Юрий Волин
[править]ЯВЛЕНИЕ СМЕРТИ
[править]— Послушайте, Поль. Что было бы, если бы «Титаник» вдруг начал тонуть?
Я смеюсь.
— У вас, Маргарита, совсем не женское строение ума. Вы любите задавать и разрешать задачи. У вас фантазия романиста.
— Нет, серьезно, — задумчиво говорит Маргарита. — Ночью я видела сон и сегодня весь день продолжаю мысленно развивать картину… «Титаник» медленно опускается на дно. Заметьте, Поль: медленно, плавно, величаво. Мне представилось это во сне совсем не как катастрофа. В катастрофе — внезапность, паника, суета. «Титаник» погружается величественно: спокойно, тихо, красиво… Я пережила прекрасные минуты, Поль, когда любовалась этой удивительной картиной!
— Ну, а люди? Люди, Маргарита! Вы — сами!.. Ведь на нашем пароходе почти две тысячи человек. И так много детей… Так много молодых, еще не живших. Подумайте, что вы говорите, Маргарита! Какой ужас погибнуть здесь, в пустыне океана!
— Нет, Поль! — убежденно возражает Маргарита. — Это торжество. Это высочайшее блаженство. Ведь я уже пережила это и знаю! Пусть во сне, но так явственно, так красочно, какою бывает только правда… Медленно опускался «Титаник». И со всех этажей собрались люди сюда наверх. И лица были ясные, светлые. По-новому блестели глаза, поднятые к небу. Люди взялись за руки — все, от нищего эмигранта до прелестной леди. И хором пели песню… Я никогда не слыхала такой величественной песни и не представляла себе, что человеческая песнь может быть такой божественно-прекрасной. Откуда пришла она ко мне — уму непостижимо. Ведь не могла же я выдумать ее!.. Гимн Богу, природе, океану, смерти… Торжественно-медлительный, как смерть «Титаника»… Хорошо было, Поль!
Маргарита умолкает.
Молчу и я. Молчу… Почему показалось мне, что и я видел тот же сон?..
А огромный шар солнца, еще так недавно смотревший на нас всем лицом, покорно погружается в океан. Еще несколько минут, и океан поглотит золотую шапку, и станет еще таинственней эта безграничная ширь, наш укромный, неосвещенный уголок палубы, и мы двое, в молчании думающие свои странные думы!
Она совсем не похожа на француженку, моя спутница Маргарита Тажиль, хотя одевается с шиком и владеет изысканностью манер истой парижанки. Она серьезна, вдумчива, много читала, много видела, ни о чем не боится говорить и мыслить самостоятельно, смело и парадоксально. Она наблюдательна, любит людей и ничего не ищет в жизни, кроме новых встреч и впечатлений. Она, как я, независима и молода. И так красиво, так просто сложились наши отношения: первая в моей жизни дружба с женщиной.
— Смотрите, Поль. Океан расправляется, потягивается… просыпается. Это он радуется, что ушло солнце.
— А разве океан не любит солнца?
— Я заметила, что не любит, — говорит Маргарита, — солнце стесняет его, связывает его движения. Он иногда улыбается на солнце, но это — усталая, мертвая улыбка. Он оживает, когда небо облачное, или вечером, когда солнце уходит. Он тогда улыбается, ухмыляется, а иногда хохочет веселым хохотом.
— Вы говорите об океане, как о живом существе!
— Конечно. Иначе я его не понимаю…
…Почему меня вдруг охватила тоска?
Девятый час, а ее нет. Придет ли она?.. Сердце сжалось в тоске ожидания… Это так странно для меня, сказавшего себе раз навсегда, что из радостей жизни исключена для меня любовь!
Придет ли она?.. Маргарита еще что-то говорит об океане, но я не слышу ее… Придет ли она?
— Вы чем-то встревожены, Поль? Вы чего-то ждете?
Это спрашивает Маргарита Тажиль.
Сказать ли ей? Но почему нет? Ведь мы — друзья. Пусть она красивая молодая женщина — ведь мы друзья. А в моей маленькой истории нет ничего преступного, ничего нечистого.
— Да, я жду, Маргарита. Я жду Мафалду. Это маленькая итальянка из третьего класса, дочь многолюдной эмигрантской семьи… Она обещала прийти сюда в восемь. Прошло полчаса, Маргарита, полчаса прошло!
Странно смотрит на меня Маргарита Тажиль..
Что это значит? Нет, мне это показалось. Ведь мы с Маргаритой друзья, только друзья, хорошие друзья.
Бежит мальчик из команды. Прямо ко мне. От нее? Конечно, от нее.
На маленьком грязном клочке бумаги тоненьким прыгающим почерком нацарапано два слова. Два маленьких слова среди четырех больших клякс…
— Прощайте, Маргарита! Она зовет меня вниз!
II
[править]Напрасно Мафалда не поднялась ко мне. Я не люблю опускаться туда, к эмигрантам. Там блекнет радость. Там задыхается любовь.
Я иду медленно.
Как велик наш «Титаник»! Пройти к ней — это миновать добрую половину провинциального города. Больше, гораздо больше! Это пройти два царства, два мира.
Я прохожу боковую гостиную. Вот в правом углу знаменитый английский журналист играет в шахматы с благообразным пастором. Несколько поодаль идет «баккара». На зеленом сукне куча золота и бумажек. За столом блестящее общество: красавец-миллиардер с молодой женой; известный певец, запасшийся славой в Европе и едущий в Америку за долларами; господин с нависшими бровями и проницательным взглядом, может быть, аферист, но выдающийся; отливающая брильянтами демимонденка; огромный угрюмо-спокойный банкомет неопределенного возраста и неопределенной национальности; молодой французский офицер, подскакивающий, весь загорающийся и как-то странно, с болезненной жадностью, взвизгивающий при каждом «ударе», хотя сам в игре не участвует, и еще несколько человек… В левом углу комнаты группа из четырех мужчин, каждым своим движением, а еще больше неподвижностью своей свидетельствующих о том, что они прочно укрепились в жизни, ни за чем не гонятся и ничего не боятся — молча разыгрывают какую-то сложную игру, чуть слышно шелестя картами и скрипя мелками.
Прохожу площадку, где при ярком свете электричества веселая компания молодых людей — мужчин и дам — играет в лаун-теннис, весело хохоча, бегая, как на лугу, и совершенно забыв, что вокруг них океан, непостижимо-огромный, таинственно-молчаливый в этот тихий вечер.
Дальше, дамы и мужчины, — больше дам, — тихо мешая ложечками в чашках кофе, томно слушают молодого скрипача…
Полным ходом несется блестящая колесница жизни счастливых людей, из которых каждый имеет позади или впереди свой дом, полный уюта и комфорта, и едет теперь, потому что приелся этот уют, потому что захотелось нового неба, новых людей, новых удовольствий.
И сам я, как они. Зачем еду я, как не за новыми наслаждениями? Что оторвало меня от материка, как не скука?
Почему же я не остаюсь здесь! Почему не присосеживаюсь к зеленому столу! Почему не надеваю пояс и не присоединяюсь к лаун-теннису?! Ведь меня уже здесь знают и приняли в свою среду! Куда иду я?
Вниз, в мрак, к чужим, к голодным, к эмигрантам…
«Приходите сейчас».
Эти два слова выделяются среди клякс на клочке грязной бумаги.
Мафалда… Маленькая кудрявая Мафалда, прокравшаяся в мою душу!
Почему не родилась ты леди или дочерью французского банкира, или немецкого пастора, или русской дворянкой? Ты не была бы изящней, потому что изящней быть ты не должна. Но моя любовь была бы свободна от тисков ужаса и содрогания, жалости и отвращения…
Я боюсь третьего класса, но для Мафалды я иду.
… Кто собрал их? Кто пригнал их?
Я видел бедность, нищету и горе. Знал кварталы труда и нищеты в больших городах. Но нищету, тронувшуюся с места, нищету, пустившуюся в дальний путь со всеми своими доспехами, с последними своими пожитками — я видел впервые.
Это были итальянцы и русские евреи. Голод сорвал их с места, а звон заокеанских долларов указал им путь. Они не оставили дома позади и не имели его впереди. Они были здесь все, всем содержанием своей жизни, с подушками, узлами и кофейниками, с женами и ребятишками, со своим отчаянием и со своими надеждами. На блестящем новизной и чистотой пароходе исключительно для них нашлись грязь, смрад, спертый воздух, насекомые. Сваленные в груду, они уже спали, несмотря на ранний час: ведь для них не было ни игр, ни зрелищ. И друг другу они уже успели рассказать свои жалкие и однообразные повести… Страшно было в яме «Титаника»!
— Мафалда, идем отсюда!
— Я боюсь.
— Ведь я с тобой, Мафалда!
— Я боюсь. Там, наверху, все чужое!
— Ведь ты по ошибке здесь, Мафалда! Ты заблудилась в жизни… Ты нежный цветок, Мафалда, и место твое в цветнике королевского сада… И имя ты носишь королевы…[1] Дай мне ручки твои, маленькая принцесса! Эти ручки исколоты иглой и на ладонях чуть-чуть очерствели. Ты работаешь, принцесса Мафалда? Да, да, я знаю. Ты уже сказала мне. Ты с раннего детства работаешь… Мне стыдно тебя, Мафалда! Я стану перед тобой на колени и буду просить у тебя прощения… За себя, за других, за мировую несправедливость… Ты с детства работаешь, Мафалда. А знаешь ли, кто ты, маленькая смуглая девушка из Милана? Знаешь ли, кто ты?.. Ты — Прекрасная Дама человечества. Многие века ищут тебя великие умы и трепетно-жаждущие сердца!.. И, не находя тебя, создают тебя. Художники, поэты и музыканты напрягают всю силу своей фантазии для того, чтобы выдумать тебя! И, если им удается создать легкое подобие тебя, бледный силуэт вечно-прекрасной девы — им аплодирует весь мир, перед ними преклоняются, их осыпают золотом и почестями… А ты существуешь, Мафалда! Ты копаешься на огороде и обшиваешь братишек! Отец твой — огородник, а брат — носильщик! Ты не знаешь запаха духов и шуршания шелка, для тебя созданных!.. Ты бежишь от голода за океан, ты — Прекрасная Дама!.. Мне стыдно за мир и за судьбу, Мафалда!..
Девушка смотрит на меня своими большими удивленными глазами.
Конечно, она не понимает меня. Но легкая краска выступила на ее смуглых щеках. Одно она поняла: мой восторг, мою любовь.
И уже принцесса проснулась в ней.
— Ведите меня наверх! — говорит она.
Мы идем.
В кудрявой головке миланской девушки мысли скачут, как серны.
— А я танцую тоже! — Бог знает почему, заявляет она.
— Мне страшно хотелось вас видеть сегодня! — говорит она дальше.
Еще через минуту:
— Тетка предсказала мне, что я буду богатой…
Дальше:
— А легко научиться играть на рояле?
И вдруг совершенно неожиданно:
— А что, если наш пароход начнет тонуть?
Я вздрагиваю:
— И ты, Мафалда!
— Ну да! Мне сегодня снилось. И совсем не было страшно…
И опять я вспоминаю, что и мне приснилось прошлой ночью, будто мы тонем. И еще вспоминаю, как во сне промелькнула в голове какая-то мысль. Интересная и новая мысль. Но она затерялась. Я всегда забываю свои сны.
III
[править]Маргарита Тажиль нашла нас.
— Поль, я вам не буду мешать. Я только несколько минут посижу с вами.
— Садитесь, Маргарита. Разве вы можете нам мешать?
— Никогда не боялась я одиночества. А сегодня страшно стало… Сегодня великая ночь, Поль!
Она садится рядом с Мафалдой.
— Сегодня великая ночь, — повторяет она. — Мне кажется, сегодня свершится то, чего еще не видел мир.
— Мир все видел, Маргарита!
— Мир одного не видел, Поль! Но это одно — самое большое, самое важное.
Глаза Маргариты Тажиль странно раскрыты, лицо бледно. Мы сидим в неосвещенном уголку палубы. В синем полусвете расплылись очертания лиц, и, как призраки, смотрим мы друг на друга…
— О чем вы говорите, Маргарита?
— О смерти.
Я встаю, изумленный. Умная Маргарита Тажиль — как могла она это сказать? И в то же время вторично промелькнуло воспоминание о потерянной мысли, пришедшей во сне.
— Я удивляюсь вам, Маргарита! Мир не видел смерти?
— Не видел.
— Но ведь она — ежедневная, ежечасная гостья мира, приходящая, как хозяйка! Мир не видел бессмертия, а смерть всегда стоит перед ним! Пробирается в хижину и во дворец, настигает одинокого и нападает на целые массы людские, на армии и селения! Берет старого, как ростовщик, пришедший за долгом, и похищает ребенка, как грабитель… Что говорите вы, Маргарита!
— А все-таки мир не видел смерти, — твердо повторяет Маргарита.
Она встает, опирается на колонну и в тихой задумчивости, словно вслух размышляя, говорит:
— Смерть всегда подкрадывалась тайком или нападала лицом к лицу, как грозный враг. Смерть всегда приходила, вооруженная микробами эпидемии или ядрами пушек… Мир видел смерть черной или красной… Но никогда мир не видел царственное явление смерти… Светлой смерти, ясной, величественно-спокойной, венчающей… Мир не видел смерти… Оттого и страдание мира, живущего для смерти и смерти не видевшего…
— Вы странное говорите, Маргарита!
— Я об этом много думала, Поль!.. Люди живут. Работают, наслаждаются, страдают, любят, ненавидят, верят, разочаровываются… Для чего?.. Цель?.. Без цели не может быть явление, бесконечно повторяющееся!.. Концом всякой жизни является смерть. Значит, смерть и есть цель жизни! Смерть есть вершина той лестницы, по которой поднимается живущий. Вершина не может быть черной, и цель не может пугать. И это поймет мир, когда смерть предстанет перед ним светлая. В одну ночь будет явление смерти. И после этой ночи будет легче жить человеческому миру… И мне кажется, что эта ночь пришла!
— Вы странное говорите, Маргарита.
— Мафалда, где ты?! Отзовись, Мафалда! Ты запомнишь меня, проклятая девчонка!
Мафалда побледнела, сжалась в комок между мной и Маргаритой, тихо шепчет:
— Это брат мой, Антонио… Он меня ищет… Я боюсь его…
— Ведь мы с тобой, маленькая принцесса! — говорю я. — Ты не бойся его… Позови своего Антонио, Мафалда!
Девушка сильней прижимается в нам и тихо окликает брата:
— Я здесь, Антонио!
Он услыхал. Через минуту он стоит перед нами — большой, черный, с воспаленным взглядом, с длинными и движущимися, как рычаги машины, руками.
Выбрасывает слова, отдельные, грубые, словно стреляет в ненавистного врага:
— Встань, девчонка! Идем! Проклятие!.. Разве здесь твое место?.. Черт!
— Присядьте к нам, — предлагаю я. — Отдохните.
Антонио обжигает меня злобным взглядом:
— Присесть?.. Черт! Меня просят присесть джентльмен и леди! Каково? Меня никогда не просили присесть джентльмены и леди, когда я тащил на плечах их багаж с миланского вокзала в отели!.. Проклятие!.. Дождался!
Но, «дождавшись», он однако не садится.
— Присесть?.. А сюда меня не пускали!.. Дьявол! Не пускали!.. Я говорю: «Маленькая Мафалда здесь!» Они говорят: «Не может твоя сестра быть здесь!» И я говорю — не может, не должна! Но она здесь, маленькая Мафалда! Она забыла, нему учил ее Антонио!
— Чему же вы учили свою сестру, Антонио? — спрашивает Маргарита Тажиль.
— Ненавидеть вас, леди и джентльмены! Вот чему я учил маленькую Мафалду!.. А она все-таки здесь!.. Тысяча проклятий! Они меня не пускали! Но я еще умею драться, черт!..
— Ты дрался, Антонио? — дрожащим голосом спрашивает Мафалда.
— Не бойся, сестричка, я не пустил в ход ножа! Мой нож припасен не для рабов, Мафалда!.. Черт! Они не хотели пустить меня! И я их расшвырял в разные стороны, как утят… Идем, Мафалда!
— Мне здесь хорошо! — жалобно шепчет девушка.
Антонио нащупывает ее руку, сильным движением заставляет ее встать.
— Иди, девчонка!
— Послушайте, Антонио! — решительно говорю я, поднявшись. — Если вы не хотите с нами оставаться, воля ваша. Но зачем вы уводите сестру? Вы видите, ее здесь не обидят, и ей нравится здесь. Какое право имеете вы насильно тащить за собой Мафалду?
Антонио сердито сплевывает в сторону:
— Тысяча дьяволов! Право! Нет права, есть сила!.. Мафалда, ты пойдешь за мной! Слышишь, Мафалда! Я вас ненавижу, синьоры. И моя сестра вас ненавидит!
— Но за что же? За что?! — мучительным стоном спрашивает Маргарита.
— Объяснить? — усмехается Антонио. — Черт! Мне еще не приходилось говорить с прекрасными леди о таких вещах!.. Стоит ли, синьора?.. А впрочем, я все равно хочу выкурить трубку!..
Антонио медленно вынимает мешочек с табаком, набивает трубку и урывками говорит:
— Были ли вы внизу, синьора?.. Рекомендую! Стоит посмотреть. Занимательное зрелище, черт! Вы, наверное, любите сильные ощущения. А ведь это очень интересно: посмотреть на людей, которых вы ограбили и бросили в гнойную яму!.. Не вы?.. Тысяча дьяволов, не все ли равно!.. Ваши!.. Все!.. Да и вы тоже!.. Одни взяли золото, силу, время. Вы — другое… Проклятие!.. Все грабили и делились добычей!.. Вы сами трудитесь? Что, музицируете?.. Рисуете?.. Черт! Это умилительно: трудящаяся синьора!.. Но вы все-таки грабительница, леди!.. Вы украли у маленькой Мафалды музыку, картины, книги, умение говорить и думать… Вы украли у маленькой Мафалды право быть доброй, очаровательной, остроумной, изящной… Черт! Вы не смотрите, что я носильщик и скверно ругаюсь и курю крепкие дешевые сигары… Я кой-что и читал! Я знаю, за что я вас ненавижу и за что должна вас ненавидеть моя сестра!.. Тысяча проклятий! Если бы я мог придумать бомбу, которая сразу взорвала бы весь мир грабителей и ограбленных! Вот это было бы справедливостью!
Антонию докурил сигару и гневным жестом бросил окурок в океан.
— Идем, маленькая Мафалда!
— Но я ее не пущу! — резко и твердо заявляю я. — Мафалда не ваша! Она по ошибке у вас, в вашей яме! Ее место здесь, и она останется с нами!
Антонио отступает на шаг, оскаливает зубы, и кажется, что он сейчас бросится на меня. Но он сдерживает себя.
— Браво! — деланно-восторженно кричит он. — Браво, синьор!.. Вы настоящий джентльмен! В вас течет чистая кровь грабителя!.. Тысяча чертей! Она не наша! Это моя маленькая сестричка, моя Мафалда — не наша!.. Браво!.. Вы не изменяли себе!.. Так и должно быть!.. Когда грабитель замечает в яме ограбленных драгоценный камень или улыбки неба — его цепкие руки тянутся в яму… Черт! Вы уже захватили ее!.. Но я еще в силах отстоять свою маленькую Мафалду!
А Мафалда прижалась ко мне, впилась глазами в мое лицо.
С неожиданной решимостью Мафалда говорит:
— Я останусь здесь, Антонио! Я навсегда останусь здесь!
— И будешь моей женой, маленькая Мафалда! — говорю я, гладя ее по головке.
Она улыбается смущенной и радостной улыбкой.
Антонио сжимает кулаки:
— Ты пойдешь вниз, Мафалда!
— Ты останешься здесь, Мафалда!
Антонио наступает на меня.
Но в эту минуту…
В эту минуту… Господи, что это значит?
— Свершилось, свершилось! — шепчет Маргарита Тажиль.
Что произошло? Не знаю, не знаю… Она знает! Она говорит: свершилось!
Где-то в отдалении выстрелили тысячи пушек или все громы ада вырвались из-под земли. Где-то далеко… Но почему я шепчу вслед за ней: «свершилось»?..
А Антонио тащит Мафалду.
— Вы и умирать не хотите с нами? — спрашивает Маргарита.
— Проклятие! — глухим голосом отвечает Антонио. — Наши жизни шли врозь, и умрем мы отдельно. Пойдем, Мафалда!..
— Идем и мы, Поль! — спокойно говорит Маргарита Тажиль.
IV
[править]Суетились недолго.
— Погодите, Поль! — восторженно шепчет Маргарита, вся в трепетном экстазе. — Погодите немного. Еще немного. Совсем немного! Не часы, а минуты!.. Все станет ясно, Поль! Все станет ясно… Неизбежность откроет свое лицо! Неизбежность!.. Погодите, Поль!.. Впервые явится смерть!..
Странно. Я так спокоен, как будто я выполнил свой долг.
Но ведь я не выполнил своего долга, долга мужчины! В моем хладнокровии нуждаются. И мускулы мои нужны! Эти полуобнаженные женщины с взъерошенными волосами, ворвавшиеся на палубу снизу и наполнившие океан своим отчаянным воплем; эти детишки, цепляющиеся за ноги взрослых — они ждут моей помощи. Может быть, я спасу одну жизнь!
А Мафалда? Где маленькая Мафалда?..
— Стойте, Поль! — торжественно произносит Маргарита Тажиль, и молитвенный экстаз горит в ее глазах. — Стойте, Поль! Неизбежность открывает свое лицо!
И, прикованный, стою я на месте, странно спокойный, словно в том и заключается мой долг, чтобы ясным сознанием и непотревоженной душой воспринять всю торжественность совершающегося!
Спокойно стою я и вижу в разных концах взволнованного моря людского таких же, как я, спокойно стоящих… Одного, двух… Десятки! Старый американец-миллиардер и юноша-рабочий из России… И там вдали Мафалда, опершаяся на руку своего брата… Среди ревущих, беснующихся, проклинающих и умоляющих стоят одинокие, торжественно-спокойные, светлые… Неужели и у меня так восторженно-радостно блестят глаза?
Спокойно стою я и вижу, как с каждым мгновением растет число спокойных, увидевших неизбежность и торжественно признавших ее… Уже у борта нет давки. Отчаливает последняя лодка. С криком отчаянья бросается с борта кто-то малодушный, кто-то слепой, не увидевший спасения… Уже не кричат и не стонут люди, и даже лица женщин озарились спокойным величием и стали прекрасными… И вот уже вся толпа увидела неизбежность.
И когда неизбежность смирила толпу, дала ей спокойствие, подняла ее высоко над страхом, разбудила чуткость ее сердца-- тогда толпа увидела смерть…
— Кто-нибудь из нас придет в мир живущих, — шепчет мне Маргарита, — придет через сон ясновидящего или видением к художнику, придет и расскажет о первом явлении смерти.
А может быть, это не Маргарита Тажиль, а я говорю. Может быть, это сказал кто-то другой из толпы. Или никто не произнес этих слов, но все одновременно их услышали.
Когда показалось светлое лицо смерти, я в первый раз в моей жизни не был одиноким. Я перестал ощущать и чувствовать, где кончаюсь я и где начинаются они, стоящие рядом со мной, вокруг меня.
Когда показалось лицо смерти, все глаза заблистали одинаковым светом, переплелись взглядами и слились в одно яркое сверкание человеческой души. Сразу забылось, исчезло отделявшее и отличавшее каждого из нас. Кто был королем, кто — носильщиком? Кто — образованным, кто — невеждой? Кто — злым, кто — добрым, кто — счастливым, кто — страдальцем, кто — старым, кто — молодым? Забылось, исчезло, как случайное, лишнее, мелкое! Не было разницы между мной и ребенком, там, в другом конце палубы прижавшимся к своей матери. И не было между нами расстояния. Я ощущал его сущность не менее ясно, чем свою. Я был во всех, и все были во мне. Я исчез с моим прошлым, с моими радостями и страданиями, со всеми мелкими подробностями моей личности. Я вновь родился в обширной общности: человек — все — мир!..
Когда открылось светлое лицо смерти, я впервые в жизни ощутил свободу. Исчезли все границы, и даже границы времени и пространства. Моя освобожденная мысль охватывала одним взмахом крыльев всю мою жизнь, от колыбели до последнего разговора с Антонио, и всю жизнь тех тысяч людей разных стран, возрастов и положений, которые стояли вокруг меня, как я, очарованные невиданной красотой смерти. Впервые почувствовал я себя — собою, личностью, освободившейся от своего прошлого, от своего имени, от своих надежд и горестей. Впервые действовал, мыслил и чувствовал не по приказанию потребностей моего тела, унаследованных наклонностей, приобретенных привычек, внушенных образованием взглядов… Увидел себя — прежнего — маленьким и жалким, с его верой в свою оригинальность, в самостоятельность своей личности, тогда, когда все в нем было предвидено и предначертано: его зло, добро, любовь, ненависть, мысли, чувства, сомнения, вера; когда весь он — прежний я — был не более, как механическая кукла, а пружинами его души и ума управляли Прошлое, Настоящее и Будущее его народа, его класса, его семьи!.. И только теперь, перед лицом смерти, полной грудью вдохнул я свободу, ибо поднялся выше настоящего, прошлого, будущего, выше семьи, класса, народа, ибо постиг Вечное!
Когда открылось лицо смерти, я впервые почувствовал себя сильным. Все было в моей воле. Что хотел — мог. Но маленькими и нестоящими показались мне все прежние мои мечты и желания. И я ничего не хотел. Ничего, кроме глаз смерти. И так радостно было на душе потому, что впервые был я вполне удовлетворен.
Торжественно-спокойным взглядом глянул я в ту сторону, где стояли Мафалда и брат ее Антонио, и крикнул им:
— Умираем, Антонио!
Торжественно-спокойным голосом ответил мне Антонио:
— Рождаемся, брат мой!
Когда открылось светлое лицо смерти, мы взялись за руки. Старый журналист и игравший с ним в шахматы пастор, толстый шулер, так недавно метавший банк, юноши, игравшие в футбол, бледнолицый скрипач, итальянские рабочие и еврейские эмигранты, задыхавшиеся в яме третьего класса, матросы и прислуга, а среди них тот мальчик, что еще сегодня вечером принес мне письмо Мафалды, Маргарита Тажиль, Мафалда, Антонио, я — все сотни мужчин, женщин и детей — взялись за руки и запели гимн.
— Слышишь, Поль? — радостно шепнула Маргарита, — Это тот гимн, что я слышала во сне…
Но я знал, что не только она, а все мы слышали этот гимн во сне, вчера или когда-то, в дальнем прошлом, в одном из многих снов бессмертной души… И невиданным, неиспытанным миром живущих счастьем сияли все глаза.
Таково было явление смерти.
Комментарии
[править]Впервые: Нива: Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения. 1913, сентябрь.
Ю. С. Волин (1881—1942) — поэт, прозаик, журналист. В 1902—1906 гг. слушал лекции в Сорбонне и Школе социальных наук в Париже. После революции работал в БелРОСТА в Минске, позднее жил в Ленинграде, погиб во время блокады. С 1900-х гг. опубликовал более десятка книг прозы, включая романы и сб. рассказов.
- ↑ …И имя ты носишь королевы — Т. е. Мафалды (Мафальды) Савойской (1125—1157/8), первой королевы Португалии. Но возможно, что героиня, как итальянка, получила такое имя в честь другой Мафальды Савойской (1902—1944) — принцессы и второй дочери короля Италии Виктора Эммануила III.