Ключевский В. О. Сочинения. В 9 т. Т. VII. Специальные курсы (продолжение)
М., «Мысль», 1989.
Авр[аамий] Палицын. Сказание о осаде. Состав. Повесть о всем Смутном времени: начинается смертью царя Ивана Грозного и оканчивается рассказом об освящении церкви Сергия в д. Деулине в 1619 г. (86-я глава). Сборник разновременных сказаний. История осады — ядро сборника и почти его половина (гл. 7—57), стр. 50—187. Окончено составление сборника 1620 г. (Плат[онов, с.] 176).
Недоверие некоторых исследователей к показаниям Авраамия: легендарная эпопея и собственный панегирик; не летопись и не история в нашем смысле, а полная легенда (Забелин. Минин и Пожар[ский*, с.] 221). Отдельные неточности от разных причин: 1) не всему описываемому был очевидцем — как составлена история осады (стр. 52 и 53); 2) безопасность чудесного в Сказании и естественность этого для той эпохи; 3) деятельное и не всегда прямое участие автора в событиях Смуты — король — келарь (Забел[ин, с.] 242), отношения к Сигизмунду и поездка с посольством (ib., [с.] 236); умолчания и вымыслы. Источники, [с.] 99. 118.
Важное значение Сказания в развитии историографии. Отношение к пережитому времени — попытка вдуматься в смысл и происхождение совершившегося. Цель Сказания — «киих ради грех попусти г[оспо]дь бог праведное свое наказание» на русскую землю. Изложение грехов в первых 6 главах; о начале беды — 7 и сл. Погоня за популярностью. Доносы холопов на господ. Трехлетний неурожай. Благотворительность Бориса из имений опальных бояр. Спекуляция хлебом ([с.] 10 f. прочесть и 11 i.); связь явлений: отказывали своим, чужим досталось ([с.] 12 i.). Скопление преступников беглых на Северской Украине. Развитие кабального холопства при ц[аре] Федоре (ср. Забел[ин, с.] 201). Отпуск холопов на волю во время голода и у опальных господ с запретом принимать; оказалось беглых холопов на Украине более 20 тыс. ([с.] 14). Ржаные просвиры. Заботы Бориса о своем доме и голод ([с.] 16). Возвышение откупов для милостыни — смешение клятвы с благословением ([с.] 17 f.) Брадобритие ([с.] 18). Заключение ([с.] 18 f. и 19): всю Европию прельсти. Подбор однородных данных: расстройство общества и разрушение нравственной дисциплины — причины Смуты. Наблюдательность и понимание организма жизни--истинно исторический взгляд на явления. Картина бед[1] при Шуйском (39 и сл.).
Дьяк И. Тимофеев[2].
Кн. И. Л. Хворостинин. Биография (Пл[атонов, с.] 183). Кравчий при Лжедим[итрии] I ставил на стол еству пред царя (Котош[ихин*, с.] 21. А[кты] Исторические, [т.] 2, стр. 423). Покаяние. Воеводство при Михаиле; кн. С. Шаховской: «превозношался многим велеречием, мняся превыше всех ч[е]л[ове]к учением божественных догмат превзыти». В споре с Щаховским] «люте свирепствовал». В разуме себе в версту не поставил никого--в грамоте 1623 г. Будто Гермоген ему: «ты боле всех потрудился во учении» (Пл[атонов, с.] 191 и Знаменский*, с.] 240).
«Словеса дней[3] и царей и святителей московских; предложение историческое; написано бе ко исправлению и ко прочитанию благочестие любящих, составлено Иваном Дуксом». Взгляды, не факты. Самооправдание — цоль. Ряд характеристик, начиная с Б[ориса] Годунова.
Новое покаяние и отношение к отечественной] церкви и жизни (С[обрание] Государственных] гр[амот и договоров, ч.] 3, № 90. Сол[овьев, т.] 9, [с.] 460. Голубцов, [с.] 76 п.).
Кн. Хворостинин — прадед русского западничества, неясный силуэт типа, который с тех пор будет жить в нашем обществе, от времени до времени выступая в разных видах и каждый раз все с более определенными чертами умственными и нравственными: во 2-й половине XVII в. в виде латиниста, приверженца польско-латинской школы, во 2-й половине XVIII в. в виде вольтерианца, космополита-скептика, при Александре I под именем либералиста, туманного и нетерпеливого поклонника западноевропейских] политических форм, в 30—40-х гг. текущего столетия под собственным званием западника, восторженного и ученого почитателя западноевропейской мысли и науки, преимущественно шеллингианской и потом гегелианской философии, наконец, в виде современного интеллигента, осторожного и даже боязливого, а потому неясного в речах приверженца всевозможных течений западноевропейской мысли и жизни. Одна общая черта особенно резко всегда выступала в этом типе при всех его исторических модификациях: случайные ли обстоятельства или личные усилия помогли западнику сознать недостатки, отсталость своего отечества и превосходство Запада; первое употребление, какое он делал из этого сознания, состояло в том, что он проникался пренебрежением к первому и как бы физическим влечением к последнему. Он смотрел на быт и склад своего отечества как на личное неудобство, как на случайную неопрятную обстановку, среди которой ему временно пришлось остановиться на пути в какой-то лучший мир, где у него нет ни родных, ни знакомых, но где давно каким-то образом поселились его ум и сердце. Такой сибаритский взгляд на отечество и его отношение к Западу приводил к двоякому выходу из неудобного положения, в каком чувствовал себя западник: он или сам стремился перенестись в любимый чуждый ему мир, или мечтал этот мир с его политическими] и другими удобствами перенести на родину. Отсюда два пути, которые избирал западник или предлагал для решения вопроса о своем отношении к отечеству: личная эмиграция и народная имитация.
Первый путь противоречит не скажу патриотической обязанности, а простому нравственному долгу: каждый нравственно обязан служить своему отечеству, чем может, если чем-нибудь может. Но это вопрос политической морали, а не историографии. Второй путь имеет близкое отношение к историографии. Здесь вопрос ставится так: оставаться ли нам русскими или стать[4] европейцами? Но такая постановка есть добродушное историческое недоразумение, вытекшее из невнимания к законам исторического процесса. Ставить такой вопрос в XVII или XIX в. так же несвоевременно, как молодому человеку в 20 лет несвоевременно разрешать задачу, какой ему лучше иметь голос, бас или тенор, — простите за […][5] сопоставление. Тенор будет петь тенором, даже если бы было доказано, что для него было бы культурнее петь басом. Если бы такой вопрос поставил 1000 лет назад Рюрик, стоя у колыбели русского народа, это было бы менее наивно, хотя столь же бесполезно: и он не мог бы направить жизнь этого народа на другой путь, не тот, которым он пошел после него. Как переставить вопрос.