущества. Мерами же, необходимыми для того, чтобы сделать страну богатой, по учению меркантилистов, являлись: развитие внешней торговли, благоприятный баланс на внешнем рынке, покровительство национальной торговле, поощрение роста торгового капитала, таможенная политика, привлечение из-за границы специалистов в разных отраслях хозяйственной деятельности, меры к увеличению населения в стране, применение рациональной системы денежного обращения, финансовая политика, построенная на принципах привлечения в государственную казну возможно большего количества денег, приобретение колоний и колониальная политика, развитие мореходства и судостроения, улучшение средств сухопутного и речного сообщения, постройка дорог, устройство школ, особенно типа профессионального образования, и проч. Наиболее развито было у меркантилистов учение о деньгах. Этой проблеме ими посвящена огромная литература, особенно у французов и итальянцев. Меркантилистами была произведена тщательная разработка вопроса о монете, о денежной единице, точно так же как и об единице меры и веса. Все это такие вопросы, которые в мире торговли имели огромное практическое значение. Но в области теории меркантилистическая мысль дала мало. В большинстве случаев меркантилизм — это узко практическое учение о том, как, какими мероприятиями государство может помочь стране наилучшим образом устроить хозяйственную жизнь, чтобы и страна богатела, и государственная казна „приумножалась“, да и купеческие интересы не страдали. В своей сущности меркантилизм представляет собою непосредственное отражение интересов купеческого класса, который в своих классовых интересах должен был наиболее содействовать развитию производительных сил общества в данный исторический момент. Если меркантилизм выдвигал лозунг покровительства внешней торговле и заботился всеми мерами о росте последней, то это стояло в связи с тем, что в то время внешняя торговля была основным стимулом развития хозяйственной жизни, производительных сил; она толкала вперед развитие денежного хозяйства; она помогала капитализму выйти из пеленок и стать на ноги; она же главным образом непосредственно способствовала накоплению и росту капитала, обогащая торговыми прибылями купца. Если меркантилизм выдвигал лозунг борьбы за приобретение колоний всякими путями — и мирными и насильственными, — то потому, что из колоний можно было доставать, при том за бесценок, естественные продукты для посреднической торговли и сырье для переработки. Если меркантилисты особенно энергично обсуждали проблемы денег, монеты, денежного обращения, кредитных сделок, то — ясно — потому, что эти проблемы были крайне жизненны, актуальны, так как деньги и кредит — основа всякой торговли и особенно внешней. Если меркантилизм выдвигал идею благоприятного баланса во внешней торговле (едва ли не единственная идея, которая у меркантилистических писателей нашла себе теоретическое развитие), то потому, что на этой идее зиждился тогда весь ход и весь смысл всех торгово-промышленных операций того времени и в особенности посреднической внешней торговли, что она лежала в центре интересов государства того времени и в центре интересов купца, занятого исключительно куплей-продажей и ежегодно подводящего итог своим операциям за год.
В связи с жизненными запросами и развитием производительных сил в стране эта теория благоприятного баланса переживала два различных периода. В первый период, период раннего меркантилизма, меркантилисты развивали учение о денежном балансе, стремясь к тому, чтобы в результате торговли в стране оставалось возможно больше денег, возможно больше драгоценного металла — золота и серебра. Меркантилистам этого периода казалось, что страна будет выигрывать, если из страны не выпускать деньги и если всеми мерами способствовать удержанию в своей стране тех денег, которые получали иностранные купцы-гости за ввезенный ими товар. Эта монетарная теория меркантилизма отвечала неразвитым отношениям первого периода в истории меркантилизма. Она вызывалась недостатком капитала, отсутствием развитого кредита. По мере развития торговли, по мере роста накопления и развития кредита наивный характер монетарной теории становится более и более очевидным. Переход к другой, более развитой теории, теории торгового баланса, которую меркантилисты развивали в период более развитого меркантилизма, произошел под влиянием столкновения различных интересов; в борьбе этих различных интересов выковывалась вторая теория — торгового баланса, по которой деньги — тот же товар, задерживать их у себя, нет расчета, брошенные за границу, они всегда вернутся с избытком. Борьба в это время в Англии, где первоначально сложилась теория торгового баланса, шла между тори и вигами. Ост-Индской компании, примкнувшей к тори, было невыгодно запрещение вывоза денег: это запрещение являлось препятствием для операций Ост-Индской компании, для которых требовались деньги на закупки в Индии товаров, которые с огромной выгодой продавались на европейских рынках. Защищая свои интересы, меркантилисты из лагеря Ост-Индской компании и выдвинули новую теорию, где доказывали, что невыгодно задерживать деньги и не выпускать их за границу. Новая теория отвечала интересам уже нового, более развитого периода, когда техника производства уже развилась настолько, что можно было позаботиться о ввозе сырья из чужих земель для вывоза фабрикатов, и когда, кроме того, кредит был более развит, чем это было раньше. Все это показывает, что развитие теории — продукт развития жизни и что теории в истории развития экономической мысли выковываются в процессе борьбы и столкновения различных интересов. Это признается даже такими историками экономической мысли, как Л. Брентано. „В учении о народном хозяйстве — говорит Брентано в „Истории экономического развития Англии“ — то или другое течение одерживает верх, победу не потому, что оно признается за истину, и оставляется не потому, что люди убеждаются в его неправильности; торжествует то учение, которое соответствует интересам господствующих в данный момент групп, при чем как только в силу тех или других обстоятельств перестает соответствовать этим интересам, его начинают опровергать те самые элементы, которые до сих пор отстаивали его слепо и яростно“. Согласно теории торгового баланса, на место политики денег становится таможенная политика, регулирующая внешнюю торговлю в интересах собственной страны путем покровительственных тарифов, мер запрещения и т. п. Изменялись жизненные условия и соотношения борющихся групп, изменялись и меркантилистические взгляды, идеи, теории. Позднее, под влиянием жизненных изменений, теория торгового баланса в свою очередь эволюционировала, сменившись теорией расчетного, или платежного баланса. Во всяком случае больших теоретических вкладов в экономическую науку меркантилисты не сделали. „Первое теоретическое исследование современного способа производства — меркантильная система — в силу необходимости исходило из поверхностных явлений процесса обращения, насколько он обособился в движении торгового капитала, а потому коснулось только внешности явлений. Отчасти вследствие того, что торговый капитал есть первый свободный способ существования капитала вообще. Отчасти вследствие преобладающего влияния, которое он оказывает в первые периоды переворота феодального производства. Действительная наука, новейшая политическая экономия, начинается только с того времени, когда теоретическое исследование переходит от процесса обращения к процессу производства“ (Маркс).
В каждой стране, становящейся на путь капиталистического развития, меркантилизм имел свои особенности в силу разнообразия исторически сложившихся условий жизни каждой данной страны. Наиболее ярко он выступает в чисто торговых республиках Италии и Голландии, более сложны его формулировки там, где на ряду с внешней торговлей очень крупное, даже преобладающее значение имело земледелие, как во Франции и отчасти в Испании. Особенно своеобразный характер имел меркантилизм у немцев, где он носил название камерализма. У немецких камералистов (Секкендорф, Бекер, Горниг, позднее — Юсти, Зонненфельс) на первом плане была не экономика, а учение об управлении. Главное внимание они сосредоточивали на интересах королевской казны. Их интересовал не купец, а чиновник, которого они старались научить служить государству; их интерес не столько в хозяйстве и рынке, сколько в государственных финансах и административном управлении.
Вызванный к жизни возникновением торгового капитала, меркантилизм должен был уступить место новому учению, когда на месте торгового капитала возник промышленный капитал, выросший с ростом техники и начавший собою вторую фазу в истории капитализма, фазу расцвета капитализма. С новой фазой капитализма и достаточно укрепившимися интересами промышленного капитала, началась и новая фаза в развитии экономической мысли, отвечавшая новым выросшим общественным отношениям. Изменившиеся отношения вызывали и новые течения в развитии экономической мысли, новые школы. Промышленному капиталу меркантилистическая система мысли и экономической политики была непригодна. В новой фазе положение вещей значительно изменяется. С промышленной революцией мануфактурный способ производства и система домашней крупной промышленности вытесняются машиной и фабрикой. С этого времени не организация сбыта, как было раньше, становится центром хозяйственной деятельности и общественного внимания, а организация производства. Когда почти все земледельческие страны оказались втянутыми в цепкие сети мирового рынка, об организации сбыта промышленным странам приходилось мало заботиться: было бы производство настолько хорошо организовано, чтобы фабрикаты можно было выбрасывать в любом количестве и при том же качестве более дешевыми. Все бросаются теперь на то, чтобы производить. Все накопление связывается главным образом с производственной деятельностью. Купец отходит на второе место, уступая первую роль промышленному капиталисту, который становится центральной фигурой на фоне народно-хозяйственной деятельности. Промышленный капиталист выдвигает теперь свои особые интересы, отличные от интересов купца. Промышленный капиталист нуждается в свободе действий, в свободной инициативе, в свободной торговле, в свободной конкуренции, в невмешательстве государства (см. экономическая политика). Абсолютистская власть, полицейская опека государства, система привилегий, монополий, регламентации, бюрократическая волокита — все это для промышленного капитала ненужные вещи, хуже того — тормозы, препятствия в движении вперед. Новые интересы, вызванные новым способом производства, вызывают новую борьбу, новые соотношения сил. Вместе с этим выдвигаются и новые учения. Новая экономическая школа, соответствующая интересам нового класса, класса промышленного капитала, складывается на родине промышленного капитализма — в Англии. Но прежде, чем новая экономическая школа — школа классической экономии — сложилась здесь в определенной, ясной форме, новые идеи стали развиваться сначала в затуманенном старыми отношениями виде, что имело место во Франции и повело к образованию особой экономической школы, послужившей как бы переходной ступенью к английским классикам, именно — к образованию школы физиократов (см. XLIII, 344/63).
Подобно тому, как меркантилизм отражал дух времени, явившись идеологией купеческого капитала, физиократы в своем учении отражали социальные условия, имевшие место во Франции ко второй половине XVIII в. На физиократической системе отразилось прежде всего то обстоятельство, что во Франции XVIII в. преобладало земледелие, хотя в то же самое время и промышленный капитализм начинал уже пробивать себе путь сквозь еще не вполне развалившиеся стены феодальной системы. Факт преобладания земледелия в стране говорил о господстве земледельческого класса. Правда, земледелие во Франции к этому времени только что освободилось от состояния оцепенения, в котором его так долго держала феодальная система, и этим оно вызвано было к новой жизни; земля вышла из состояния неподвижности и попала в обращение, при чем капитал стал проникать в земледелие, появилась фигура капиталистического предпринимателя в лице фермера, а также и наемный земледельческий труд. Это не могло не отразиться на характере физиократического учения, не могло не наложить на последнее свою определенную печать. С другой стороны, к моменту появления во Франции физиократизма страна была разорена постоянными войнами, налогами на содержание армии и двора. Особенно плохо было крестьянам; крестьянство вымирало, задыхаясь от непосильного обложения, а между тем земледельческий труд был единственным жизненным источником в это тяжелое для страны время: промышленность была еще слаба, а внешняя торговля хирела. Меркантильная система в это время себя изживала, не отвечая больше запросам жизни. Новым отношениям меркантилистическая политика уже не соответствовала. На внешнем рынке Франция к началу второй половины XVIII в. была оттеснена Англией на задний план; французская торговля, вследствие потери Францией морского могущества, уже не могла стоять на первом месте; роль абсолютизма к этому времени кончилась; регламентации, запрещение вывоза хлеба, государственная опека — все это теперь не имело своего оправдания; стеснения старого порядка и сурово сложившаяся для Франции меркантилистическая политика кольберовского времени теперь задерживали развитие производительных сил страны. В таких противоречиях складывалась физиократическая мысль. Она пыталась найти выход из сложившихся противоречий и затруднений, и все это не могло не наложить своей печати на физиократической теории.
Начавши с критики меркантилистической политики, физиократы отражали зачатки нового, новые ростки, пробивавшиеся в развитии общественных отношений. Они отражали интересы начинавшего вырастать промышленного капитала, но отражали эти интересы в крайне затуманенных формах, в формах господствовавших в стране землевладельческих интересов и отношений. Эта феодальная внешность физиократизма как раз и привлекала в себе дворян, группировавшихся вокруг центральной фигуры физиократии, доктора Кенэ. Учение физиократов проникнуто рационалистическими чертами, свойственными общественной мысли XVIII в., исходившей из идеи естественного права. Современный им общественный порядок они считали ненормальным потому, что он расходился с естественным порядком, единственно разумным и справедливым. Старый порядок не отвечал требованиям разума. В своем учении физиократы проводят идею социальной закономерности. Они находят, что общество подчинено таким же законам, как и жизнь природы. Человек, правда, обладает свободной волею, но его действия в обществе закономерны. И если общественная жизнь отклоняется от нравственных законов, соответствующих естественным законам, то этим самым общество отклоняется от своего нормального состояния и приходит в расстройство. Проводя идею закономерности, весьма плодотворную для научного подхода к изучению общественно-хозяйственной жизни, физиократы обосновывают эту идею на метафизическом учении об естественном праве. С точки зрения последнего человек рождается свободным. Эта свобода, в глазах физиократов, тесно связывается с ненарушимостью прав частной собственности. На личной свободе и праве собственности, существующих в обществе в силу естественных законов, зиждется весь общественный строй. На основе этого физиократического учения об естественных правах человека и врожденной свободе вырастает впоследствии идея народного суверенитета, идея о том, что если королю и принадлежит власть, то не милостью божьей, а милостью народа; поэтому народ, который передает свои права королю, вправе лишить его этих прав и отобрать у него власть в любой момент. В этом отношении идея физиократов об естественных правах человека сыграла большую роль в подготовке общественной мысли Франции к идеям французской революции.
В области экономической мысли физиократы выдвигают впервые идею производства, как основы всей хозяйственной деятельности, вместе с идеей воспроизводства, или движения всего общественно-хозяйственного процесса в целом, с одной стороны, и идею прибавочной ценности — с другой. Последняя идея выдвигается физиократами в форме учения о „чистом продукте“ (produit net), или чистом доходе, получаемом, по представлению физиократов, только в земледелии. С их точки зрения, производительной деятельностью может быть только деятельность, направленная на земледелие. В процессе образования земледельческого продукта участвуют не только труд и материальные затраты, но и природа. Действие природы, имеющее место при произрастании и вызревании продукта земледелия, сказывается на том, что в результате производства получается прирост продукта, „приращение материи“ над издержками производства; этот прирост, или „приращение“, и является чистым доходом, или чистым продуктом. Отсюда, по учению физиократов, природа прибавочной стоимости („чистого дохода“) — физическая. Она является результатом физической производительности. По учению физиократов, этот чистый доход в земледелии, который как раз достается в форме земельной ренты землевладельцу, возникает из земли. По учению физиократов, прибавочная ценность (чистый продукт, чистый доход, земельная рента) результат вовсе не эксплоатации рабочего предпринимателем-фермером. Она — результат участия природы в земледельческом производственном процессе. Она — результат физической производительности земли. Поэтому, по учению физиократов, прибавочная ценность не получается ни в какой иной отрасли хозяйственной деятельности, кроме земледелия: она имеет место лишь при обработке земли, где участвуют природные силы земли. В промышленности, где природа не участвует, фигурируют лишь труд и сырье, как продукт земледелия. В производственных процессах промышленности происходит лишь изменение формы; один вид продукта земледелия переходит в другой, но ничего нового не создается, никакого „приращения“ продукта сверх издержек производства не получается. Поэтому, в глазах физиократов, труд промышленника или ремесленника и тем более труд торговца являются непроизводительными видами труда, не дающими в результате производственно-трудового процесса „чистого продукта“, не приносящими прибавочной ценности. Чистый продукт, по учению физиократов, получается только в земледелии, так как это не что иное, как новая „материя“, которая в процессе земледельческого производства возникает из земли и которая составляет единственный источник средств существования для человеческого общества. Отсюда следует, что на продукты земледелия живут не только земледельцы, но и все классы общества: и производительные и непроизводительные. От идеи чистого продукта в земледелии физиократы приходят к учению об едином налоге. Они против того, чтобы обложению подлежали промышленность и торговля, так как в виде налога можно отчуждать только часть чистого дохода, а последний ни в промышленности, ни в торговле не получается. Косвенные же налоги несправедливы уже одним тем, что они нарушают правильный ход потребления. Только собственник земли может быть плательщиком налогов. Такой единый налог на землю, в сравнении с косвенными налогами, и прост, и прочен, и быстро может быть собран, и не обладает многими другими вредными свойствами, которыми страдают косвенные налоги при своем взимании. Но наиболее ценное учение дают физиократы по вопросу об общественном воспроизводстве, содержащемся в знаменитой „Экономической таблице“ Кенэ, где последний пытается подвести итоги процессу всего общественного производства в целом, вскрыть картину распределения и размещения общественного продукта и общественного дохода между классами общества, выяснить условия, необходимые для возможности нового производства, т.-е. для воспроизводства. Это была первая попытка дать анализ общественного воспроизводства в целом, попытка, достойно завершенная только в гениальном труде Маркса. В „Экономической таблице“ дается схема только простого воспроизводства, но Кенэ известны были и другие виды воспроизводства. В „Таблице“ вся схема построена на идее циркуляции крови и обмена веществ в организме человека. В схеме вскрываются все моменты воспроизводственного процесса: и обращения общественного продукта, и распределения, и потребления его. В схеме дается движение общественного продукта как в его натуральной форме, так и в денежной. Вскрыть с достаточной полнотой и ясностью процесс общественного воспроизводства в целом „Таблице“, разумеется, не удалось; но уже одна постановка проблемы ставит „Экономическую таблицу“ в число крупнейших завоеваний экономической мысли; это было уже научным достижением. „Экономическая таблица“ приводила физиократов самым тесным образом и к учению об общественных классах. Эта последняя проблема была у физиократов предметом весьма тщательного изучения: у них уже с достаточной определенностью понятие общественного класса отграничивается от понятия сословия и дается производственная основа, как отправная точка для анализа классов (см. социальные классы, XLI, ч. 1, 175/76). В области экономической политики физиократы, исходя из идеи свободы, личной собственности и естественных законов, последовательно приходят к учению о свободе в области хозяйственной деятельности и о невмешательстве государства. Чтобы могли свободно действовать в общественной жизни естественные законы, нужно предоставить свободу столкновению индивидуальных интересов. Дело монарха, государственной власти — охранять общественный порядок. И в этом смысле физиократы выдвигают знаменитую свою формулу: „laissez faire laissez passer“. Они против стеснительной регламентации, они стоят за свободу торговли. Они находят крайне вредными для страны низкие цены на хлеб и запрещение вывоза его за границу. Высокие цены, по их мнению, для государства более выгодны. Физиократы решительно выступают против учения и политики меркантилистов, считая принципы, из которых они исходили, совершенно неправильными.
Выдвинутая новыми условиями и новыми запросами жизни, физиократическая мысль была во много раз глубже, научнее меркантилистической. Важно здесь было то, что физиократы перенесли свое внимание из сферы обращения в сферу народно-хозяйственного производства, хотя экономический анализ покоился у них не на промышленном производстве, а на производстве земледельческом. Однако, последнее в это время во Франции, как отмечено выше, носило уже капиталистический характер, так как земельный собственник, предприниматель — капиталистический фермер — и наемный земледельческий рабочий были здесь в это время уже достаточно определенно выделены и давали определенную основу для экономического анализа. Это обстоятельство и привело физиократов к тому, что они производительным трудом, т.-е. трудом, производящим (создающим) прибавочную ценность (produit net), считали только труд в земледелии и что земледельческий труд они клали в основу всей хозяйственной деятельности страны, подчиняя ему и торговую деятельность и промышленную. И в данном случае физиократическая мысль отражала лишь общественные отношения своего времени, сложившиеся не с достаточною определенностью и отчетливостью. „Когда речь заходит о том, чтобы показать, что прибавочная стоимость создается в сфере производства, тогда приходится обратиться прежде всего к той отрасли производства, в которой создание прибавочной стоимости обнаруживается независимо от процесса обращения, то-есть к земледелию. Поэтому инициатива нового учения принадлежала стране, в которой преобладало земледелие“ (Маркс). Несмотря на свою феодальную внешность, физиократическая мысль отражала интересы развившегося промышленного капитализма. Последнее проявляется и в формуле „laissez faire, laissez passer“, и в требованиях свободы торговли, и в критике полицейской опеки, системы монополий, привилегий и проч.
Будучи первой попыткой дать экономический анализ капиталистического производства, завуалированного при этом особенностями земледельческих отношений, физиократическая система содержала в себе много противоречий. Эти противоречия не что иное, как противоречия между формой и содержанием. Так, напр., исходя из идеи естественного права и естественных законов, которым подчинена общественная жизнь, физиократы создают теорию народного суверенитета и этим устраняют и отрицают идею самодержавия. Но в то же время они монархисты и развивают идеи абсолютизма. Они развивают ряд идей, легших позднее в основу Великой французской революции (вся деятельность Тюрго — „введение к французской революции“); выступают с идеей единого земельного налога, требуя обложения налогом землевладения и освобождения от обложения промышленных предприятий; они идут против земельной привилегированности и в конечном счете против земельной собственности. В это же самое время они в большинстве случаев сами крупные землевладельцы, придворная знать, земельная аристократия. Несмотря на все противоречия, физиократическая школа дала для научной экономической мысли очень много. Она подходила к анализу экономических явлений, уже не скользя по поверхности, как это было у меркантилистов. Основной объект их внимания — производство, в их время уже выдвигавшееся на первый план, — вводил физиократическую мысль в самую сущность экономики и приводил к глубокому пониманию экономических фактов. Идея общественных классов, которую развивали физиократы, стояла в связи с тем фактом, что ко времени выступления физиократов земельная собственность была уже заметно отделена от земледельческого труда; классы до некоторой степени уже обрисовались, хотя и в недостаточно определенной форме: промышленник-капиталист и промышленный рабочий у физиократов еще не могли найти себе четко определенного места и сливались в одно нераздельное целое.
В учении физиократов, явившихся в общем и целом идеологами промышленного капитала, содержалось много идей, развивавшихся экономистами-классиками. Классическая школа политической экономии сложилась на родине промышленного капитализма — в Англии, с появлением машин и крупного производства и отразила с большою яркостью, четкостью и полнотой ту же идеологию и те же интересы, какие в затуманенной форме отражали в своих учениях физиократы. Новая экономическая школа — школа классическая — шла на смену устаревшей меркантилистической и несовершенной, а во многом и ошибочной, физиократической системе. Классическая школа — порождение общественных отношений развитого промышленного капитализма. Ее породили новые формы производства, новые классовые отношения, борьба промышленного капитала за беспрепятственное шествие вперед и за устранение всего, что стояло на его пути (см. капитализм). Классическая школа сложилась и выросла там, где промышленное развитие шло во много раз более быстрыми темпами, чем земледелие, и где промышленный труд стал гораздо более производительным, чем труд земледельческий. Именно такой страной была Англия в конце XVIII в. Здесь земледелие раньше, чем в других странах, приняло капиталистические формы, всецело подчинившись капиталистическому производству. В этом отношении Англия резко отличалась от всех других стран. Особенности классической школы — особености породившей ее эпохи. Классическая экономика — огромный шаг вперед в научном отношении. Классики, начав с критики старой экономической системы, подняли политическую экономию — особенно в лице Д. Рикардо (см.) — на большую научную высоту. И если они не смогли разрешить многих проблем политической экономии, содержавших в себе ряд противоречий, то лишь потому, что с точки зрения капитала эти противоречия не могли быть разрешены, да и сами противоречия еще не могли тогда в достаточной степени развернуться, определиться. Как ни как, ко времени возникновения классической экономии фигура промышленного предпринимателя сложилась и определенно выявилась, промышленный пролетариат был налицо, классовые противоречия эпохи определенно обозначились, особенно после промышленной революции. Положительной чертой, благоприятно отразившейся на развитии классической экономии, было то, что промышленный капитал шел в это время нога в ногу с развитием производительных сил общества. Промышленная буржуазия в это время выступала в революционной роли. Она стремилась очистить жизнь от пут пережившей себя меркантилистической системы и от сохранившихся еще остатков старых феодальных отношений, мешавших победоносному шествию промышленного капитала и хозяйственному развитию общества. Эпоху классической экономии можно датировать периодом времени с 1776 по 1848 г., т.-е. с года выхода „Богатства народов“ Адама Смита (см.) и по год выхода „Оснований политической экономии“ Д. С. Милля (см.). За это время Англия пережила много различных течений в своей общественно-экономической жизни, порождавших различия интересов и их столкновения. Неудивительно, если в трудах английской классической школы нашли себе место отражения различных групп буржуазии, в связи с своеобразием в развитии общественных отношений за это время. Давая общую характеристику классической школе, можно притти к следующим выводам: классическая политическая экономия установила границы политической экономии, определила содержание входящих в нее проблем; она с определенной четкостью формулировала идею трудовой ценности, сводя к ней все проблемы экономики и положив ее в основу экономической теории; если меркантилисты видели источник богатства во внешней торговле, а физиократы — в земледелии, то классики такой источник всякого богатства видели в производительном труде; классическая политическая экономия, далее, выдвигала на первое место в качестве движущей силы общественного развития принцип эгоизма, личной выгоды; но вместе с этим классики развивали идею гармонии, согласованности интересов в общественной жизни, при условии предоставления свободной игры интересов, хотя у некоторых из классиков звучали уже и пессимистические нотки; в связи с идеей свободной игры интересов классическая экономия выдвинула в области экономической политики лозунги свободной конкуренции, свободы торговли и невмешательства государства в хозяйственную жизнь; государству классики отводили лишь роль „ночного сторожа“; в области теории классики большое внимание уделяли абстрактно-дедуктивному методу, доводя теоретическое построение до значительной высоты; из экономических проблем классическая политическая экономия особое внимание уделяла, кроме проблем ценности, вопросам прибыли (см.), процента, земельной ренты (см. рента и Тюрго), заработной платы (см.); эти проблемы у классиков не нашли полного разрешения, но получили более правильную постановку, так как все эти категории впервые рассматривались в социальном аспекте; в экономической системе классиков отсутствовала, однако, совершенно идея развития; на экономические законы они смотрели, как на вечные, неизменные; равным образом, классическую экономическую мысль пронизывала идея падающей производительности почвы, на которой они строили и учение о земельной ренте и которая тесно переплеталась с идеями мальтузианства (см.). Во всяком случае, классическая экономика внесла много ценных завоеваний в экономическую науку, и лишь непосредственно следовавшая за ней школа вульгарной экономии низвела политическую экономию с научной высоты.
Вульгарная экономика[1] — это отражение эпохи, когда „буржуазия овладела положением, частью сама взявши в свои руки государство, частью вступив в компромисс с его прежними владельцами“ (Маркс), когда промышленная буржуазия из революционной превратилась в консервативную. Вульгарная экономика к разрешению наиболее сложных вопросов капиталистических отношений стала применять упрощенные объяснения. Так, для разрешения проблемы цены она обратилась не к ценности, как делали классики, а или к ничего не говорящему закону спроса и предложения, или к закону издержек производства. В объяснении явления прибыли она прибегает то к наивно звучащей идее воздержания, то к не менее наивной идее производительных услуг, то к таинственным силам, скрытым в машине, то к учению о трех факторах производства. В учении о заработной плате вульгарные экономисты выдвинули теорию фонда заработной платы. Смитовскую идею о свободной игре интересов они довели до идеи социальной гармонии, до идеи, что капиталистический мир — это лучший из миров, лучшая и совершеннейшая в мире общественная организация, данная раз навсегда, на веки вечные. От идеи трудовой ценности вульгарные экономисты отошли совершенно. В области экономической политики они примкнули к фритредерству, но без того теоретического обоснования, на котором зиждилось это учение у классиков, не затрудняя мысль критическим раздумьем. Неудивительно, что буржуазная экономическая мысль после классиков в научном отношении тускнеет, теряет оригинальность и научно-исследовательский характер, превращается в сплошное восхваление капитализма, упрощая и извращая экономические взгляды классиков. Вместе с этим меняются центры экономической науки. Научная экономическая мысль, ее развитие, ее движение вперед переходит к представителям нового класса, класса промышленного пролетариата, к представителям научного социализма, направления, окончательно сложившегося уже к концу первой половины XIX в.
С этого времени в развитии экономической мысли намечаются два различных течения, два различных русла: одно — социалистическое, другое — буржуазное, из которых каждое отражает интересы своего класса; одно — критическое, раскрывающее „тайны капиталистического производства, чтобы бороться с ними с точки зрения пролетариата“ (Маркс), другое — апологетическое, считающее капиталистическое общество вечным и неизменным. В до-научной стадии своего развития социалистическая экономическая мысль отражала настроения рабочего класса, соответствующие незрелому состоянию промышленного пролетариата, имевшему место при недоразвитых отношениях капиталистического производства (см. социализм). В марксизме социализм нашел свое научное выражение, отражая интересы развитого и сложившегося рабочего класса, объединенного самим способом капиталистического производства. Отражая интересы промышленного пролетариата, класса единого по своей социальной природе, научный социализм отличается цельностью и строгой научностью своего учения, отсутствием пестроты направлений. Напротив, буржуазное течение отражает крайне разнообразные интересы и настроения различных слоев нетрудовых классов; помимо интересов промышленной буржуазии, здесь находят себе место интересы и буржуазии торговой и финансовой; здесь и интересы землевладельческих слоев, внутри которых еще многие тяготеют к далекому прошлому, но отдают себя под покровительство правящего класса, примыкая к последнему; здесь и интересы слоев мелкой буржуазии с неуравновешенными настроениями; здесь и интересы рантье — паразитического слоя, выработавшего в себе особую психологию; здесь и интересы разных других слоев и прослоек. В буржуазном течении экономической мысли царит поэтому большая пестрота; в нем много разновидностей, много разветвлений, своеобразных уклонов и оттенков. Вульгарная экономия — это общая форма, под которой скрывается множество различий. Типическими вульгарными экономистами после-смитовской эпохи явились представители и сторонники школы Сэ — Сениора — Бастиа. Буржуазия после-классического периода, чьи интересы отражала эта школа, стала консервативным классом, заботясь только о том, чтобы удержаться на завоеванных позициях; отрицательных сторон капитализма она не желала знать; идея развития, идея движения вперед ей была совершенно чужда; противоречий капитализма она не хотела видеть, перед ними она закрывала глаза. Все это не могло не отразиться на учениях тех, кто были ее идеологами.
Наиболее значительной и наиболее крупной разновидностью вульгарной экономии после школы Сэ — Бастиа была историческая школа, возникшая в Германии и здесь нашедшая себе широкое распространение. На исторической школе отразились особенности развития Германии по крайней мере за полстолетие, начиная с 30—40-х годов XIX в. Историческая школа выросла на почве того своеобразного положения, которое занимали отсталые по сравнению с Англией страны, в том числе и Германия в первой половине XIX в., и которое привело общественно-экономическую мысль их в резкую оппозицию к идеям классической школы (в противоположность, в общем, последовательному классику — Тюнену, см.). В странах немецкой культуры оппозиция против классической экономии началась еще задолго до появления исторической школы. Она началась уже вскоре после выхода „Богатства народов“ и еще до выступления Рикардо (см. Шторх) и была связана с движением против капитализма вообще. Эта оппозиция исходила от слоев населения, не желавших капитализма, готовых всячески ему противодействовать. Она исходила из слоев отмирающей формации, представлявших собой остатки феодальной системы, еще крепко державшиеся в Германии в эту эпоху. Этими слоями была главным образом земельная аристократия, не приспособившаяся к новым порядкам, крупные земельные собственники, интересы которых и в Англии имели своего идеолога в лице Мальтуса (см.). Но в Германии эти слои стремились повернуть назад ход истории, ненавидя новые развивающиеся отношения, их сметавшие. Идеологами и выразителями настроений этих общественных групп явились представители так называемого немецкого романтизма — Адам Мюллер и его школа, в то время как французский романтизм Сисмонди (см.) отстаивал интересы мелкой буржуазии — крестьянства и ремесленного класса.
Ад. Мюллер (1779—1829) был скоро забыт, как только волна реакции в Европе, вместе с ростом и укреплением капитализма, уступила место либеральным течениям. Тем не менее, он не остался без влияния на немецкую экономическую мысль. Основные идеи Ад. Мюллера, которые он развивает гл. обр. в своем трехтомном труде „Die Elemente der Staatskunst“ (1809, переиздано в 1922 г.), сводятся к возведению на первое место в общественно-хозяйственной и духовной жизни народа роли государства; к идее национальности, как самобытного единства, органически спаянного и носящего в себе свои особенности; к принципу общественности, или социальной связи, существующей между индивидуумами и осуществляемой через государство; к сведению политической экономии к началам средневековых укладов, принципу сословного расчленения и теократической иерархии. Рычаг народного хозяйства Мюллер видит не в производительном труде и не в вещественно-материальном капитале, а в капитале духовном, т.-е. в капитале народной мудрости, опыта и мысли, при чем руководить этим капиталом должно духовенство. Правильное развитие народа и национального богатства может быть лишь при четырехчленном сословном разделении труда; лишь сословная организация приведет к гармонии, равновесию, развитию. Денежная система капитализма, которую развивает Ад. Смит, Мюллеру представляется совершенно неприемлемой. Деньги — это средство социальной связи между индивидуумами, живущими в государстве; это — социальное явление государственного порядка; наиболее чистым образом природа денег выявляется в бумажных деньгах. Деньги вызываются расчленением национального труда и, будучи средством социальной связи между людьми, они по существу являются делом государства, должны быть государственным учреждением. Вся система политической экономии Ад. Смита с ее космополитизмом была враждебна Мюллеру. Мюллер видит у Ад. Смита грубо материалистическую основу, и он резко выступает против. Его идеи — оплот реакции и консерватизма.
То, что в начале XIX в. слои, связанные с феодальными отношениями старого порядка, пытались бороться против промышленной системы и смитовского учения, было неудивительно. Характерно то, что социально-экономическое течение романтизма в духе Адама Мюллера возродилось в XX в., после мировой войны и Октябрьской революции. Это возрождение идей Мюллера нашло себе место в школе универсализма, главным представителем которого является в Германии Отмар Шпанн (см.), профессор венского университета. Универсализм — это учение об обществе и социальных явлениях в их единстве, в их целостности (universus — совокупный, целостный). Универсализм — это не только экономическая школа, это и метод, и мировоззрение. С точки зрения универсализма общество — это не просто масса, скопление индивидов, а нечто целостное, единое, органически связанное. При этом здесь первичная сущность общества лежит отнюдь не в индивиде, не в отдельной личности, а в самом обществе, как единстве. Личность — производное, вторичное, идущее за обществом. Общество — это первичное, творящее. Весь духовный мир, идеи рождаются из общества, являются результатом духовного общения. Духовное общение — основа всех социальных связей. Вообще с точки зрения универсализма духовное стоит над материальным. Человек, личность находит свою актуальность только через общество. Но будучи связано органически в одно целое, общество отнюдь не нечто гомогенное. Оно гетерогенно, и между его членами не может быть равенства, ибо все органическое непременно гетерогенно. Общий закон всякого духовного общения — подчинение духовно-низшего духовно-высшему. Отклонение от этого основного закона, борьба классов, поэтому, — нездоровое явление. Она не связывает, а разобщает, не укрепляет общение, а задерживает развитие. В нормальном своем состоянии общество представляет собою целую иерархию неравенства. Эта иерархия основана на принципе „справедливого наделения“. Каждый получает свое по своему положению в обществе. Наиболее поэтому справедливая организация общества — это сословная организация. В обществе важнее всего цель. Хозяйство — лишь средство к цели. Отсюда, с точки зрения универсализма, общество стоит над хозяйством, являясь основой последнего, а не наоборот. Универсализм считает телеологию наиболее правильным подходом к изучению социально-экономической жизни, каузальный же метод считает приложимым только для мертвой природы. Таковы основы, на которых строит свое учение универсализм, составляющий в новейшее время большое течение, целую школу в политической экономии. Универсализм сложился в условиях изживающего себя капитализма, на той же почве, на какой вырос в свое время романтизм Мюллера. И в новое время этой почвой было дворянское землевладение с его интересами, старый сословно-феодальный дух немецкого „юнкерства“ и католическая церковь — этот оплот консерватизма и иерархического строя. Так же как и учение Мюллера, немецкий универсализм зовет назад к средневековью, но в новое время произошло перемещение социальных соотношений; и если раньше Адам Мюллер восставал против индивидуализма А. Смита, то теперь универсализм сражается с социализмом, обращая все свои удары на марксизм.
Основа оппозиции, исходившей от исторической школы, была иная. Это была оппозиция не отмиравших слоев, остававшихся от старого общества, а оппозиция страны, которая вступала на путь капитализма, но с опозданием, и потому не могла развивать свои производительные силы, прилагая и применяя в жизнь принципы классической экономии. Эти принципы носили характер принципов абсолютных, характер абсолютных законов, действующих при всяких условиях, для всякого времени, в любом месте. Применение этих принципов к жизни отсталых стран задерживало в них развитие производительных сил. Под влиянием именно таких жизненных условий и сложились идеи исторической школы в Германии. В каком направлении должно было развиваться содержание этих идей, легко было предвидеть: общественной мысли Германии надо было прежде всего подойти к признанию исторического характера экономических законов, к признанию их относительности; надо было, далее, прийти к мысли о необходимости считаться с национальными интересами данной страны в данный исторический момент во имя общего принципа развития производительных сил; надо было итти по линии отрицания абсолютных законов народного хозяйства, действующих вне пространства и времени. Проводником новых взглядов, идущих в разрез с принципами классической экономии, выступает сначала Фр. Лист (см.) в своей „Национальной системе политической экономии“, отстаивая историзм и политику „воспитательного протекционизма“. Затем Рошер (см.) и Книс (см.) обосновывают новые идеи методологически. Представители исторической школы мало, однако, заботились о теоретическом построении своего учения. Особенности исторической школы — боязнь всяких абстракций, вражда к теоретизированию, стремление ограничиться простым констатированием исторических фактов. Это говорило о том, что немецкая промышленная буржуазия в годы формирования и развития исторической школы не имела революционного творчества и настроения; ей казалось, что теория, широкие обобщения, теоретические законы скорее мешают, чем помогают приспособлению к условиям действительности. Основной идеей исторической школы явилась идея эволюции, идея относительности наших знаний и историзм. Она доказывает преходящий характер экономических явлений, восстает против признания вечных абсолютных законов и против абстрактных теоретических построений в экономических исследованиях. Она призывает к простому собранию и описанию фактов, исторических материалов. Эти черты, характеризующие историческую школу, сложились, правда, не сразу. В ней можно различать два направления: старо-историческое (Гильдебранд, Книс, Рошер, см. соотв. статьи) и ново-историческое (Шмоллер, Брентано, Шенберг и др.). Последнее характеризуется тем, что оно все предпосылки исторической школы доводит до крайности, доходит до полного отрицания теории и обобщений, всю политическую экономию сводит к собиранию материалов, но, кроме этого, вводит в экономику еще этический элемент, рассматривая экономическую жизнь с точки зрения должного, правильного или неправильного. Однако, по мере развития экономической жизни Германии, особенно после того, как германский капитализм догнал и перегнал в некоторых отношениях Англию, научное значение исторической школы резко стало падать. В это время как раз историческая школа и приняла ту форму вульгарной экономии, которую некогда, еще до этого, Маркс назвал „профессорской“, где „все системы обездушены, во всех системах отломано острие, и они мирно уживаются в коллекционной тетради“; в этой форме, по выражению Маркса, была могила политической экономии, как науки.
На пути своего развития в Германии немецкая историческая школа дала много разветвлений, в связи с многообразием тех форм, какие принимала классовая борьба в этой стране. Особенно своеобразную форму приняла историческая школа в Германии под влиянием борьбы промышленной буржуазии с социализмом. Рост социалистических идей и социального движения во второй половине XIX в. начинал беспокоить немецкую буржуазию. Ее тревожили те острые формы, которые грозила принять классовая борьба. Вырастала мысль о смягчении борьбы классов и об устранении грозного для капитализма социалистического движения. На этой почве сложилось и выросло своеобразное крыло исторической школы, носящее название „катэдэр-социализма“, каковым названием имелось в виду иронически подчеркнуть, что катэдэр-социалисты думают разрешить социальный вопрос мерами, которые можно проповедывать с „профессорской кафедры“. Начало этому течению в исторической школе положено было в 1872 г., на другой год после Парижской коммуны, напугавшей европейскую буржуазию, на Эйзенахском конгрессе, где основан был „Союз социальной политики“. В программе „союза“ стояла задача борьбы за преодоление социализма путем социальных реформ, проводимых через аппарат государства. Старый принцип классической экономии о невмешательстве государства здесь окончательно был отброшен. Наоборот, предполагалось, что задачу устранения или по крайней мере постепенного смягчения классовой борьбы должно взять на себя государство (см. Вагнер, Шмоллер, Брентано, Зомбарт), „союз“ же берется подготовлять материал, собирать и изучать все, что только потребуется для законодательства, направленного специально на разрешение социального вопроса и реформирование социальных отношений в современном капиталистическом обществе. Такое собирание материала было в духе исторической школы, но с учреждением „союза“ историческая школа осмыслила до тех пор „обездушенное“ собирание фактов и материалов. Последнее теперь приобретало определенную цель: реформировать социальные отношения по пути к социальной гармонии и к „социальному миру“ (см. Шульце-Геверниц). Одна из характерных особенностей катэдэр-социализма, вскрывающая природу последнего, это — отстаивание интересов средних слоев буржуазии. Катэдэр-социализм представляет себе общество в виде социальной лестницы со множеством ступенек, идущих снизу вверх. Обострение социальной борьбы, по мнению катэдэр-социалистов, ведет к тому, что в социальной лестнице сгущаются ступеньки внизу и вверху, а как раз на середине лестницы получается прорыв, опасный для нормального существования общества. Катэдэр-социалисты всеми мерами поэтому стараются не допускать классового обострения, чтобы в средних классах не было опасного прорыва. Это указывает на то, что катэдэр-социализм — идеология средней буржуазии. С этой стороны понятна научная упадочность экономической мысли катэдэр-социалистов: эта упадочность есть отражение безнадежности положения средних классов в виду растущей концентрации производства и капитала, гибельно отражающейся на судьбах средних слоев буржуазии.
Так как историческая школа, выросшая из оппозиции смитовскому учению, исключила из круга своих идей принцип эгоизма и личной выгоды, как двигающей силы экономического развития общества, то в понимании исторического процесса получался пробел, который историческая школа поспешила заполнить привнесением в политическую экономию этического элемента, элемента оценок. Этот элемент стал настолько заметным в более поздних трудах исторической школы, что последняя получила название историко-этической школы. Смысл такого привлечения этического элемента в политическую экономию лежал в том, что этикой прикрывался субъективно-классовый характер исторической школы, гордившейся своим объективизмом, объективным описыванием фактов. Крыло исторической школы, представленное катэдэр-социалистами, сложилось под определенным влиянием классовой борьбы и интересов промышленной буржуазии и больше всего — интересов средней буржуазии. По мере таяния средней буржуазии и особенно по мере отмирания значения промышленного капитала, вытеснения его новыми высшими формами концентрации и финансовым капиталом, падали роль и значение исторической школы, так широко развившейся в Германии. Но еще задолго до этого момента она не могла остаться единственной школой буржуазной экономики, т. к. область экономической теории буржуазии оставалась без солидного обоснования.
В таком положении дело не могло долго оставаться в виду того, что в обострявшейся борьбе классов наука все более и более начинала играть роль в качестве орудия борьбы. Но в то время как пролетариат к 70—80 годам XIX в. обладал уже в марксизме стройным теоретическим анализом капитализма, обосновывавшим неизбежность победы социализма, буржуазная экономика к этому времени ничего ценного в научном отношении в своих руках не имела, лишаясь в данном случае важного орудия в борьбе. На теоретическом фронте основным и центральным пунктом, вокруг которого главным образом разгоралась борьба между социалистической и буржуазной экономикой, была марксова теория трудовой ценности. Реставрировать учение классиков для буржуазии было невыгодно, так как идея трудовой ценности как раз и была с полной определенностью поставлена классиками; требовалось поэтому построение новой теории на новых началах. В виду полной неспособности исторической школы сделать что-либо в этом направлении, нужно было ожидать еще в 70—80-х годах появления новой экономической школы, которая сумела бы противостоять марксистской теории. Такая школа экономической мысли и возникла под названием австрийской, субъективной, психологической школы, или школы предельной полезности (см. К. Менгер, Визер, Бем-Баверк). Возникновение этой школы не случайно совпало с зарождением новой фазы капитализма, фазы финансового капитала, или фазы монополистического капитализма. Некоторым образом новая фаза отразила свои особенности на основных положениях и построениях австрийской школы, но, складываясь в эпоху образования монополистического капитализма или во всяком случае в эпоху перехода промышленного капитала в монополистический, австрийская школа, тем не менее, не дала по существу новых идей для обоснования новой экономической теории. Идеи, которые развивают австрийцы, давно были в обиходе экономической мысли и, если до того времени мало прививались в экономике, то лишь в виду их сугубо индивидуалистического характера. Это — идея потребности и потребления, идея полезности и редкости, идея предельной полезности. Идеи не новые. Австрийская школа дала лишь им новую обработку, ввела измерение относительной потребности и степени полезности. В частности идею потребления и полезности развивали еще Платон и Аристотель, позднее школа Сэ (теория потребления), принцип измерения полезности разработал Госсен (см.). Но „австрийцы“ идею полезности положили в основу всего своего экономического анализа, считая ее реальной, жизненной идеей. Однако, последнее верно лишь для одной группы населения, которая, впрочем, с новой фазой финансового капитала заняла довольно видное место в экономической жизни новейшего времени. Это — группа рантье, паразитический слой, не связанный непосредственно ни с производством, ни с обращением. Для рантье единственная сфера, где проходит его хозяйственная деятельность, связывающая его с общественным целым, это сфера потребления, и при том, конечно, потребления индивидуального. Исходя из этой идеи, психологическая школа построила при помощи психологического анализа весьма сложную теоретическую систему. Наиболее характерная для экономической системы австрийской школы черта — это резко выраженная индивидуалистическая точка зрения. Сторонники австрийской школы исходят не от общества, идя к индивиду, а от индивида к обществу. Они думают раскрыть законы общественного хозяйства путем изучения хозяйственных действий, хозяйственного поведения отдельного хозяйствующего индивида. При этом „австрийцы“ — психологисты. Они заняты исключительно анализом психических переживаний, которые испытывает каждый отдельный индивид, совершая те или иные хозяйственные акты. Для австрийской школы всякое экономическое явление — психическое переживание. Вся теория их поэтому субъективна. Она отражает субъективные переживания отдельных лиц, ведущих хозяйство. В основу своего экономико-психологического анализа австрийская школа кладет не производственную деятельность хозяйствующего субъекта, а потребление. Эта идея потребления пропитывает собою всю теоретическую систему австрийской школы, при чем идея потребления связывается здесь с идеей полезности и идеей редкости. Сочетание последних двух идей с идеей потребления приводит сторонников австрийской школы к играющей у них весьма важную роль идее предельной полезности. Эту идею предельной полезности „австрийцы“ кладут в основу ценности. Ценность, подобно английским классикам, представители австрийской школы считают краеугольным камнем теоретического здания политической экономии, но ценность для них — психологическая категория, сводящаяся к оценкам, которые даются вещам каждым отдельным хозяйствующим лицом во время хозяйственных действий. Сводя основу ценности к предельной полезности, „австрийцы“ различают „блага“ потребительные и производительные, „блага“ более отдаленного порядка и „блага“ менее отдаленного порядка, и „блага“ комплементарные. Ценность каждого из этих различного порядка „благ“ сводится к предельной полезности потребительных благ, как играющих главнейшую роль в экономическом анализе и теоретическом построении австрийской школы. В результате различных оценок (обмен происходит, по учению австрийской школы, не по эквивалентам) получается цена, определяемая столкновением оценок, во-первых, со стороны покупателя, во-вторых, со стороны продавца (см. ценность). Кроме меновой роли, ценность имеет у психологистов и другую, не менее важную роль — быть распределительной ценностью. В данном случае при разрешении проблемы распределения австрийская школа прибегает к идее „вменения“ (Zurechnung, imputation). Эта идея вменения строится в связи с учением о трех факторах и о производительных силах, которыми обладает каждый из трех факторов (земля, труд и капитал в разных своих формах). Из вновь созданной ценности каждому участнику в производстве „вменяется“ столько, сколько этот участник оказал услуг при производстве. Теорией вменения австрийская школа пытается разрешить проблему распределения, но этим еще не решается вопрос о происхождении и об образовании прибавочной ценности в ее различных формах (процента, прибыли, земельной ренты). В этом последнем случае „австрийцы“ прибегают к ряду весьма сложных, искусственных, умозрительных построений. Наиболее распространенное среди них объяснение прибыли — это указание на действие времени и на тот психологический факт, что люди оценивают блага в настоящем выше, чем те же блага в будущем. И если рабочий получает заработную плату в настоящем за такой продукт, который им будет еще создан в будущем, то такой рабочий должен получать меньше того, что он создаст в будущем. Продукт, получающийся в результате производства, всегда по своей ценности выше издержек производства, затраченных на это производство в прошлом. Эта разница и есть прибыль. Отсюда — прибыль создается временем. Во времени ценность продукта вырастает. А если так, то, по мнению „австрийцев“, прибыль отнюдь не является плодом эксплоатации рабочего капиталистом-предпринимателем. Эксплоатации рабочего нет. Есть лишь определенные оценки, непреложные психологические факты, а также действие момента времени (см. социальное распределение, XLI, ч. 1, 80 сл.). Все построения „австрийцев“ лежат вне сферы социально-экономических отношений, хозяйствующий субъект отрывается от социальной среды, его образовавшей, и рассматривается вне каких бы то ни было социальных отношений, и вследствие этого вся теоретико-экономическая система австрийцев получает характер схоластического построения, характер логической вымученности, придуманности, построения на песке. Эта схоластичность построения — характерная черта австрийской школы. Она говорит о том, что современная буржуазно-экономическая мысль прячет за формой и внешностью отсутствие внутреннего содержания. И это указывает, что финансовый капитал, идеологию которого отражает австрийская школа, не говоря уже о фигуре рантье, представляет собою фазу не подъема капитализма на высшую ступень развития производительных сил, а фазу его упадочности, фазу, полную внутренних противоречий, в которых монополистический капитализм сам утрачивает смысл и оправдание своего существования. Отсюда и исходят те внутренние противоречия, которые выявляются по мере развития австрийской школы. Действительно, отсутствие внутренней содержательности австрийской школы не замедлило сказаться на том внутреннем распаде, к которому она в настоящее время пришла. К нашему времени внутри самой психологической школы стал вырастать ряд течений, подрывающих одну за другой предпосылки, на которых построена ее экономическая система. Так, наиболее строгие и последовательные психологисты, стремясь довести до логической чистоты и совершенства принцип психологизма своей школы, отбрасывают принцип предельной полезности, как имеющий дело с количествами и, значит, с чем-то материальным (Роберт Лифман, см. XLVIII, прил. современные деятели науки, 86). Этим выключением из системы важнейшего принципа австрийской школы в корне подрывается самая система. Наоборот, родственное по духу австрийской школе математическое направление всячески пытается внести в психологическую школу элементы количества, количественной определенности и соизмеримости, что в свою очередь противоречит существу психологической школы. Равным образом, также родственная по духу австрийцам англо-американская школа вводит в систему австрийской школы на место строго индивидуалистической идеи потребления идею социального потребления, на место идеи предельной полезности — идею социальной предельной полезности и т. д., что выбивает у австрийцев одну из коренных предпосылок их системы — принцип чистого индивидуализма. Таким образом, критика в собственном лагере субъективной школы приводит ее к теоретическому распаду, к самоупразднению, к утрате самых коренных положений, без которых она теряет свое лицо.
Из всех разновидностей и разветвлений австрийской школы, между собой ничем не спаянных и противоречивых, наиболее крупное значение принадлежит англо-американской школе, базирующейся в общем на родственных субъективной школе предпосылках. Так же как австрийская школа — оплот буржуазной экономии на европейском континенте, англо-американская (Маршалл — Кларк) — оплот ее в Америке и Англии. Она точно так же, как и австрийская, отражает интересы англо-американской буржуазии и особенно интересы монополистического капитала. Основа англо-американской школы не одна лишь психология рантье. Ее кругозор шире. Отражая интересы и активных кругов англо-американского капитала, она жизненнее школы австрийцев, и в англо-американской школе поэтому звучит не один лишь индивидуалистический мотив. В ее учении, как было отмечено, имеются попытки ввести в систему экономики и социальный элемент, считаться с социальными связями. Последнее оживляет работы школы, приближает их к жизни, но тем еще более выявляет невыдержанность и непоследовательность сторонников субъективной школы. Вводя в экономическую систему социальные элементы, англо-американская школа тем не менее сочетает их с рядом чисто индивидуальных моментов, нарушая таким образом логическую стройность своей системы. С другой стороны, попытка ввести социальный элемент в экономику толкает англо-американскую мысль и дальше — итти по линии отказа от строго психологической установки. В то время как австрийская школа в анализе всякого экономического явления исходит из субъективных оценок, англо-американская в своем анализе нередко отбрасывает оценки и обращается к моментам реально-объективного характера, как издержки производства, например. Такой эклектический подход заметен у ее представителей особенно в их теории ценообразования; но и вообще англо-американцы в большей степени эклектики, чем „австрийцы“. Эта черта стоит в связи с той особенностью англо-американской школы, что она ближе к классической экономии, чем австрийская, что она готова вернуться к некоторым положениям классиков, не порывая с психологизмом. Представители англо-американской школы — Маршалл (см.) в особенности — пытаются разрешить важнейшие проблемы экономии путем сочетания теории издержек производства классиков (в вульгарно-искаженной редакции) с теорией спроса австрийской школы, полагая, что одна теория пополняет другую, и не заботясь о том, что этим нарушается логическая стройность теории. Кроме того, англо-американская школа отходит от каузального метода. В то время как австрийская школа стремится свести экономические явления к известной первопричине путем анализа ряда причин и следствий, англо-американская обычно довольствуется анализом самого факта взаимозависимости между различными факторами, не пытаясь отыскивать причины и первопричины. Она считается главным образом лишь с функциональными взаимозависимостями и меньше всего имеет дела с причинными. Эта черта делает англо-американскую школу еще в большей степени эклектической. С этим тесно связана и еще одна особенность англо-американской школы, резко отличающая ее от „австрийцев“. Это то, что она далеко отходит от идеи потребления, которая путеводной звездой служит для австрийской школы. В то время как „австрийцы“ сводят производительные блага, как к основе, к потребительным, в то время как „австрийцы“ производственные моменты вообще сводят к явлениям потребления, англо-американская школа рассматривает производственно-технические моменты наравне с потребительными, не отдавая последним никакого предпочтения и не стараясь их связать причинно один с другими. Эта черта англо-американской школы — отказ от момента потребления, как первоосновы, точно так же как и отказ от строго выдержанного психологизма, еще дальше уводит ее от австрийской школы. Не менее характерной особенностью англо-американской школы является также и то, что она в большей еще степени, чем „австрийцы“, пытается доказать, что вопреки утверждению социалистов в капиталистическом обществе эксплоатации нет. На доказательство этого положения англо-американская школа направляет все свои усилия. Все учение ее о распределении, которому она отдает больше всего внимания, построено по линии этого тезиса. В данном случае англо-американская школа пускает в ход идею убывающей производительности, как универсальный закон, и предельной производительности, идею, в зачаточном виде встречающуюся еще в 30-х годах прошлого столетия у дублинского профессора Лонгфильда (Montifort Longfield) в его „Lectures on Political Economy“ (1834). Сущность этой идеи сводится к тому, что определенным размерам капитала с определенной технической организацией всегда соответствует определенное количество рабочих, развивающих максимальную производительность. Всякий дополнительный сверх этого количества рабочий, приставленный к данному производству, будет развивать все меньшую и меньшую производительность. Предпринимателю выгодно, однако, нанимать новых рабочих до тех пор, пока вырабатываемый последним рабочим продукт не сравняется с тем, что получает этот последний рабочий в виде заработной платы. Этот последний рабочий есть предельный рабочий, определяющий своего производительностью размеры заработной платы и для всех остальных рабочих, так как предполагается, что все рабочие однородны по качеству своей рабочей силы. Рабочий, таким образом, по учению англо-американской школы, получает то, что он создает, т.-е. получает полный продукт своего труда, как и полагается по принципу „вменения“. Но рабочие, работавшие до вступления в производство последнего рабочего, все-ж таки будут создавать больше продукта предельного рабочего. Излишек, который здесь получается, обязан своим появлением не избыточному труду рабочего (рабочий, ведь, получал свое полностью), а производительности капитала, машин. В глазах англо-американской школы, таким образом, прибавочная ценность появляется отнюдь не в результате эксплоатации, а исключительно в силу универсального закона падающей производительности (см. Кларк). Мы видим, таким образом, что англо-американская школа, так же как и австрийская, одинаково отражает интересы капитала, одинаково усердно ведет на теоретическом фронте борьбу с социализмом, стремясь „научно“ опровергнуть факт эксплоатации. Последняя задача выполняется у англо-американской школы лишь более сложными аргументами, чем у „австрийцев“.
Поскольку представители англо-американской школы развивают идею функциональных зависимостей и проводят в своих исследованиях функциональный метод вместо каузального, постольку они близки к математическому направлению экономической мысли. Это направление настолько разрослось за последние десятилетия, что составило особую школу в политической экономии, школу математическую. Математическая школа — Джевонс (см.), Панталеони, Вальрас (см.), Парето (см. XLVIII, прил. соврем. деят. науки, 89), Эрвинг Фишер (см.) и мн. др. — сложилась и выросла на общих принципах психологической школы, являясь лишь разновидностью последней и родственной ей по духу. Так же, как и англо-американская, математическая школа отступает от более или менее выдержанного психологизма, нередко совершенно игнорируя моменты психологических оценок. Она пытается привести взаимосвязи и взаимозависимости экономических явлений к количественному выражению и из характера этих зависимостей и его изменений вывести экономические законы (напр. закон образования цен). Математическая школа не выставляет никаких новых идей, никаких новых принципов. Она строится почти целиком на положениях австрийской школы, стремясь лишь основные понятия австрийской школы перевести на математический язык. Особенностью математической школы является та ее черта, что она прибегает к своему математическому методу (методу функциональных зависимостей) не только при изложении. Математическим методом она ведет и все свое исследование. Напротив, математической форме изложения она старается придавать меньшее значение, чем математическому исследованию, главную роль оставляя за последним. Прибегая к функциональному методу и в то же время оставаясь на субъективной основе, математическая школа неизбежно впадает в противоречие, когда пытается представить психологические переживания хозяйствующих субъектов соизмеримыми величинами. Она всегда остается на поверхности явлений, имея дело лишь с формами выявления хозяйственной жизни и не проникая в сущность и внутреннее содержание последней. В этом отношении математическая школа представляет собою один из плохих видов вульгарной экономической мысли, один из таких видов, где под сложными и схоластическими вычислениями и формулами скрывается обычная апология и желание обойти противоречия капиталистического хозяйства. Таким образом, можно сказать, что и австрийская школа, и англо-американская, и математическая представляют собою разновидности субъективно-психологической школы, повторяя в той или иной форме одни и те же недостатки, присущие буржуазной экономической мысли вообще.
Научная неудовлетворительность субъективно-психологической школы в последнее время все больше и больше начинает сознаваться наиболее чуткими представителями буржуазной экономики. Одни из них пытаются уйти от психологического анализа в цифры статистики и представить экономические законы в виде статистических законов и статистических средних. Особенно охотно отказываются они при этом от наиболее абстрактной, наиболее сложной и наиболее коренной экономической категории, категории ценности. Это течение (Кассель, см. XLVIII, прил. соврем. деятели науки, 82/83) ближе всего приближается к математическому направлению. Другие пытаются отбросить абстракции и уйти назад в историзм, взявшись за описательно-историческое изучение экономических институтов. Это новое течение экономической мысли, течение институционалистов, которое еще не образовало собою определенно сложившейся школы, но которое начинает распространяться в Америке (Веблен, Митчель, см. XLVIII, прилож., 75/76 и 87). Институционалисты отрицают имманентные законы развития в хозяйственной жизни. Они отрицают социальные закономерности, если таковые выведены абстрактным путем, при помощи спекулятивных формально логических построений. Они враги всякой телеологии, этических оценок. Они склонны ограничиваться исследованием лишь фактов в их последовательности, как они даны в действительности, и гл. обр. фактическим изучением истории экономических институтов и мотивов хозяйственного поведения. Они не скрывают от себя недостатков и противоречий в капитализме, особенно в его монополистической фазе. Они не хотят восхвалять капитализм и стоять за него стеной. Но, не считая себя апологетами его, они не прочь реформировать капитализм, не прочь спасти его путем регулирования производства. Они критикуют современный капитализм, но верят в организованный капитализм. Так, Веблен думает спасти капитализм силами инженеров через организацию технических советов. От социализма они далеки. Они отнюдь не революционеры. Они только реформаторы. Отказом от абстрактно-дедуктивного метода, с одной стороны, и принятием идеи эволюционизма, относительности и историзма, с другой, институционалисты близки к немецкой исторической школе. Можно, однако, заметить, что основы институционализма, поскольку они выявились к настоящему времени, в одних точках совпадают с основами исторической школы, особенно в позднейшей фазе последней, в других же довольно резко расходятся. Прежде всего резко бьет в глаза различие исторического момента образования того или другого течения экономической мысли. Институционалисты складываются в более или менее определенное течение на закате как идеи национального государства, так и самого капитализма. Историческая школа, напротив, складывается в фазе подъема промышленного капитала и в период расцвета идеи национального государства. С другой стороны, институционалисты отбрасывают этику и принцип государственного вмешательства, в то время как для ново-исторической школы то и другое является главнейшими особенностями. Наконец, институционалисты выступают в роли критиков капитализма, особенно в его фазе финансового капитала, т.-е. в роли критиков главным образом монополистического капитализма, в то время как историческая школа выступала лишь против фритредерства и космополитизма, способствуя развитию капитализма в своей стране и спасая его путем социальных реформ от социализма. Впрочем, идеологическая сторона у институционалистов чрезвычайно запутана и еще недостаточно ясно определилась. Тем не менее, можно сказать, что идеологические устремления и того и другого течения одни и те же: и институционалисты и историки одинаково идеологи и реформаторы капитализма, и в этом отношении и те и другие одинаково консервативны.
В отмеченном выше развале и разброде современной буржуазно-экономической мысли имеется еще одно довольно большое течение, которое готово совершенно отказаться от индивидуалистической установки, преобладающей в буржуазной экономике, и обратиться к социальной точке зрения, социальному подходу в экономическом исследовании. Это — социальная, или социально-органическая школа в политической экономии (Амонн, Штольцман и др.). Социальная школа вышла из австрийской психологической школы, от нее отпочковавшись, но не окончательно с нею порвавши ни идеологически, ни в теоретических предпосылках. Социальная школа, так же как и австрийская, одинаково далека от идеи трудовой ценности, одинаково далека от признания примата производства. В конструировании коренной экономической теории, теории ценности, социальная школа принимает основные предпосылки австрийской школы (напр., Амонн, см. XLVIII, прилож., 71/72). Резко отделяет социальную школу от психологической, как сказано, социальный метод, социальная точка зрения на экономические явления. Отдельные хозяйства она ставит в связь с общественным целым. Если связь этого социального целого с отдельными частями — клеточками, с отдельными хозяйствами понимается тем или другим представителем социальной школы как связь органическая, то социальная школа принимает несколько своеобразный характер и может быть названа социально-органической (у Штольцмана, см.). Во всяком случае, социальная школа каждое экономическое явление считает социально-обусловленным. Устанавливая, однако, принцип социальной обусловленности хозяйственных явлений, социальная школа не сводит социальные связи к производственным отношениям. В глазах представителей социальной школы социальные отношения это не социально-производственные отношения, а или социально-правовые (Штольцман, Диль, см. XLVIII, прил., 81), или социальные вообще (Амонн), т.-е. это отношения, оторванные от материальной базы: это голые формы, голые нормы. Социальная школа, таким образом, отрывает форму от содержания. Не порывая полностью с основами психологической школы и тем не менее вводя социальную точку зрения, социальная школа тем самым неизбежно впадает в эклектизм, сочетая начала, диаметрально противоположные. Идеология социальной школы та же, что и австрийской, так как и она лишь разновидность последней, лишь одна из форм разложения психологической школы, лишь попытка буржуазно-экономической мысли устранить явную научную несостоятельность индивидуализма в экономике. В то же время и в социальной школе, как и у „австрийцев“, все направлено к отрицанию эксплоатации.
Все приведенные различные направления субъективно-психологической школы представляют собою не что иное, как метания буржуазно-экономической мысли из стороны в сторону в одном стремлении — уйти от острых вопросов действительности, отвлечь от них внимание, затушевать или обойти их. Современная буржуазная экономика то хватается за компромисс, впадая в эклектизм, то выбрасывает за борт одну за другой важнейшие из предпосылок своей теоретической системы, то пытается обойти ряд коренных проблем своей собственной системы путем их отрицания. Современная буржуазно-экономическая мысль не может выйти на путь научности потому, что она скована интересами своего класса, скована стремлением во что бы то ни стало оправдать его существование и в настоящем и в будущем; она переживает безысходный кризис, особенно ярко оттеняемый тем катастрофическим кризисом, который переживает сейчас мировой капитализм.
Как мы уже говорили, творческую, истинно научную экономическую теорию, вскрывающую полностью весь механизм капитализма, выясняющую эволюцию его форм и пределы его развития, подготовил своей борьбой класс, идущий к победе, — пролетариат, и создал марксизм (см. Маркс, XXVIII, 219/43). Завершил этот анализ капиталистического строя В. И. Ленин, гл. обр. в своей книге „Империализм, как новейшая стадия капитализма“. И он пошел уже и дальше, — за пределы капиталистического общества: он положил основание новой политической экономии — экономике социалистической революции и диктатуры пролетариата (см. социализм научный, XL, 466/74, и ленинизм, XL, 599/623). Новые главы в эту новую политическую экономию строящегося социализма вписал в последующее время И. Сталин своим освещением ленинизма, своим выступлением на конференции аграрников-марксистов, своим „Политическим отчетом Центрального Комитета XVI-му съезду ВКП(б)“, своей речью „Новая обстановка и новые задачи хозяйственного строительства“ (июнь 1932 г.) и рядом других работ, статей и выступлений (см. „Вопросы ленинизма“, 9 изд. 1932). См. эпоха социалистической реконструкции народного хозяйства СССР.
О развитии экономической мысли в России в ее наиболее самостоятельных и плодотворных течениях см. развитие социалистической мысли в России, XL, 538/67. Об отдельных представителях современных направлений политической экономии на Западе см. XLVIII, прилож. современные деятели науки, 71/95.
Важнейшая литература. Blanquis, „Histoire de l’économie politique en Europe“ (1837/38, 2 т., есть русск. перев. 1859); Denis, „L’histoire des systèmes économiques et socialistes“ (1900—07, 2 т.); Dubois, „Précis de l’histoire des doctrines économiques“ (1908); Espinas, „Histoire des doctrines économiques“ (1892, есть русск. перев.); Gide et Rist, „Histoire des doctrines économiques“ (1908, есть русск. перев. 1918); Rambaud, „Histoire des doctrines économiques“ (1898); Tellach, „Histoire de la pensée économique aux Etats Unis au XIX-me siècle“ (1928); Damaschke, „Geschichte der Nationalökonomie“ (1904); Eisenhart, „Geschichte der Nationalökonomik“ (1881); „Entwicklung der deutschen Volkswirtschaftslehre im neunzehnten Jahrhundert“ (1908, сборник в честь Шмоллера); Friedrichowicz, „Grundriss einer Geschichte der Volkswirtschaftslehre“ (1912); Hasbach, „Philosophische Grundlagen der von Quesnay und A. Smith begründeten politischen Ökonomie“ (1890); Hildebrand, „Die Nationalökonomie der Gegenwart und Zukunft“ (1848, есть русск. пер.); Kantz, „Geschichtliche Entwicklung der Nationalökonomie und ihrer Literatur“ (1860); Kühne, „Die mathematische Schule in der Nationalökonomie“ (B. I — Die italienische Schule bis 1914); Laspeyres, E., „Geschichte der volkswirtschaftlichen Auschanungen der Niederländer und ihrer Litteratur zur Zelt der Republik“ (1865); Marx, „Theorien über den Mehrwert“ (есть русск. пер.); Oncken, „Geschichte der Nationalökonomie“ (1902, до A. Смита; есть русск. пер.); Roscher, „Geschichte der Nationalökonomie in Deutschland“ (1874); его же, „Geschichte der englischen Volkswirtschaftslehre“ (1851); Schumpeter, „Epochen der Dogmen- und Methodengeschichte“ (Grundriss d. Sozialwiss., I, 1914); Suranyi-Unger, „Entwicklung d. theoretischen Volkswirtschaftslehre im eraten Viertel des XX Jahrh.“ (1927); „Wirtschaftswissenschaft nach der Kriege“ (сборник в честь Брентано, 2 тома); „Wirtschaftstheorie d. Gegenwart“ (1927 сл., сборн. в честь Визера, 4 т.); Zielenziger, „Die alten deutschen Kameralisten“; Ashley, „An introduction to english economic history and theory“; Bonar, J., „Philosophy and Political Economy in some of their historical Relations“ (1893, 2 изд. 1909); Cannan, E., „A History of the Theories of Productions and Distribution in English Political Economy from 1776 to 1846“ (1893, 2 изд. 1903); Haney, „History of economic thought“ (1911, 1928); Higgs, „The phisiocrats“ (1897, есть русск. перев.); Ingram, „History of political economy“ (1888, есть русск. перев.); Macleod, „The history of economics“ (1896); Price, „A short history of political economy in England“ (1890); Cossa, „Guida allo studio dell’ economica politica“ (1876, есть русск. перев.); Small, „The cameralists“ (1909); Вернадский, „Очерк истории полит. экономии“ (1858); Берлин, „Очерк развития экономических учений в XIX и XX вв.“ (1929, 8-е изд.); Блюмин, „Субъективная школа в политической экономии“, т. I (доп. изд. 1931); его же, „Математическая школа“, т. II (1928); Булгаков, „Очерки по истории экономических учений“ (в. I, 1913); Бунге, „Очерки политико-экономической литературы“ (1895); Бухарин, „Политическая экономия рантье“; Железнов, „Главные направления в разработке теории заработной платы“ (1904); Келлер, „Англо-американская школа в политической экономии. Теория цены“ (1929); Левитский, „История пол. экономии в связи с историей хозяйственного быта“ (в. I: Греция, Рим и средние века, 1907); Ленин, „К характеристике экономического романтизма“ (Соч., т. II); Лященко, „История экономических учений“ (3 изд. 1926); Миклашевский, „История политич. экономии“ (1909); Розенберг, „Меркантилизм и социально-филос. основы физиократической системы“ (1927); Рубин, „История экономической мысли“ (3-ье изд. 1929); Святловский „История экономических идей в связи с историей экономич. быта“ (1928); его же, „История экономических идей в России“ (т. I, 1928); Семенов, „Очерки по истории экономического учения марксизма“ (1925); Солнцев, „Общественные классы“ (2 изд. 1923); Туган-Барановский, „Очерки по новейшей истории политической экономии и социализма“ (1907); Федорович, „История политич. экономии с древнейших времен до Адама Смита“ (1900): Чичерин, „История политических учений“; Чупров, „История политической экономии“ (изд. 7-ое, 1913); Штейн, „Развитие экономической мысли“, т. I, Физиократы и классики (1924); Янжул, „Английская свободная торговля“ (в. 1 — 1876, в. 2 — 1882).
- ↑ См. Сэ Ж. Б., Мак-Кёллок, Сеннор, Кэрис, Кэри, Бастиа.