23 ноября
Сегодня утром, еще до того, как я пошел в школу, мы получили открытку из Ленинграда. Когда я ее читал, то мой центр кровеносной системы бешено стучал, силясь разорваться. Рая писала, что Норка-Трубадур с нетерпением ждет меня и что, может быть, в декабре Моня[1] приедет в Москву. Все это, конечно, очень хорошо. В школе ничего особенного не было, и я, проторчав там около 5 часов (дело в том, что у нас изменили расписание и 5-й день у нас теперь не 6-ть, а 5-ть уроков), благополучно вернулся домой.
Мне сейчас придется раскаяться в том, что я забыл 10-го ноября упомянуть о том, что в газетах того числа было сказано о покушении в Мюнхене на жизнь Гитлера, и я в этом каюсь. В сегодняшней газете я узнал об аресте некоего Георга Эльзера, подготовившего данный взрыв, результатом которого должна была быть смерть вождя Германской империи[2]. Но все произошло благополучно, и удар прошел мимо своей цели, к сожалению одних и радости других.
К М.Н. я сегодня хотел собраться пораньше, чтобы успеть ему прочесть весь свой день 5-го ноября, написанный в дневнике. День этот в записях, как известно, очень сложный и длинный, поэтому, чтобы прочесть его, не отрываясь, с начала до конца, понадобится немало времени.
Вдруг мои действия прервал телефонный звонок. Это звонил Модест Николаевич.
— Послушай, Лева, — сказал он мне. — Ты сегодня, пожалуйста, не опаздывай, так как после тебя ко мне придет Кира, а потом я должен уходить.
— Ладно, — проговорил я. — Я и так сегодня хотел к вам рано прийти, потому что я думал прочесть вам весь тот 5-й день.
— А-а! То твой знаменитый день 5 ноября?
— Ну да, — ответил я.
— Жалко, правда!— сказал он. — Ну, ладно. Тогда ты мне его прочтешь в следующий раз.
— Да, — согласился я. — Придется так и сделать.
Когда я пошел к М.Н., то, помимо нот, захватил с собой и дневник, чтобы показать ему записи этого самого 5-го дня.
— Ну, а теперь ты в перчатках? — спросил меня М.Н., когда мы садились заниматься.
— Да. Теперь я их ношу, — ответил я.
— Где? В кармане? — полюбопытствовала М. Ив.
— Да, сейчас-то они находятся, действительно, в кармане, именно в этот самый момент, — подтвердил я.
После занятий М.Н. сказал мне:
— Ну, дружок! Покамест придет Кира, давай-ка мы с тобой черкнем диктанчик. Хочешь я тебе дам тот диктант, который у меня писала Ия?
— Пожалуйста.
— Только имей в виду, что это, хотя диктант и двухголосный, но зато оч. легкий, так как это первый диктант из двух голосов, который она писала.
— Ну, что же, ладно, — согласился я.
Диктант я написал довольно быстро, но не настолько, насколько предполагал.
Я показал М.Н. записи 5-го дня, и он был чрезвычайно поражен их длине.
— Что же это за необычайный день, если на него понадобилось 100 с лишним страниц?— вскричал он.
— Да, это прямо небольшой рассказик, — сказал я. — Даже название ему можно дать: «День из моей жизни».
— Да-а, м-м, — промычал мой учитель. — Интересно, что там у тебя? А знаешь что? — вдруг спросил он.
— Что?
— Покамест нет Киры, ты бы прочел что-нибудь.
— Только не 5-й день — его я не успею.
— Ну, конечно, — согласился М.Н. — Если ты прочтешь, как мы уговорились сл. раз, а сейчас почитай какой-нибудь др. день. Идет?
Я сразу согласился без лишних слов и прочел М.Н. и М. Ив. записи о 6-м ноября — кануне праздников, — т. е. о том дне, в течение которого я был у Юрика на его новой квартире.
— Твой дневник прямо хоть целой книжкой издавай, — сказал потом М.Н.
— Ну-у, до этого еще далеко, — сказал я.
— Ну, а вообще-то, зачем нужно вести дневник? — проговорил М.Н. — Ведь каждую работу следует производить не только для пользы самому себе, но и для того, чтобы принести пользу другим, а также и стране.
— Это вполне понятно, — согласился я.
— Ну, а что касается тебя, то я уверен в том, что из тебя выйдет дельный человек, — продолжал М.Н. — Я думаю, что ты стране пользу принести можешь.
— Это мечта каждого, — изрек я.
— Ну, а кем ты будешь? — спросила М. Ив.
Я задумался.
— Ну, а что же, — ответил за меня М.Н. — Он ведь может быть и биологом, и геологом, и архитектором, и художником, а, может быть, и музыкантом.
— Нет, художником я не буду.
— Но ведь у тебя есть большие способности! — сказала Мария Ивановна.
— М-м… да меня вообще профессия художника не влечет к себе, — сказал я. — Я могу быть просто любителем в этой области.
— Ну, что же, это твое личное дело, — проговорил М.Н.
— Тебе нужно было бы поступить в школу, — сказала М.И.
— Да мама меня хотела в нее определить еще летом, да я отказался. Я ей сказал, что насильно она меня все равно не вытащит из дому и что меня сейчас защищает сама конституция. Ее статья гласит: «Каждому по его потребностям, от каждого по его способностям».
— Нашел, что сказать! — похвалила меня М.И. — Ну, а математиком ты можешь быть?
— Нет, математиком я не буду. Я эту науку обожаю, так как знаю, что без нее в жизни не сделаешь и шагу, но не увлекаюсь ею.
— Нет! Я уверен, что ты не пропадешь! — сказал М.Н. — Раз у тебя столько склонностей, то из тебя выйдет весьма полезный человек.
Я молчал.
— … который должен получить орден, — добавила М.И.
— Ну, орден — это другое совсем дело, — возразил М.Н.
— Нет. Нет! Без ордена я не признаю.
— Главное, чтобы принести пользу стране, — сказал я, — а орден или похвала — это дело десятое. Если ты человек образованный, грамотный, ученый, умеющий приносить обществу пользу, то этого уже достаточно. Ты и без ордена будешь таким же. Орден только подтверждает пользу человека, а ценят человека за его знания и способности.
— Это правильно, — согласился М.Н. — Скромность прежде всего.
— Боже! — проговорился я. — Как я только все это запишу в дневник? Ведь я забуду все эти разговоры! Уж лучше я сразу ушел бы домой после занятий!
— Вот он зачем тут сидит!!! — вскричал М.Н. — Немного помолчав, они сказал:
— Орден — это большая награда, но ведь люди работают не для того, чтобы заиметь орден, а для того, чтобы принести себе и стране пользу.
— Это действительно правильно, — согласился я.
После этого мы попрощались, и я укатил домой.
Вечером я и мама были у Анюты. Читатель ее помнит, очевидно, еще с лета 1935 г., когда я впервые начал вести дневник. Мы тогда с нею еще проводили летние месяцы на даче в Клязьме. Да!..
В то время был вместе с нами и Саша — ее муж — мой лучший взрослый друг, которого я никогда не забуду. Я веду этот дневник, ибо он первый дал мне эту мысль, и я ему за это бесконечно благодарен. …
Но я об этом лучше расскажу как-нибудь в др. время. Вообще Анюта — наша ближайшая знакомая, так же, как и раньше был Саша, и мама ее знает еще со своих заграничных поездок.
К ней я всегда люблю ходить. Ее небольшая уютная комнатка мне очень нравится, хотя в этом есть что-то и грустное; ведь эта обстановка мне напоминает Сашу… Как было б хорошо, если б Саша знал о моих теперешних интересах, о том, что я теперь так регулярно веду дневник…
Как он всегда радовался моим успехам! Он мне во многом помогал. Хорошим человеком был он… Мне очень тяжело!..
Вечер мы провели у Анюты, как всегда, мирно и спокойно, шутливо и дружески. Вообще ведь Анюта веселый человек.
Когда я бываю у нее, я всегда люблю смотреть ее фотографические альбомы со снимками и открытками, так как это мне опять напоминает былое…
Я долго всматривался в портрет Саши. Я видел прищуренные добрые глаза, небольшой рот, редкие волосы на голове и удивительно высокий большой лоб.
«Не дурак дядька был, не дурак!.. — думал я сокрушенно. — Эх!
Если бы таких было людей побольше!..»
Мне тяжело об этом писать, но я думаю, что и этого вполне достаточно… Собрались мы домой уже в 12-м часу. На улице было темно и ветрено, от чего казалось еще холоднее.
Мы вышли из переулка на улице Кирова и направились к метро — Кировской станции.
— Может быть, нам поехать на троллейбусе? — подумала вслух мама.
— Давай, ведь мне безразлично, — ответил я.
В это время подошел троллейбус — совершенно пустой и мы очутились в его кузове.
Последний раз в троллейбусе я ездил этим летом, когда у нас в конце августа были Рая, Моня и «Трубадур». Мы тогда вместе ездили на Сельскохоз. выставку. Это были очень счастливые минуты моей жизни, которые я по глупости не запечатлел у себя в дневнике.
Так это и исчезло без следа. Вот тогда-то летом Рая и пригласила меня на зимние каникулы к себе в Ленинград.
Я теперь жалею, что не записал их пребывание в Москве! Тогда мне казалось, что эти записи у меня будут лишние и скучные, а между тем это было все очень интересным, и я это сейчас-то уже понимаю. Но ничего, впредь я буду умней!
Я также помню, как мы все — мама, Рая, Моня, Нора и я — ездили в Мамонтовскую на дачу к Гене — родному брату Рае, а мне — брату двоюродному. И эта поездка мне также казалась недостойной для записей в дневнике, между тем как в действительности в ней можно было бы отыскать кое-что и интересное. Я помню, как Моня меня спросил еще тогда, когда мы возвращались домой, раскачиваясь на сидениях электропоезда:
— Ну, а этот день ты напишешь в дневнике?
— Да что тут особенно интересного, — ответил я. — Ну, мы поехали туда к Гене, побыли там, подышали свежим воздухом, ну, а сейчас возвращаемся домой.
Ой! Какая это была чудовищная ошибка! Я сейчас себя очень виню за то, что не записал такие прекрасные часы в моей жизни, как пребывание у нас наших ленинградских родственников.
Ну, ничего! Вот зато, когда я поеду зимой в Ленинград, тогда я в подробности опишу все это путешествие. Я уже сейчас представляю себе купе поезда, тусклые лампы, ночную темень за окном, отражение коек в стекле и шум колес поезда, несущегося в Ленинград.
Да-а! Счастливые минуты тогда будут,.. но до них еще далеко.
Итак, только я очутился в троллейбусе, как мне сразу же вспомнился день, когда мы все были на выставке… Мне почему-то показалось, что это не 23 ноября, а август, конец лета, вечер, и мы все возвращаемся с выставки. Мне чудилось, что если я сейчас обернусь, то увижу около себя на сидении Раю или Моню с Норой на коленях, но это была только иллюзия… Эти воспоминания до того крепко внедрились в мой мозг, что я действительно стал верить в то, что где-то здесь рядом в троллейбусе едут с нами и наши ленинградцы. Я задумался…
Очнулся я лишь тогда, когда мы подъезжали к Малому Каменному мосту. Подходя к дому, я сказал маме о том, что обязательно напишу в дневнике о сегодняшнем вечере, и это нам опять напомнило Сашу.
— Какой хороший и умный был человек, — проговорила мама. — Всякие балбесы да пьяницы живут, и ничего, а полезные люди умирают…
Я ничего не ответил и только сжал плотнее губы…