Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь третья

Энеида Виргилiя (Вергилій, пер. I. Г. Шершеневичъ)
Пѣснь третья

Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: Современникъ, Литературный журналъ, томъ XXXI, Санктпетербургъ, 1851

Пѣснь третья

Эней продолжаетъ разсказывать свои приключенія.

Vela domus vastumque cava trabe currimus aequor.(Изъ третьей пѣсни.)

Послѣ того, какъ богамъ угодно было разрушить
Въ Азіи царство Пріама, и гордыя стѣны Ильона
Въ прахѣ дымились, остатки великой нептуновой Трои,
Слѣдуя волѣ боговъ, мы рѣшились въ мѣстахъ отдалённыхъ
Или въ безлюдныхъ странахъ поискать отчизны, и вскорѣ
Выстроивъ флотъ у подошвы Иды горы, близъ Антандра,
Вовсе не зная, къ какимъ берегамъ судьба занесётъ насъ,
Мы собирали людей, и лишь только весна наступила,
Всѣ мы пустились на волю судьбы, по желанью Анхиза.
Съ горестью, съ плачемъ покинулъ я берегъ отчизны и нивы
Трои родной; и какъ жалкій изгнанникъ пустился я въ море,
Взивши съ собою товарищей, сына, отца и пенатовъ.

Есть недалёко земля, гдѣ въ обширныхъ поляхъ обитаетъ
Бранный ѳракійскій народъ, бывшій подъ властью Ликурга.
Этотъ народъ издревле былъ съ нами въ союзѣ и дружбѣ,
Въ прежнее время могущества Трои. Туда я причалилъ
И на крутыхъ берегахъ, непріязненнымъ рокомъ водимый,
Первыя стѣны построилъ и далъ названье народу.
Тамъ совершалъ я священный обрядъ ліонейской богинѣ
И божествамъ, покровителямъ начатыхъ дѣлъ, и въ то время
Въ жертву влалыкѣ небесъ при морѣ тельца приносилъ я.
Тутъ возвышался курганъ, а на самой вершинѣ кургана
Множество корновыхъ лозъ и густые кустарники мирта.
Вотъ я взобрался туда и старался сорвать по зелёной
Вѣткѣ, чтобы осѣнить алтари зелёнымъ покровомъ…
Вдругъ неожиданно странное чудо представилось взору:
Всюду, гдѣ только я вѣтвь отрывалъ отъ кургана, о диво!
Тамъ выступали изъ вѣтви кровавыя чёрныя капли
И обагряли землю. Дрогнуло сердце отъ страха,
Дрожь пробѣжала по тѣлу и кровь по жиламъ застыла.
Чтобы узнать причину такого явленья, я вскорѣ
Вновь попытался сломить гибкую вѣтку: срываю…
Вновь изъ коры заструились кровавыя чёрныя капли.
Тутъ призадумался я и началъ молиться то нимфамъ,
То покровителю гетскихъ полей, великому Марсу,
Чтобы они къ добру повели столь странное чудо.
Но когда я третью лозу старался отторгнуть,
Съ большимъ усильемъ, и упирался колѣномъ о землю,
Что же? сказать иль нѣтъ? вдругъ слышу подземные стоны;
Голосъ плачевный несётся, какъ будто изъ самой могилы:
«Что ты меня терзаешь, Эней? пощади хоть въ могилѣ;
Не обагряй ты праведныхъ рукъ; мы не чужды другъ другу:
Троя отечество наше; та кровь не изъ дерева льётся.
Ахъ, удались отъ жестокой земли и отъ жаднаго края.
Я Полидоръ; я здѣсь погибъ, поражённый, покрытый
Тучею копій и стрѣлъ, — и выросли копья и стрѣлы.»

Холодомъ сердце обдало, я весь задрожалъ отъ испуга,
Волосы стали дыбомъ и въ груди замерли звуки.
Нашъ злополучный Пріамъ, лишившись надежды на мечъ свой,
На отраженье враговъ, и видя, что длится осада,
Тайно отправилъ того Полидора къ ѳракійскому князю
На воспитаніе, давши ему и сокровищь и денегъ.
Этотъ, видя, что счастье оставило войско троянцевъ,
Вдругъ заключаетъ союзъ съ побѣднымъ Агамемнономъ.
Дружбы законы попралъ и, убивъ Полидора, коварный
Золото всё захватилъ. О, гнусная жажда къ богатству,
Слабыя смертныхъ сердца до какихъ ты дѣяній доводишь!

Послѣ того, какъ испугъ миновался, я вдругъ объявляю
Всё, что видѣлъ, отцу и другимъ знаменитымъ троянцамъ,
Чтобы узнать отъ нихъ, что въ томъ случаѣ дѣлать.
Всѣ пожелали оставить враждебную землю, гдѣ дружбу
Такъ осквернило коварство, и по морю снова пуститься.
Мы Полидору готовимъ обрядъ погребальный: курганомъ
Насыпь земли наложили и жертвенникъ тѣнямъ воздвигли:
Ихъ осѣнили лазурныя ленты и кипарисы густые.
Жоны троянскія стали кругомъ и власы распустили.
Тёплымъ млекомъ наполняемъ сосуды, кипящіе пѣной,
Жертвенной кровью бокалы, и, схоронивъ Полидора,
Всѣ запѣли въ ладъ покойнику вѣчную память.

Вотъ, лишь только вѣтры утихли, настала погода,
На море тихо подуло дыханіе южнаго вѣтра,
Всѣ мы отправились къ берегу и корабли оттащивши,
Якорь подняли, плывёмъ: отъ насъ удаляются земли
И города. Тамъ, на морѣ, островъ лежитъ, посвящённый
Матери нимфъ Нереидѣ и егейскому богу Нептуну.
Этотъ островъ по морю плавалъ, но богъ-стрѣлоносецъ,
Сжавши между Микономъ его и высокимъ Гіаромъ,
Такъ укрѣпилъ, что могъ онъ противиться вѣтру и бурѣ.
Вотъ мы несёмся туда и, войдя въ безопасную пристань,
Бросили якорь и вскорѣ отправились къ городу Феба.
Аній, острова царь и вмѣстѣ жрецъ Аполлона,
Лавромъ священнымъ чело увѣнчавъ и святою повязкой,
Встрѣтился съ нами, узналъ стариннаго друга, Анхиза,
Дружески за руки взялъ и повелъ за собою въ жилища.
Въ древній храмъ Аполлона вошёлъ я и началъ молитву:

«Боже тимбрейскій! ты далъ утомлённымъ жилища и стѣны;
Дай намъ и племя, и городъ могучій, и Трою другую;
Ты сохрани остатки данайцевъ и длани Ахилла.
Чтб повелишь ты? куда намъ итти? и гдѣ намъ остаться?
Дай намъ, отецъ, наставленье: да умъ нашъ тобой просвѣтится.»

Такъ я едва произнёсъ, какъ вдругъ всё дрогнуло въ храмѣ:
Дрогнула дверь и божественный лавръ, и кругомъ встрепенулись
Горныя выси, и гулъ пролетѣлъ, по святилищу храма.
Тутъ мы припали къ землѣ и услышали голосъ священный:

«Храбрые Дардана внуки! васъ примутъ прекрасныя земли, —
Земли богатыя, бывшія вашихъ отцовъ колыбелью.
Матери древней, троянцы, ищите: потомки Энея
Тамъ воцарятся надолго, и будутъ владыками міра
Дѣти его и внуки и внуковъ грядущихъ потомки.»

Такъ говорилъ Аполлонъ, и радостно всѣ зашумѣли,
Всѣ вопрошали другъ друга, что значатъ слова Аполлона;
Гдѣ та страна, въ которую путь имъ Фебъ назначаетъ.
Тутъ мой отецъ, приводя на память событья былого,
Такъ говоритъ намъ: «слушайте, мужи, узнайте свой жребій:
Есть недалёко юпитеровъ островъ, названный Критомъ;
Тамъ есть Ида, гора, колыбель родителей нашихъ,
Сто городовъ многолюдныхъ и нивы, богатыя хлѣбомъ;
Сколько я помню, изъ этого острова нашъ прародитель
Тевкръ былъ первый, приставшій къ ретейскимъ долинамъ; онъ мѣсто
Царству избралъ. Въ то время не было стѣнъ Иліона,
Ни пергамейскихъ твердынь, а жили въ глубокихъ долинахъ.
Матерь, Цибела, оттуда и звонкій кимвалъ корибантовъ,
Роща Илейская и молчаливый обрядъ приношенья.
Ярые львы тамъ впервые впряглись въ колесницу богини.
Ну, собирайтесь же въ путь, который назначили боги.
Мы успокоимъ гнѣвные вѣтры и въ Критъ удалимся;
Путь нашъ не очень далёкъ, и если намъ боги помогутъ,
Флотъ нашъ у критскаго берега станетъ на третіе утро.»
Такъ говоря, онъ жертвой боговъ алтари обагряетъ:
Моря владыкѣ приносить тельца, тельца Аполлону.
Чёрную жертву Бурѣ, а бѣлую тихимъ Зефирамъ.

Слухи носились, что Идоменей, гонимый врагами,
Землю родную покинулъ: и опустѣли критскія нивы;
Домы пустые стоятъ; жилища враговъ не скрываютъ.
Вотъ мы, оставивъ делосскую пристань, летимъ океаномъ.
Вскорѣ Наксосъ намъ явилъ виноградомъ вѣнчанныя горы,
Зелень Донизы и Олеаросъ и Паросъ бѣлоснѣжный;
Группы Цикладовъ и мелкихъ земель остались за нами.
Въ радости наши пловцы подняли громкіе клики,
Ждутъ съ нетерпѣньемъ, какъ явится Критъ, отечество предковъ.
Вѣтеръ попутный, съ кормы подувая, надулъ намъ вѣтрила,
И наконецъ мы причалили къ берегу древнихъ куретовъ.
Здѣсь я рѣшился построить желанныя стѣны и замокъ,
Давъ имъ названье Пергама, столь милое нашему сердцу;
Сердце народа согрѣлъ лобовію къ новой отчизнѣ:
Всѣ корабли ужь сдвинуты были на берегъ песчаный;
Брачнымъ союзомъ скрѣпясь, молодёжь занималась воздѣлкой
Новыхъ полей, подъ сѣнью законовъ и мирнаго крова.
Вдругъ смертоносная язва, испорченнымъ воздухомъ вѣя,
Пала на нивы, сады, истребляя плоды и посѣвы.
Моръ поразилъ и людей, и настали черные годы:
Тѣ умирали внезапно, а тѣ истощённое тѣло
Жалко влачили; а Сиріусъ знойный палилъ намъ посѣвы;
Травы изсохли отъ зноя; хлѣба плодовъ не давали.
Старецъ совѣтуетъ плыть къ оракулу Феба, и море
Вновь кораблями измѣрить, вновь умолять о пощадѣ,
Вновь вопросить Аполлона, какой насъ конецъ ожидаетъ,
Чѣмъ пособить столь великой бѣдѣ и куда удалиться.

Полночь была и всё на землѣ ужь въ сонъ погрузилось.
Сонъ не смыкалъ мнѣ очей: я вижу, представились взору
Всѣ изваянья боговъ и священныхъ троянскихъ пенатовъ;
Я ихъ исторгнулъ изъ пасти огня, пожиравшаго Трою.
Ясно я могь различать ихъ черты, озарённыя свѣтомъ
Полной луны, проливавшей въ окно лучезарныя струи.
Слушаю, голосъ пенатовъ несётся ко мнѣ въ утешенье:

«То, что услышишь, Эней, изъ устъ делосскаго Феба,
Мы возвѣщаемъ тебѣ: онъ самъ насъ къ тебѣ посылаетъ.
Мы за тобою въ слѣдъ удалились изъ пламени Трои;
Мы вознесёмъ къ небесамъ твоихъ потомковъ дѣянья,
Власть полу-міра столицѣ дадимъ; а ты для великихъ
Стѣны великія строй; ещё ты странствовать будешь;
Не унывай лишь, иди; не здѣсь тебѣ поселиться,
И не на критскихъ поляхъ поселишься ты съ вѣрной дружиной:
Есть плодоносный край, Гесперіи имя носящій, —
Край и богатый и древніи; въ нёмъ бранный народъ обитаетъ.
Тамъ обитали энотры; теперь, говорятъ, ихъ потомковъ,
Взявшихъ названье вождя, зовутъ италійскимъ народомъ:
Тамъ ожидаютъ васъ земли. И Дарданъ былъ родомъ оттуда,
Прадѣдъ Язидъ, отъ котораго племя троянцевъ родилось.
Встань, о Эней, и порадуй дряхлаго старца Анхиза
Доброю вѣстью; пусть онъ отъищетъ городъ Кортону.
Землю Авзонію; тамъ суждено вамъ жить, а не въ Критѣ.»

Я изумился тѣмъ чуднымъ видѣньемъ и рѣчью пенатовъ;
Ясно я видѣлъ черты ихъ — то не были сонныя грёзы:
Виделъ божественный ликъ и повязкой вѣнчанныя чёла;
Капли холоднаго пота струились повсюду по членамъ.
Вспрянувъ отъ сна и длани поднявъ къ небеснымъ свѣтиламъ,
Съ тёплой молитвой принёсъ на алтарь я чистую жертву.
Вскорѣ, окончивъ обрядъ приношенья, спѣшу я къ Анхизу,
Въ радости всё объявляю ему, что видѣлъ и слышалъ.
Тутъ мой родитель Анхизъ увидѣлъ своё заблужденье,
Племя другое узналъ и другихъ прародителей вспомнилъ.
И говоритъ мнѣ: «сынъ мой, я помню, какъ въ Троѣ бывало
Жрица, Кассандра, одна прорекала намъ это событье:
Помню теперь, какъ она тогда намъ пророчила это,
Часто имя Гесперіи, часто Италіи имя
Намъ повторяла; но кто въ то время слушалъ Кассандру?
Кто бы подумалъ, что тевкрамъ теперь къ берегамъ гесперійскимъ
Плыть суждено? но мы покоримся велѣнію Феба.

Вскорѣ, покинувъ эту страну и оставивъ немногихъ,
Парусъ раскинули мы и пустились въ широкія воды
Вотъ мы всплыли ужь на полное море: вдали утонули
Всѣ берега; надъ нами лишь небо, подъ нами лишь море.
Грянули тучи; крупныя капли дождя полетѣли;
Пали туманы, вѣтеръ завылъ и волна разъигралась;
Валъ покатился за валомъ, и встали громадныя горы,
Врознь расплылись корабли, метаясь по влагѣ сердитой;
Чёрныя тучи небо закрыли и на море тьма налетѣла.
Съ страшнымъ рёвомъ огни изъ расторгнутыхъ тучь прорывались.
Скоро мы сбилась съ пути и пошли за порывами вѣтра.
Самъ Палинуръ не зналъ, иль день, иль ночь наступала;
Самъ Палинуръ не умѣлъ угадать, куда мы несёмся.
Такъ провели мы три дня, блуждая по тёмнымъ пучинамъ.
Трижды накрыла насъ ночь, а звѣзды какъ будто погасли,
Но наконецъ, на четвертое утро, завидѣли берегъ;
Тамъ появились и горы, и дымъ подъ землёй заструился.
Пали долой паруса, и гребцы пріударили въ вёсла,
Дружно бьютъ по волнамъ, взбивая шипящую пѣну.

Такъ мы спаслись отъ крушенья и вышли на берегъ Строфадовъ.
Это названіе двухъ острововъ на Iоническомъ морѣ;
Греки прозвали Строфадами ихъ. Теперь поселилась
Злая Целена на нихъ и другія гарпіи, не смѣя
Болѣе мучить Финея и пиръ его потревожить.
Не было въ мірѣ страшнѣе чудовищь, и гнѣвные боги
Кары столь страшной на насъ никогда не ссылали изъ ада:
Съ женскимъ лицомъ огромныя птицы; ихъ руки съ когтями,
Блѣдность отъ голода въ лицахъ; въ желудкѣ помётъ нестерпимый.
Вотъ, едва мы ступили на землю, видимъ: повсюду
Стадо прекрасныхъ воловъ пасётся по тучному полю;
Козы и овцы рѣзвятся въ травѣ, и никто не стерёгъ ихъ.
Бросилисъ мы, призывая боговъ и владыку Олимпа
Съ нами добычу дѣлить. Потомъ у берега моря
Ставимъ сосуды, столы, — и пошло пированье горою.
Вдругъ съ ужаснымъ шумомъ съ горъ налетѣли гарпіи;
Сильно крылами по воздуху бьютъ съ пронзительнымъ крикомъ;
Пищу хватаютъ изъ рукъ, оскверняя нечистымъ помётомъ.
Запахъ зловонный за ними несётся и рѣзкіе крики.
Мы удалились оттуда и, сѣвъ подъ наклономъ утёса,
Тамъ, гдѣ густыя деревья сплетались надъ нами покровомъ,
Вновь разложили огонь, и едва заготовили пищу,
Снова съ небесныхъ высотъ налетѣли гарпіи толпою,
Съ крикомъ и визгомъ кружатся и, всё оскверняя, хватаютъ
Пищу когтями и рвутъ. Тогда приказалъ я дружинѣ
Вооружиться и въ битву вступить съ крылатымъ народомъ.
Сказано — сдѣлано: всё приготовивъ, товарищи снова
Сѣли и въ кудряхъ травы и щиты и мечи положили.
Съ шумомъ гарпіи летятъ; вторятъ берега ихъ полёту.
Вотъ и Мизеній, стоя на стражѣ на мѣстѣ высокомъ,
Знакъ подаётъ, ударяя въ котёлъ — и товарищи мигомъ
Бросились къ нимъ съ обнажённымъ желѣзомъ и новую битву
Противъ чудовищь крылатыхъ заводятъ; разятъ ихъ мечами:
Мечъ не берётъ ихъ пернатой брони, и онѣ невредимы
Прочь улетѣли и быстрымъ полётомъ взвились въ поднебесье,
Намъ оставляя остатки добычи и следъ свой нечистый.
Только гарпія Целена, владѣя пророческимъ даромъ,
Сѣвъ на высокое темя утёса, такъ говоритъ намъ:

«Вы ли ещё за убитыхъ быковъ заводите битву,
Лаомедонтовы дѣти? Вы ли заводите битву?
Вы ли невинныхъ гарпій хотите изгнать изъ отчизны?
Слушайте рѣчи моей и слова хорошо затвердите:
Неба отецъ объявилъ Аполлону, а онъ передалъ мнѣ
Это; а я, величайшая фурія, вамъ объявляю:
Ищете ль вы береговъ италійскихъ? и вѣтеръ попутный
Васъ принесётъ на желанную землю; вы въ пристань войдёте;
Но не прежде стѣной окружите вы городъ заветный,
Какъ тогда, какъ голодъ жестокій, въ отмщенье за битву
Съ нами, съ пищею вмѣстѣ столы пожрать васъ принудитъ.»

Такъ сказавъ, взмахнула крылами и въ лѣсъ утетѣла.
Ужасъ объялъ насъ всѣхъ и кровь по жиламъ застыла;
Горе легло на сердца: не хотятъ ужь битвы троянцы:
Жертвой, молитвой хотятъ гарпій умолять о пощадѣ,
Не разбирая, богини ль онѣ, иль нечистыя птицы.
Старецъ Анхизъ, поднявши къ небу дряхлыя длани,
Молитъ великихъ боговъ, и гарпіямъ творитъ онъ молитву:

«О божества! отвратите грозу, и такую бѣду отвратите!
Пусть изменится вашъ гнѣвъ въ милосердіе къ бѣднымъ скитальцамъ.»

Всорѣ потомъ приказалъ отвязать канаты и въ море
Съ берега прочь отвалить. Ужь пали канаты и бѣлый
Парусъ на мачту взлетѣлъ и надулся отъ южнаго вѣтра.
Быстро летятъ корабли, сѣкутъ опѣнённыя волны:
Дружно ведутъ насъ двое вожатыхъ — вѣтеръ и кормчій.
Вотъ ужь явились вершины Зацинта, вѣнчанныя лѣсомъ,
Вотъ и Дулихій, и Саме, и Неритъ, одѣтый скалами.
Мы обогнули подводныя скалы лаэртова царства
И проклинали землю, вскормившую злого Улисса.
Вскорѣ возникли изъ волнъ и туманныя горы Левкаты,
И Аполлонъ, опасный пловцамъ. Утомлённые моремъ,
Мы повернули рулёмъ, подплыли къ городку небольшому,
Якорь ударился въ дно, — и стали суда неподвижно.
Вотъ наконецъ мы сошли на желанную землю и вскорѣ
Жертву приносимъ владыкѣ небесъ, зажигаемъ куренья,
И на актійскихъ поляхъ приготовились праздновать игры
Трои родной. Вотъ идутъ троянцы на бой богатырскій;
Свѣтлой оливой блестятъ бойцовъ обнажённые члены.
Рады троянцы, что столько враждебныхъ земель избѣжали
И безопасно межь столькихъ враговъ успели пробраться.

Между тѣмъ ужь солнце свой путь годовой совершило,
И ледяная зима аквилонами воды вздымаетъ.
Щитъ, блестящій мѣдью, оружье героя Абанта,
Я надъ вратами прибилъ и надпись такую поставилъ:
«Щитъ победителей грековъ Эней богамъ посвящаетъ.»
Вскорѣ велѣлъ я готовиться въ путь. Отчалили наши,
Сѣли гребцы на скамьи и дружно ударили въ вёсла.
Скоро сокрылись отъ насъ и высокія горы Феаковъ;
Мы обогнули берегъ Эпира: въ Хаонскую пристань
Тихо вошли и вступили въ высокій городъ Бутроту.
Чудныя вѣсти въ Бутротѣ дошли до нашего слуха:
Будто подъ власть Гелена, пріамова сына, подпали
Земли данайцевъ, и онъ овладѣлъ ужь пирровымъ скиптромъ,
На Андромахѣ женился, бывшей въ замужствѣ за Пирромъ,
Такъ Андромаха вышла опять за троянскаго мужа.
Я изумился, услышавъ это: мнѣ очень хотѣлось
Видѣть Гелена, узнать о чудесныхъ его приключеньяхъ.
Бросивъ у пристани флотъ, я къ городу путь свой направилъ.

Въ это время, близъ самого города, въ рощѣ тѣнистой,
Тамъ, гдѣ Симоисъ новый по нивѣ бѣжалъ, Андромаха
Пиръ похоронный свершала и жертвы обрядъ погребальный
Пепламъ несчастнаго Гектора; звала усопшія тѣни
Передъ могилой его. На могилѣ зеленыя вѣтви;
Два алтаря въ сторонѣ, причина столькихъ рыданій.
Видя меня и кругомъ отрядъ молодёжи троянской,
Видя сверканье родной, знакомой брони, Андромаха
Съ дикимъ безумьемъ глядѣла и, будто испугана чудомъ,
Взоръ неподвижный на насъ устремила; потомъ зашаталась:
Ей измѣнили силы; и только по долгомъ молчаньи
Такъ начала: «О сынъ богини, тебя ли я вижу?
Твой ли образъ, Эней, твои ли очи я вижу?
Живъ ли ты? ахъ, говори: ты, можетъ быть, призракъ Энея?
Если ты умеръ уже, скажи мнѣ, гдѣ же мой Гекторъ?»

Такъ говорила она; потомъ залилася слезами;
Плачъ прерывали стоны и рощу кругомъ оглашали.
Долго не могъ говорить я: слова умирали въ гортани.
Живъ я ещё — отвѣчалъ я — но жизнь моя не завидна.
Не сомнѣвайся, я живъ! ты видишь меня предъ собою.
Ахъ, какая участь постигла тебя, Андромаха,
Послѣ кончины супруга! Иль, можетъ быть, прежняя радость
Вновь посѣтила тебя? Но что же ту радость замѣнитъ?
Гектора прежде супруга, ты ль стала супругою Пирра?
Взоръ потупила она и со вздохомъ такъ продолжала:

«О блаженна Пріама дочь, погибшая жертвой
Тамъ, на могилѣ врага, подъ Трои великой стѣнами!
Нѣтъ для нея ужь печали; не знаетъ она злополучій;
Съ наглымъ врагомъ не дѣлитъ она постыднаго ложа.
Я, злополучная, послѣ сожженія Трои, скиталась
По различнымъ странамъ и, томясь въ плѣну ненавистномъ,
Гордому Пирру служила, надменному сыну Ахилла.
Вскорѣ потомъ вступилъ онъ въ союзъ съ Герміоной, спартанкой,
А меня, какъ рабу, передалъ во владѣнье Гелену.
Но Орестъ, негодуя за честь похищенной невѣсты,
Местью къ нему запылалъ и, въ припадкѣ безумной печали,
Тайно его подстерёгъ и мщенье насытилъ убійствомъ.
Послѣ кончины Пирра, та часть владѣній, которой
Правилъ Геленъ, перешла навсегда во владѣнье Гелена.
Царство своё онъ Хаоньей назвалъ, отъ троянца Хаона;
Новый Пергамъ построилъ и замокъ Ильонскій воздвигнулъ.
Но какими судьбами, какимъ ты здѣсь чудомъ явился?
Или какая сила боговъ тебя занесла къ намъ?
Что твой малютка Асканій? гдѣ онъ? живётъ ли, здоровъ ли?
Помнитъ ли мать онъ свою, и часто ль о ней вспоминаетъ?
Гекторъ, дядя его, и твоя благородная храбрость
Въ нёмъ возбуждаютъ ли духъ и жажду славы геройской?»

Такъ говорила она, проливая напрасныя слёзы;
Вздохи мѣшали словамъ... Но вотъ къ намъ вышелъ на встрѣчу
Храбрый Геленъ, а за нимъ толпа многочисленной свиты,
Скоро узналъ онъ своихъ и въ восторгѣ повелъ насъ въ жилища.
Долго онъ плакалъ, идя, и слёзы рѣчь прерывали.
Вотъ, приближаясь, я вижу подобие маленькой Трои:
Здѣсь подражанье Пергаму, тамъ Ксанѳа берегъ песчаный
Я узнаю, и скейскихъ воротъ порогъ обнимаю.
Наши троянцы встрѣчаютъ повсюду радушныя лица.
Царь угощаетъ ихъ пышнымъ столомъ въ колоннадѣ широкой:
Въ царскихъ чертогахъ сидѣли они и держали бокалы
Съ влагой душистаго Вакха, и блюда златыя дымились.

Вотъ ужь проходитъ и день и другой, и южные вѣтры
Въ путь насъ зовутъ и тихимъ дыханьемъ вздуваютъ вѣтрила.
Я обратился къ Гелену, жрецу, и такъ вопрошаю:
Воли боговъ толкователь, ты мудрость постигъ Аполлона;
Ты понимаешь и птицъ щебетанье и трепетъ ихъ крыльевъ,
Дай наставленье какія бѣды мнѣ въ пути угрожаютъ?
Я, ободрённый счастливымъ гаданьемъ, пустился въ дорогу;
Всѣ божества мнѣ вѣщали одно: къ землѣ италійской
Плыть и тамъ поискать жилищь въ странахъ отдаленныхъ.
Только гарпія Целена вѣщаетъ мнѣ новое чудо,
Только гарпія одна предсказала намъ (вымолвить страшно!)
Слѣдствіе гнѣва боговъ, — ужасный, мучительный голодъ.
Сто же мнѣ дѣлать, скажи, и какъ отвратить ту опасность?
Вотъ Геленъ сперва закололъ, по обычаю, жертву,
Молитъ боговъ, распустилъ на челѣ священныя ленты,
За руку взялъ меня и повёлъ къ святому порогу
Фебова храма: какая-то святость объяла мнѣ душу,
И наконецъ изъ божественныхъ устъ онъ такъ мнѣ вѣщаетъ:

«Сынъ богини, внимай: предстоитъ вамъ путь неизбежный.
Съ этимъ согласны гаданья; такъ и владыкою неба
Брошенъ твой жребій, и ты покоришься велѣнію рока.
Много я могъ бы сказать: но я объясню покороче,
Какъ безопаснѣе можешь проплыть ты по бурному морю,
Чтобы достигнуть завѣтной земли — береговъ италійскихъ.
Прочаго знать ты не можешь: не хочетъ суровая Парка,
И богиня Юнона мнѣ говорить запрещаетъ.
Слушай: думаешь ли, берега италійскіе близко?
Думаешь ли, что скоро достигнешь желаемой цѣли?
Нѣтъ! далёкъ твой путь, далёкъ, и опасенъ и труденъ.
Нѣтъ! ты прежде весло оросишь тринакрійской волною,
Прежде Авзоніи влажную степь кораблями измѣришь,
Адскія воды увидишь и островъ эгейской Цирцеи,
Чѣмъ на завѣтной землѣ построишь высокія стѣны.
Я наставленіе дамъ, а ты со вниманіемъ слушай:
Если ты, озабоченный дѣломъ, случайно увидишь
На берегу отдалённой рѣки, подъ тѣнью берёзы,
Вепря огромную самку и съ нею тридцать малютокъ —
Бѣлая будетъ она и малютки бѣлыя будутъ —
Тамъ построишь ты городъ, и миръ поселится съ тобою.
Будетъ ли голодъ, ты не страшись предсказаній Целены:
Дѣло пойдётъ хорошо, и Фебъ тебя не оставитъ.
Но бѣги ближайшихъ земель береговъ италійскихъ,
Гдѣ разбиваются волны нашего моря, — бѣги ихъ:
Злые данайцы повсюду на тѣхъ берегахъ обитаютъ.
Тамъ въ городахъ обитаютъ пришельцы изъ дальней Локриды;
Критскій Идоменей осадилъ тамъ поля саллентиновъ
Сильною ратью данайцевъ; тамъ и вождя Мелибея
Маленькій городъ, Петилія, гордый стѣной Филоктета.
Помни, когда корабли проплывутъ чрезъ бурное море
И на алтарь принесёшь ты богамъ священную жертву,
Долженъ не медля чело осѣнить покрываломъ багрянымъ,
Чтобы враждебныя лица тогда не нарушили мира,
Между священныхъ огней, зажжённыхъ богамъ, появляясь.
Этотъ обрядъ и ты и товарищи пусть сохраняютъ;
Внукамъ его передай ты, какъ завѣщанье святое.
Но когда подойдёшь къ берегамъ сицилійскимъ,
Тѣсный Пелорскій проходъ начнётъ исчезать за тобою,
Ты обогнёшь берега и влѣво направишься съ флотом;
Влѣво далёко бери, но никакъ не плыви ты направо.
Некогда земли эти одну лишь страну составляли.
Но, потрясённыя страшно подземной губительной силой,
Вдругъ разступились, и волны морскія ворвались въ средину.
Столь сокрушительна сила вѣковъ, что всё разрушаетъ!
Нивы Гесперьи далеко теперь отъ полей сицилійскихъ;
Ихъ города разлучились и бездна клокочетъ въ срединѣ:
Сцилла на правой рукѣ, а по лѣвую злая Харибда.
Страшно Харибда глотаетъ въ пучины бездоннаго чрева
Воды широкаго моря, и, вновь извергая изъ пасти,
Къ небу бросаетъ волну и фонтанами хлещетъ на звѣзды.
Въ нѣдрахъ мрачной пещеры кроется дивная Сцилла,
Пасть выставляя свою и таща корабли на утёсы.
Дѣва она по самыя чресла, съ прекрасною грудью;
Далѣе видны громадные члены кита, а подъ ними
Волчье чрево лежитъ и машетъ хвостами дельфина.
Лучше объѣхать утёсъ тринакрійскаго мыса Пахина,
Лучше помедлить и, дѣлая кругъ, обогнуть берега тѣ,
Нежели разъ безобразную Сциллу въ пещерѣ увидѣть,
Или услышать, какъ лаютъ въ ущеліяхъ псы голубые.
Слушай: если я столько владѣю пророческимъ даромъ,
Если я точно проникнутъ святымъ вдохновеньемъ отъ Феба,
Я безпрестанно тебѣ повторяю своё наставленье,
И никогда ещё и ещё повторять не оставлю.
Помни, Эней: молись ты великой богинѣ Юнонѣ;
Ей ты обѣты твори и могучей владычицы неба
Сердце старайся смягчить: тогда побѣдителемъ выйдешь,
Бросишь Тринакрію и поплывёшь къ берегамъ италійскимъ.
Но когда кораблёмъ приплывёшь ты въ городъ кумейскій,
Къ водамъ священнымъ, и въ адскія страны, шумящія лѣсомъ,
Тамъ ты увидишь въ пещерѣ скалы вдохновенную жрицу.
Эта жрица вѣщунья пишетъ на листьяхъ отвѣты.
Всё, что напишетъ на листьяхъ она, приводитъ въ порядокъ,
Въ рядъ разлагаетъ листочки и такъ оставляетъ въ пещерѣ.
Тамъ остаются они неподвижно, въ стройности цѣлой.
Но когда въ пещерѣ подуетъ дыханіе вѣтра,
Лёгкіе листья взлетятъ и кружатся по своду пещеры.
Жрица не думаетъ вновь собирать разсыпанныхъ листьевъ,
Чтобы устроить снова въ ряды и въ прежній порядокъ.
И безразсудные люди за то ненавидятъ сивиллу.
Но для того, чтобъ ты не понёсъ столь важной потери
И не встрѣчалъ затрудненій въ пути, — хотя бы роптали
Спутники всѣ на тебя, и вѣтеръ въ путь призывалъ бы,
Парусъ надулся бъ уже отъ дыханья попутнаго вѣтра, —
Ты ве внимай, но къ жрицѣ иди и проси предсказанья.
Жрица сама отвѣтитъ тебѣ, и отвѣтитъ охотно.
Ты отъ нея узнаешь подробно о будущихъ битвахъ.
Объ италійскихъ народахъ, и что испытаешь въ дорогѣ;
Какъ избѣжать грозящей бѣды, разскажетъ подробно.
Всё, что было во власти моей, тебѣ разсказалъ я.
Съ богомъ иди и мечёмъ озари ты славу троянцевъ.»

Вотъ и добрый Геленъ, окончивъ своё предсказанье,
Къ намъ на суда посылаетъ дары, испещрённые блескомъ
Золота и драгоценной кости слоновой, и сыплетъ
Множество денегъ и много посуды додовской даётъ намъ.
Далъ намъ витый панцырь, тройной, позолоченный панцырь;
Шлемъ дорогой, прекрасный, съ гребнемъ высокимъ, косматымъ,
Бывшее Пирра оружье. Онъ далъ и Анхизу подарки;
Далъ намъ ещё лошадей и вожатыхъ, и даже пополнилъ
Нашихъ гребцовъ, и товарищей всѣхъ снабдилъ онъ оружьемъ.
Между тѣмъ Анхизъ приказалъ корабли приготовить,
Чтобъ не терять напрасно дней и попутнаго вѣтра.
Жрецъ Аполлона Геленъ говоритъ, обратившись къ Анхизу:

«О, Анхизъ, удостоенный гордаго ложа Венеры,
Ты, любимецъ боговъ, спасённый дважды отъ смерти;
Вотъ предъ тобою Авзонія: мчись къ ней на полныхъ вѣтрилахъ.
Но ты долженъ её миновать непремѣнно: далеко
Тѣ берега, которые Фебъ для насъ назначаетъ,
Старецъ, счастливый любовію сына, иди; я напрасно
Васъ замедляю словами: вамъ дуютъ попутные вѣтры.»

И Андромаха, печали полна при послѣднемъ прощаньи,
Въ даръ принесла намъ расшитую золотомъ чудно одежду;
И для Асканія плащь дорогой, изъ ткани фригійской.
Много прекрасныхъ тканей даетъ, и, нѣжно прощаясь,

«Милый Асканій, прими — говоритъ — Андромахи подарки:
Я ихъ соткала сама; быть можетъ, ты некогда вспомнишь
Гектора дяди жену. Прими отъ своихъ, мой малютка;
Ты мнѣ приводишь на память образъ несчастнаго сына:
Тѣже глаза, и ростъ, и походка, и личко такое;
Какъ похожъ! онъ былъ бы и лѣтъ одинакихъ съ тобою.»
Такъ говорила она. Изъ очей брызнули слёзы.

Будьте счастливы — сказалъ я — окончено поприще ваше.
Насъ призываетъ ещё неизвестная участь. Счастливцы,
Вы наслаждаетесь миромъ; не нужно вамъ плыть черезъ море;
Вамъ не искать береговъ, которые вѣчно бѣгутъ васъ.
Вотъ предъ вами струится Ксанѳъ; вы видите Трою,
Сами создали её; быть можетъ, счастливѣе будетѣ,
Можетъ быть, васъ не найдётъ здѣсь злоба жестокихъ данаевъ.
Если увижу когда берега, орошённые Тибромъ,
Если троянцамъ моимъ построю желанныя стѣны,
О, тогда всѣ страны родныя, родные народы,
Дѣти того же Дардана, въ Эпирѣ, Геоперіи, — всюду
Всѣ мы составимъ тогда одну, нераздельную Трою.
Это единство оставимъ въ наслѣдіе нашимъ потомкамъ.

Вотъ мы плывёмъ, и уже Церавна хребетъ миновали:
Путь кратчайшій оттуда лежитъ къ берегамъ италійскимъ.
Солнце уже западало и горы одѣлися въ тѣни.
Мы подплыли къ землѣ и, дружно ударивъ веслами,
Вышли на берегъ сухой и легли отдыхать отъ похода.
Вскорѣ сонъ охватилъ крыламя усталые члены.
Ночь не свершила ещё теченья полночного круга,
Какъ Палинуръ проснулся и, бодро съ постели поднявшись,
Сталъ наблюдать направленіе вѣтра и знаки погоды:
Онъ примѣчаетъ, какъ по небу тихо катятся свѣтила,
Арктуръ в дождевыя Гіады, двойные Тріоны;
Долго глядѣлъ на Оріонъ, какъ золото свѣтлый, блестящій.
Видя, что небо свѣтло и всё предвѣщаетъ погоду,
Громкій сигналъ съ кормы падаётъ, — и всѣ пробулись,
Двинулись въ путь, и вотъ паруса расширили крылья.

Вскорѣ заря занялась и разсѣяла блѣдныя звѣзды.
Вдругъ показались вдали берега, одѣтые мглою.
Первый Ахатъ, увидѣвши землю, воскликнулъ: «Италья!»
Всѣ корабли, отъ восторга кипя, повторили: «Италья!»
Старецъ Анхизъ, увѣнчавъ огромный бокалъ, наполняетъ
Чистымъ виномъ, и, ставъ на высокой кормѣ корабельной,
«Боги! — свазалъ — владыки и неба и бурнаго моря,
Дайте счастливый намъ путь; подуйте, попутные вѣтры!»
Вѣтры подули сильнѣе; мы вскорѣ увидѣли пристань,
Стѣны высокаго замка и храмъ, посвящённый Палладѣ.
Мигомъ свились паруса, я вотъ мы у берега стали.
Пристань была велика: она изгибалась дугою;
Волны, вздымаясь съ востока, брызгали пѣной на скалы.
Стѣны двойныя; надъ ними торчали высокія башни;
Далѣе видѣнъ былъ храмъ, стоявшій немного повыше.

Вотъ мы сошли, глядимъ: прекрасный лугъ передъ нами,
Бѣлыхъ четыре коня стригутъ зелёное поле.
«О, войну оредвѣщаешь, земля! — сказалъ мой родитель —
Созданы кони для битвы; конь ярый лишь бранію дышетъ.
Но вѣдь кони также дружно везутъ колесницу,
Кони послушны уздѣ и ходятъ въ ярмѣ неразлучно:
Есть и на миръ надежда.»

Потомъ помолились богинѣ,
Громко звенящей оружьемъ Палладѣ, и первую жертву
Ей принесли. Но, вспомнивъ тогда наставленье Гелена,
Мы предъ жертвой чело осѣнили багрянымъ покровомъ
И зажигаемъ куренія въ честь аргивской Юноны.
Вскорѣ потомъ, окончивъ обрядъ приношенія жертвы,
Мы повернули рогатыя реи и вскинули парусъ:
Домы данайцевъ и берегъ враждебный отъ насъ удалились.
Видѣнъ оттуда Тарентъ геркулесовъ, если преданью
Этому вѣрить. Насупротивъ видна святыня Юноны;
Страшныя скалы Скиллака; за ними замки Кавлона;
Далѣе видно изъ волнъ встаётъ громадная Этна.
Издали слышали мы, какъ море грозно ревѣло;
Какъ необузданный валъ ударялся въ утёсы и эхо
Громко вторило ему; пучины кипѣли подъ нами,
И возмущённый изъ дна песокъ съ волною мѣшался.

«Это Харибда — сказалъ мой родитель — вотъ тѣ утёсы,
Вотъ тѣ ужасы скалъ, о которыхъ Геленъ говорилъ намъ.
Ахъ, удалитесь, друзья, ударьте сильнѣе вёслами!»

Дружно взмахнули вёсла по влагѣ, и носъ корабельный
Вдругъ повернулъ Палинуръ и взялъ направленіе влѣво:
Всѣ корабли за вожатымъ пошли и направились влѣво.
Страшно кипящая бездна то къ небу насъ поднимаетъ,
То низвергая на дно, открываетъ намъ адскія тѣни.
Трижды взревѣли утёсы и дикія скалы завыли;
Трижды увидѣли мы волной опѣнённыя звѣзды.

Солнце зашло наконецъ и вѣтеръ утихъ совершенно.
Сбившись съ пути, мы пристали къ землѣ, отчизнѣ циклоповъ.
Пристань была широка, недоступна для вѣтровъ; но тутъ же
Грозная Этна ревётъ, грозя разрушеньемъ природѣ.
То изъ нея прорываются къ небу чёрныя тучи
Дыму густого, подобно смолѣ, и блестящія искры;
Пламя, взвиваясь вихремъ, небесныхъ свѣтилъ досягаетъ;
То извергаетъ она громадные глыбы и камни;
То изъ горячего чрева летятъ раскалённыя скалы
Съ воплемъ и стономъ, и рвутся взлетѣть въ поднебесье.
Тамъ, говорятъ, подъ этой громадой давно ужь томится
Молньей полу-опалённый гигантъ Энкеладъ; онъ подъ Этной
Жмётся, и стонетъ и пламенемъ дышитъ сквозь горныя щели:
Всякій разъ, когда, утомившись лежатъ неподвижно,
Съ боку на бокъ перевалится онъ, — Сицилія дрогнетъ
Съ рёвомъ подземнымъ, и небо затмится отъ чёрнаго дыму.
Ночь провели мы въ лѣсу, среди чудесныхъ явленій;
Но не могли угадать, откуда несутся тѣ звуки:
На небѣ не было видно ни звѣздъ, ни полярнаго свѣта;
Чёрныя тучи скрывали отъ насъ небесные своды;
И непогодная ночь луну погрузила въ туманы.

Вотъ, едва зарумянилось только восточное небо,
Влажныя тѣни разсѣялись прочь отъ дыханья Авроры,
Вдругь изъ лѣсовъ выходитъ какое-то диво и руки
Тощія, словно скелетъ, съ мольбой простираетъ. Мы смотримъ:
Въ нёмъ человѣческій образъ, но страшный, и дикій и жалкій.
Грязью запачканный весь; борода въ безпорядкѣ и дыбомъ;
Всюду въ одеждѣ колючки торчатъ; а впрочемъ, на грека
Былъ онъ похожъ, въ народной бронѣ приходившаго къ Троѣ.
Видя дарданскихъ мужей и узнавъ оружье троянцевъ,
Онъ испугался сперва и, ставъ въ сторонѣ неподвижно,
Долго глядѣлъ; а потомъ съ быстротою бросился къ морю,
Съ плачемъ и стономъ.

«Ради небесныхъ свѣтилъ — говорилъ онъ —
Ради боговъ, и этого солнца и свѣта дневного,
Тевкры, примите меня! Въ какія бы страны вселенной
Вы ни умчали меня, и это будетъ довольно.
Грекъ я, изъ греческихъ войскъ; сознаюсь передъ вами, троянцы,
Грекъ я, и мечъ поднималъ я въ войнѣ на вашихъ пенатовъ.
Если моё преступленье вашей пощады не стоитъ,
Бросьте меня въ океанъ, въ глубокихъ волнахъ утопите:
Если погибнуть, то лучше погибнуть отъ рукъ человѣка.»

Такъ говорилъ онъ, рыдалъ, обнимая колѣни троянцевъ.
Мы ободрили его и тотчасъ распрашивать стали,
Чтобъ разсказалъ намъ свой родъ и странные случаи жизни.
Самъ родитель Анхизъ подошёлъ и, за руку взявши,
Этимъ дружескимъ знакомъ его ободрилъ совершенно.
Вотъ, оставивъ напрасный свой страхъ, онъ такъ говоритъ намъ:

«Я уроженецъ итакскій, вѣрный товарищъ Улисса,
Ахеменидомъ зовутъ. Я былъ и въ походѣ на Трою
Вмѣстѣ съ Улиссомъ. Звали отца моего Адамастомъ;
Онъ былъ бѣденъ; зачѣмъ не остался я въ томъ состояньи!
Эту ужасную землю бросая, товарищи въ страхѣ
Бросили здѣсь и меня, и забыли въ пещерѣ Циклопа.
Страшно Циклопа жильё: нечисто, кроваво и мрачно.
Самъ онъ огроменъ, ужасенъ, до звѣздъ головой досягаетъ.
Ахъ, отвратите, боги, отъ насъ такое несчастье!
Нѣтъ, невозможно смотрѣть, и въ словахъ описать невозможно.
Мясомъ несчастныхъ питается онъ и чёрною кровью.
Самъ я видѣлъ, какъ онъ, схвативъ огромной рукою
Двухъ изъ товарищей нашихъ, потомъ о скалу размозживъ ихъ,
Лёгъ по срединѣ пещеры, залитой потоками крови;
Самъ я видѣлъ, какъ онъ пожиралъ ихъ тёплые члены.
Но Улиссъ не могъ перенесть такого позора.
Даже въ несчастьи такомъ не забылъ онъ о мщеньи Циклопу.
Вотъ, едва насытился тотъ, и виномъ упоённый,
Лёгъ, растянувшись въ огромной пещерѣ, сквозь сонъ извергая
Части добычи, и кровь и вино, обагрённое кровью,
Мы, помолившись великимъ богамъ и бросивши жребій,
Вдругъ окружили его и въ глазъ вонзили желѣзо:
Глазъ огромный одинъ сверкалъ на челѣ его дикомъ,
Точно аргивскій щитъ, иль, лучше, кругъ полнолунный.
Такъ мы отмстили ему за смерть товарищей нашим.
Но удалитесь, ахъ! удалитесь, несчастные тевкры,
Скоро бѣгите отсюда, отъ берега рвите канаты.
Много циклоповъ другихъ, подобныхъ тому Полифему,
По берегамъ обитаютъ крутымъ и по горнымъ вершинамъ.
Здѣсь на горахъ руноносныя овцы пасутся: циклопы
Ихъ загоняютъ на ночь въ пещеры и сами доятъ ихъ.
Вотъ ужь въ третій разъ и рога у луны появились,
Какъ провожу я несчастную жизнь, по лѣсамъ лишь дремучимъ,
Гдѣ кровожадные звѣри живутъ, и на страшныхъ циклоповъ
Часто съ утёса гляжу и со страхомъ рѣчамъ ихъ внимаю,
Или тяжёлымъ шагамъ, — и морозъ пробѣгаетъ по тѣлу.
Дикія ягоды, травы были мнѣ скудною пищей;
Часто сухіе коренья изъ тощей земли вырываю.
Къ берегу взоръ обративъ, я увидѣлъ флотъ вашъ, плывущій
Прямо сюда, и мысленно сталъ ужь товарищемъ вашимъ,
Кто бы вы ни были; но для меня и того ужь довольно,
Что избѣгу я чудовищь и страшной, позорной кончины.
Дайте мнѣ смерть: я умру, но умру отъ руки человека!»

Такъ онъ едва сказалъ, какъ увидѣли мы на утесѣ,
Между пасущихся стадъ, великана громадное тѣло:
Это былъ Полифемъ; къ знакомому берегу шёлъ онъ.
Страшно, громадно чудовище было, лишённое зрѣнья:
Въ длани сосна у него; сосной подпираясь, идётъ онъ:
Съ нимъ руноносныя овцы, одно утѣшеніе въ горѣ.
Вотъ едва онъ въ воду вошёлъ, на глубокое мѣсто,
Дланью воды зачерпнулъ и глазную рану полощетъ,
Зубомъ скрежещетъ отъ боли; и вотъ ужь вошёлъ онъ
Въ полное море, а море едва до колѣнъ достигает».

Мы, отъ страха дрожа, на суда поскорѣе усѣлись,
Взяли съ собою несчастнаго грека и, тихо отчаливъ,
Разомъ ударили въ вёсла потомъ и гребли безпрерывно.
Видно услышалъ циклопъ, и на голосъ шаги онъ направилъ:
Но напрасно стараясь поймать насъ огромной рукою,
Иль вышиной поровняться съ глубокими водами моря,
Такъ заревѣлъ великанъ, что дрогнуло море и волны;
Всё встрепенулось; народы Италіи странъ отдалённыхъ
Въ ужасъ пришли, и Этны кривыя пещеры завыли.
Всё поколѣнье циклоповъ сбѣжалось на рёвъ Полифема,
Тѣ изъ лѣсовъ, а другіе изъ горъ, и стали надъ моремь.
Видѣли мы ихъ угрозы и мрачные взоры; напрасно:
Долго стояли вулкановы братья; по самое небо
Головы ихъ, громадное тѣло. Точно какъ дубы
Въ небо вонзаютъ вершины; точно стоятъ кипарисы,
Тёмный Юпитеровъ лѣсъ, иль роща богини Діаны.
Мы, торопясь въ испугѣ, плыли и сами не зная
Какъ и куда; за вѣтромъ пошли и раскинули парусъ.
Но Геленъ говорилъ, что между Харибдой и Сциллой,
Съ той иль другой стороны, неминуема гибель для флота.
Нечего дѣлать! и мы назадъ корабли повернули.
Вотъ и Борей подулъ намъ отъ узкихъ ущелій Пелора.
Вскорѣ устье Пантага, гдѣ вѣчно зеленыя скалы,
Вскорѣ Мегарскій заливъ и Тапсосъ мелькнули предъ нами.
Такъ показывалъ намъ несчастный спутникъ Улисса,
Ахеменидъ, обратно плывя по знакомому морю.

Противъ Сициліи близко лежитъ отдѣлённый проливомъ
Бурный островъ Плиммерій, а прежде Ортигіемъ звали.
Тамъ, говорятъ, Алфей, вытекая далеко въ Элидѣ,
Тайнымъ путёмъ подземельнымъ прорывшись подъ волны морскія,
Здѣсь Арстузой выходитъ, мѣшаясь съ волной сицилійской.
Тутъ помолились мы божествамъ, покровителямъ мѣста,
И, миновавши тучныя, влажныя нивы Элора,
Мы обогнули высокія скалы мыса Пахина.
Вскорѣ явились потомъ Камарина зловонныя воды:
Къ нимъ запретила судьба прикасаться; за ними
Степи Гелоя и Гела, носящего имя потока.
Далѣе видели мы Агригента высокія стѣны,
Бывшую прежде отчизну прекрасныхъ коней быстроногихъ.
Скрылся и ты, о Селинъ, осѣненный пальмовымъ лѣсомъ,
И утонули въ волнахъ Лилибея подводныя скалы.

Вскорѣ потомъ вошёлъ я въ печальную пристань Дрепана.
Столько несчастій и столько бурь претерпѣвъ въ океанѣ,
Здѣсь я лишился отца; онъ былъ мнѣ одно утешенье
Въ горѣ и радость въ печали. Зачѣмъ же, милый отецъ мой, —
Ахъ, зачѣмъ ты покинулъ меня? неужели напрасно
Путь ты далёкій прошёлъ и столько смертей избѣжалъ ты?
Ни прорицатель Геленъ, мнѣ столько трудовъ предвещая,
Ни Целена не предсказала мнѣ этого горя.
Вотъ вамъ мои похожденья: этимъ окончился путь мой.
Прямо оттуда насъ буря пригнала къ вашимъ владѣньямъ.

Такъ говорилъ Эней, исчисляя свои злополучья;
Такъ говорилъ онъ одинъ, а всѣ безмолвно внимали.
Вотъ наконецъ онъ умолкъ и покойно уселся на ложѣ.