ЕЭБЕ/Поэзия

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

Поэзия

Содержание: Библейский период; — Побиблейский период; — Эпоха гаонов и средние века; — Возрождение еврейской поэзии; — Поэзия на разговорно-еврейском языке.

Поэзия у древних евреев; библейский период. — Песни древних евреев имели свои метрические формы и сопровождались аккомпанементом инструментальной музыки; но у нас нет достаточных сведений о древней еврейской музыке (см.), а потому мы не обладаем точным знанием еврейской версификации, и один исследователь видит стихи и строфы там, где другой простую прозу. Кроме того, в нашем распоряжении имеется только незначительная часть из всей древней народной поэзии; остальное исчезло: из песен обрядовых, семейных, бытовых уцелело так мало, что мы не можем составить себе о них определенного представления. Что касается уцелевших произведений, то мы только на основании догадок можем определить время их появления, и еще в большем затруднении мы находимся относительно имен их авторов.

Поэтические произведения в прозе.—Прозаическая форма поэтического произведения не чужда Библии, но границы ее трудно очертить. Если считать всякий вымысел П., тогда в эту категорию надо включить рассказ женщины из Текои (II Сам., 14, 5—7) и еще с большим правом историю, рассказанную пророком Натаном (II Сам., 12, 1—4). Но в обоих этих рассказах мы имеем простые риторические приемы, их употребление для прямого подтверждения действительных событий явно выступает с первого же момента. Иной характер носит басня Иотама (Суд., 9, 8 и сл.): последний рассказывает жителям Сихема басню для того, чтобы сделать им яснее мысль, которую он хотел доказать. Книги Ионы, Руфи, Эсфири, рассказ в Данииле (Дан., 1—6) рассматриваются критической школой как повести; из не канонических сочинений они относят к повестям книги Юдифи, Тобия и обе книги Маккавеев. С. A. Briggs называет эти книги "вымыслами в прозаической форме". Но если считать содержание этих сочинений историческим, то мы теряем право причислить их к категории П.

Поэтические произведения в стихах. Внешние признаки. — Что древние евреи придавали художественным произведениям поэтические формы может быть доказано данными из Библии. Специальные выражения употреблялись для означения поэтических понятий: поэт, ררושמ, разные виды поэзии, םתכמ, לשמ, ריש и т. д. Эти термины прилагались к поэтическим произведениям, как видно из заглавий и введений ко многим библейским отрывкам, как, например, Исх., 15, 1; Суд., 5, 1; Числ., 21, 17. Некоторые отрывки Библии читались под аккомпанемент музыки, а иногда сопровождались танцами, как, например, Исх., 15, 20; I Сам., 18, 6; ср. также многие заглавия Псалмов. Сюда можно причислить и акростих, таковы Псалмы, 111 и 112, в которых каждая строка начинается с новой буквы, и Псалмы, 25, 34, 145; Притчи, 31, 10—31, где новой буквой начинается стих. Исх., 15, Второзак., 32, Судьи, 5, II Сам., 22, разделены в позднейшей талмудической литературе на стопы по той причине, что в заглавиях эти отрывки названы песнями (Шаб., 103б; Соферим, XII; ср. Strack, Prolegomena Crit. in Vet. Test. Hebr., p. 80).

Отличительные черты, поэтической формы; a) Стопа. Метрическая система до сих пор слабо исследована. Лишь два факта следует считать несомненно установленными. Первый из них — существование стопы, πούς, внешне обозначенной в Пс. 111 и 112, затем в некоторых манускриптах и в недавно найденных фрагментах Бен-Сиры. В поэтическом стихотворном произведении при непрерывном течении речи ощущаются краткие группы слов с известным самостоятельным содержанием. Длина каждой такой группы слов определяется самой природой: для их произношения достаточно одного дыхательного акта. Такие группы (стопы) легко отделяются одна от другой с явственной для слуха ясностью во всех поэтических частях Библии, и нет никакого сомнения, что не логика речи, а преднамеренная цель автора дала течению речи такое построение. Конец стопы обыкновенно совпадает с перерывом в мысли, и акцентуация наших текстов редко ошибается в этом отношении. Позднее, с развитием поэтического языка, эти самостоятельные группы слов становятся лишними, и метрика основывается на других принципах. В новейшей европейской поэзии форму, подобную библейской, можно видеть во многих стихотворениях Гёте: "Prometheus", "Grenzen der Menschheit"," Der Gesang der Geister über den Wassern".

b) Стих. Второй несомненно установленный факт — это присутствие следующей высшей поэтической единицы — стиха. В большинстве случаев стих образуется в еврейской П. из двух стоп. Существование этой единицы удостоверено традицией. Знак для конца стиха — двоеточие, קוספ ףוס, является, несомненно, одним из самых ранних прибавлений к древнему тексту, состоящему из одних согласных букв, и этот знак передан дальнейшим поколениям вместе с текстом, где еще отсутствуют гласные буквы, гласные знаки и диакритические точки. О том, что существовал текст, разделенный посредством םיקוספ, свидетельствует Мишна (Мегилла, IV, 4). Правда, этот знак встречается и в прозаических текстах, но в поэтических отрывках почти всегда после нескольких стоп.

c) Параллелизм членов. Посредствующая роль стоп для образования стиха не была известна исследователям библейского языка до конца XVIII в. Первый обратил внимание на это свойство поэтического языка епископ Lowth в своей знаменитой книге "De sacra poesi Hebraeorum", появившейся в 1753 г.: "Poetica sententiarum compositio maximam partem constat in aequalitate ac simulitudine quodam sive parallelismo membrorum cujusque periodi, ita ut in duobus plerumque membris res rebus, verbis verba, quasi demensa et paria respondeant" ("Особенностью поэтической речи является некоторая равномерность и подобие частей каждого периода, параллелизм его членов, так что существует большей частью соответствие между содержанием одного и другого, выражением одного и другого"). Отсюда и взят термин parallelismus membrorum, ставший общепринятым. В параллелизме членов мы имеем дело не с формальным орудием, как рифма, ассонанс, аллитерация (см.), правильно размеренный стих, но с соединением по смыслу, с ритмом мыслей; только в параллелизме мысль получает свое полное выражение, причем Лоут различает три рода параллелизма: синонимический, антитетический и синтетический. Более глубоко было понято это явление, когда замечено было, что оно имеет место в П. древних вавилонян и ассириян и, в менее развитой форме, у древних египтян. Шрадер (Jahrbücher für prot. Theologie, I, 1875, p. 121) полагает, что евреи позаимствовали эту форму в Месопотамии, с чем согласен и Briggs (l. с., р. 368). Возможно, что эта форма является общим наследием обширной группы народов (Max Müller, Die Liebespoesie der alten Aegypter, 1899, p. 10, прим. 1). Весьма ошибочно видеть, подобно Адальберту Мерксу, в параллелизме только риторическое явление и не считаться с ним при метрических исследованиях. Лучшим доводом в пользу метрического характера параллелизма членов является то обстоятельство, что в продолжение почти двух тысяч лет люди, по чутью, признавали Псалмы и другие поэтические части Библии стихотворными произведениями, не имея решительно никакого представления о тех средствах, благодаря которым они стали таковыми. Счастливая случайность соединила это внешнее средство (размер) с содержанием, и благодаря этому совпадению сохранился через ряд веков и размер, несмотря на то что до настоящего времени изучение его представляет много трудностей (ср. Sievers, Metr. Untersuchungen, 1901).

d) Метр, кина и другие виды стиха. Из сказанного до сих пор очевидно, что длина стопы представляет весьма важный признак. Стопы должны иметь известное однородное отношение одна к другой для того, чтобы дать впечатление ритмической единицы. Убедительным доводом в пользу того, что еврейский поэт сознательно размерял длину стопы, служит то обстоятельство, что для одного специального случая в народной жизни он пользовался всегда одной и той же длиной стопы. Это мы видим в так назыв. "кина", הניק, еврейском плаче по покойнике, песне, которую плакальщицы, תוננוקמ (Иерем., 9, 16), пели на похоронах. Эти песни всегда составлялись из двух членов, в которых длина первого относится к длине второго, как 3:2. Получается впечатление, будто второй член медленно уходит и исчезает, и ритм приобретает специфический тон. Эти стихи резко отличаются от других, в которых одинаковая длина частей в стихе является общим правилом. Если в настоящее время этот же "кина"-стих слышится в арабской колыбельной песне, как сообщает Snouck-Hurgronje, то нет ничего невозможного в том, что тут мы имеем дело с мелодией, сохранившейся с отдаленных времен, когда "кина" была по преимуществу стихотворным размером песни женщин. Но когда таким образом доказано, что в одном частном случае еврейский поэт сознательно определял длину стопы и стиха, мы должны заключить, что и во всех других стихах поэты сознательно относились к размеру своих стихов. Действительно, во многих поэтических произведениях отдельные стопы имеют длину такую же, как в первом члене стиха "кина"; между прочим, такой размер преобладает в книге Иова. В других местах мы видим более длинную стопу, как, например, двойную сравнительно с первой стопой из "кина". Хотя нельзя отрицать фактов, только что приведенных, однако для нас остается еще до сих пор не решенным вопрос, какова была та единица, которой поэт мерил длину своих стоп. В течение последних столетий ученые много раз возвращались к попытке отыскать метрическую систему еврейской поэзии. Теории, предложенные для составления этой системы, исчерпали все наличные возможности, и тем не менее все эти теории стоят доныне не примиренные. Одни считали основной единицей слог, другие — слово. Некоторые довольствовались традиционной вокализацией и кантилляцией и объясняли метрику стиха, исходя из масоретского текста; другие, наконец, считали позволительным произвольное обращение с текстом: ударения переставлялись, вокализация менялась и предлагались всевозможные перемены в согласных буквах. Мы ограничимся кратким изложением важнейших теорий. Лей (Grundzüge des Rhythmus, des Vers- und Strophenbaues in der hebräischen Poesie), Нетелер, Briggs, Дум, Bertholet, Гункель предлагают теорию тонического стихосложения, основанного на правильном чередовании неударяемых и ударяемых слогов и слов. Каждое слово, сильнее всего выражающее данную идею, имеет свой ударяемый слог; некоторые слова могут иметь больше одного ударения. Каждый ударяемый слог образует вместе с предшествующими неударяемыми слогами и последующими падающими слогами один метр. Характер стиха определяется числом таких метров; стих может быть из 5, 6, 8, 10 и более стоп, в зависимости от цезуры, которая может иметь разное положение. Единицей для Лея является стих, образованный параллельными членами. Цезуры служат для разделения этих членов. Благодаря такому построению можно соединить в одном стихе стопы совершенно различной длины. Лей принимает традиционную вокализацию и кантилляцию, но допускает много изменений в тексте. William Jones (Poeseos asiaticae commentarii, II, Лондон, 1774) пытался доказать, что еврейской П. свойственно стопное или квантитативное стихосложение, т. е. слоги каждой стопы регулируются в стихах сообразно их количеству — долготе или краткости. Его попытка не имела успеха, и ему приходилось для этого совершенно произвольно менять традиционную акцентуацию. — Густав Биккель, А. Меркс и Гитеман применяют к Библии сирийский метр, считая ударяемым предпоследний слог, как в сирийском стихе; поэтому им часто приходится менять вокализацию. Биккель считает слоги в каждой стопе и с равномерной правильностью отмечает повышения и понижения; все стопы с четным числом слогов являются трохеями, с нечетным — ямбами.

Биккель с чрезвычайной аккуратностью проводит свою систему и для достижения своей цели предлагает множество изменений по отношению к согласным буквам в тех местах, где его произвольные перемены в вокализации оказываются недостаточными. Губерт Гримм (Mètres et Strophes, 1901; Psalmenproblemen, 1902) основывает свою систему на новой теории ударения и гласного звука, причем гласным звукам придает такое значение, какое они не имеют ни в одной другой теории. Он сохраняет традиционную акцентуацию, но дает ей другое толкование. Его метрическая система одновременно и количественная, и тоническая. Каждому слогу и части слога он приписывает определенное количество; для этого он придумал довольно остроумную систему "morae" (от латинского слова mora — означает промежуток времени); каждый слог имеет определенное число таких "morae". Каждый конечный ударяемый слог он считает повышением; считать ли другие слоги повышениями или нет зависит от количества "morae" в них. Подобно Лею, он очень осторожен с изменениями в тексте. Системы Гримма держится и Нивард Шлегель (Ecclesiasticus, 1901, XXI). — Все эти системы обработаны весьма тщательно и по взглядам их авторов не оставляют ни одного не разъясненного пункта. Две более обработанные системы Лея и Биккеля нашли много приверженцев, последняя еще слишком нова. Но в большинстве случаев последователи той или другой системы принимают лишь основной принцип, но не всю совокупность системы. Причина, почему столь диаметрально противоположные системы могут держаться, причем каждая претендует на безошибочность, заключается в неблагоприятных условиях, с которыми приходится встречаться в этой области. Во-первых, мы имеем дело с текстом, который в первоначальном своем виде не имел гласных, и произношение которого обозначено пунктуацией и диактрическими точками значительно позже. Всякому позволительно сомневаться в правильности признанной вокализации и акцентуации, и отсюда являются у авторов попытки изменить ее в угоду своей метрической системе; причем нет данных для доказательства ее ошибочности. Во-вторых, у нас нет сведений о музыке древних евреев. Между тем в старину музыка всегда сопровождала П.; песня не существовала отдельно от мелодии, которая для нас погибла безвозвратно. При таких условиях открывается широкое поле для субъективности, где может смело работать воображение и остроумие. Мы поэтому не можем принять ту или другую теорию и ограничимся указанием на некоторые пункты, достойные внимания. 1) В отношении масштаба для длины стопы наиболее вероятной является теория Лея, где ведется счет повышениям и не обращается внимание на понижения. В пользу этой теории прежде всего говорит употребление безгласного письма, которое очень туго с течением времени приняло несколько гласных букв. Правильное измерение стиха по слогам, если бы оно существовало, не могло бы не влиять на соответственное изменение характера письма. Далее, стопы в древнееврейском языке почти без исключения отделяются одна от другой по смыслу. Там, где существует точная метрическая система стихосложения, отделение стоп по смыслу становится лишним, и мысль свободно переходит из одной стопы в другую, как, например, классический гекзаметр и современный рифмованный стих. — 2) Что же касается ударяемых и неударяемых слов, то тут решающее значение имели живой язык и музыка, так что было бы очень трудно дать точные правила в этой области. Два члена одного и того же стиха, с первого взгляда весьма неравные, могут быть равноценными с ритмической точки зрения. — 3) Мы не можем утверждать, что существует однообразие в размере стиха в одном и том же поэтическом произведении. Возможно, что считалось вполне законным поставить стопу с 4-мя повышениями рядом со стопой с 3-мя повышениями. — 4) В древних поэтических произведениях господствовала большая свобода, чем в позднейших. Правильный параллелизм, точный счет повышений в стихах, идентично построенных, — все это характеризует позднейшие стихотворения. Все пробелы в древнем стихе дополнялись музыкой, которая всегда сопровождала П. в древние времена. — 5) Чем резче выступают черты какого-либо стихотворного размера, например в "кине", тем с большим доверием мы можем относиться к чистоте его текста. Во всяком случае, в текстуальной критике мы не должны слишком много полагаться на метрические доводы и не увлекаться исправлениями, основанными на одной метрике. — 6) Наконец, надо всегда помнить, что художественные качества данного поэтического произведения обеспечиваются в большинстве случаев параллелизмом членов и правильность метра не везде выдержана; поэтому не надо придавать слишком большого значения метрической правильности.

e) Строфы. Как высшая ритмическая единица в П., строфа не могла иметь частого применения в библейской П. Как части, делящие данное стихотворение по содержанию, строфы не нужны были в библейской П., где эта функция специально выполнялась параллелизмами; параллельные стихи образуют строфу из соединения меньших единиц, отдельных членов параллели. Повторяющиеся стихи, или рефрены, встречаются в некоторых псалмах и свидетельствуют о том, что форма строфы была знакома и библейской П., но употреблялась она в общем редко. Миллер, Биккел и др. построили особые теории строф в библейской П., но их предположения отличаются еще большей искусственностью, чем теории о метрике.

f) Второстепенные признаки поэтической формы. 1) Рифма в библейской П. встречается спорадически, как у Шекспира. Нет ни одной поэмы в Библии с конечной рифмой на каждой строке. Беллерман (Versuch über die Metrik der Hebräer, 1813, стр. 210) намекает на одно исключение, имея, вероятно, в виду Пс., 136: здесь рифма заключается в частом повторении слова chasdo. Иллюстрациями рифмы могут служить Иов, 10, 9—18 и пс. 6, хотя и здесь рифма не вполне выражена. — 2) Особый род ритма получается при частом употреблении анадиплосиса, т. е. такого способа речи, при котором фраза или слово на конце одного стиха повторяется в начале следующего; например, в следующем отрывке из Судей, 5, 23: "Они не пришли на помощь Господу, на помощь Господу против сильных" или в Псалмах, 121, 1—2: "Откуда придет моя помощь? Придет моя помощь от Господа". Много подобных примеров можно найти в Пс., 120—134. — 3) Акростих. Безусловно доказано присутствие этой формы в древневавилонской П. Не чужды ему самаритянская, сирийская и арабская литературы. В библейской П. акростих встречается в Пс., 9, 10, 25, 34, 37, 111—112, 119, 145; в Притчах Соломоновых, 21, 10—31; в Пл. Иеремии (см.), 1—4, и в Бен-Сире, LI, 13—29. — 4) Ассонанс и парономазия играют большую и несомненно сознательную роль в Библии, но это скорее риторические, чем поэтические средства. Об этих явлениях см. J. M. Casanowicz, Paronomasia in tbe Old Test., Бостон, 1894.

Содержание библейской П. Различные виды П. Еврейской литературе, по мнению многих ученых, чужда драма. Эту черту она разделяет вместе с прочими семитскими литературами, в то время как у индогерманских народов драма трижды вполне самостоятельно вырастала пышным цветом, а именно: у индусов, греков и германцев. Некоторые видят драму в Песне Песней и Иове. Совершенно невозможно согласиться с этим мнением относительно первой книги, представляющей скорее сборник лирических песен на тему о любви. Что касается второй книги, то в главах 3—41 она, правда, расположена в форме диалога, но все действие — основной элемент драмы — представлено в форме рассказа в прологе и эпилоге. Нельзя, однако, совершенно отрицать присутствие драматических элементов во многих страницах Библии, включая и книгу Иова. "Драматический элемент силен в еврейской поэзии", — говорит Briggs, но драматическая литературная форма отсутствует [ср. ст. И. Галеви в Festschrift-Harkavy, שדקה יבתכב םײליעפת םירופס, 1—16, где опровергается эта теория. Можно, далее, сомневаться в присутствии эпоса в еврейской П. Библия заключает очень мало исторических поэм. "Песня Деборы" в Суд., 5, скорее лирическое, чем эпическое произведение. Пс. 105—107 представляют изложение в стихах древней народной истории для литургических целей. Позднейшие поэтические произведения — Руфь, Иона, Эсфирь, Даниил (1—6) — написаны прозой. Особенно характерны в этом отношении пролог и эпилог в книге Иова, представляющие собой рассказ о событиях. Несомненно, что эти части написаны народным языком, но язык здесь прозаический, хотя и очень возвышенный. Только один из основных видов П., наиболее ранний и простой, господствует в библейской П., а именно лирика. Значительного развития достигла также одна ее разновидность — гномическая или философская лирика.

Характеристика библейской П. Здесь мы дадим только краткий очерк библейской П. (Наиболее значительные поэтические произведения разобраны в отдельных статьях в настоящей Еврейской Энциклопедии). Подробнее мы остановимся: на народной П., являющейся у всех народов наиболее древней формой П. По существу П. древнее прозы: все древнейшие изречения разных народов облечены в поэтическую форму. Всякое слово, предназначенное для общественной цели, имеет поэтическую форму выражения. Сюда, конечно, относится все, что касается религии, а так как в старину все светское носило на себе печать религии, то П. у древнего Израиля стала процветать раньше, чем где бы то ни было. Мы имеем целую коллекцию семейных песен, которые помещены в канон священных книг, — это "Песня Песней", которая носит на себе столь яркие следы раннего народного творчества. Пророк Исаия подражает народной свадебной песне в начале своей притчи о винограднике (5, 1 и сл.). Траурные и похоронные песни Библии относятся к более позднему периоду, приурочены к историческим событиям; их составляли и исполняли преимущественно женщины (תוננוקמ, תומכח, Иеремия, 9, 16); они составляли коллекции плачевных песен и передавали их дальнейшим поколениям плакальщиц (ib., 19). На свадьбах же, по-видимому, песни распевались юношами и девушками. От официального плача мы должны отличить частные случаи, когда друг писал похвальное слово в честь покойника, как, например, красивая элегия Давида на смерть Саула и Ионатана (II Сам., 1, 17) и Плач Абнера (II Сам., 3, 33), от которого сохранилось лишь несколько стихов. — Песни бытовые. В Библии сохранилось множество примеров, доказывающих, что трудовая жизнь израильского земледельца и пастуха сопровождалась песней. От отдаленнейших времен сохранилась Песня о Колодце (Чис., 21, 17); Исаия сохранил несколько слов из песни, посвященной сбору винограда (65, 8). У него же находим намек на существование народной песни, выражающей веселье по случаю урожая (9, 3); воспоминание о празднике стрижки овец имеем в I Сам., 25, 4; II Сам., 13, 23. Пиршества (התשמ, греч. συμπόσιον) не обходились без музыки и песен, о застольной песне имеются упоминания у Амоса, 6, 5, и II Сам., 19, 35; к этой же категории относится песня псалмопевца в Пс., 69, 12; характерна песня забытой блудницы в Ис., 23, 16. Существовал специальный класс певцов, услугами которых пользовались на пирах; в Числ., 21, 27, они названы םילשמה; под этим словом подразумеваются странствующие певцы наподобие тех, какие были в древней Греции и Германии. При царском дворе "певцы и певицы" составляли часть обычной придворной свиты (II Сам., 19, 36). Здесь уместно также отметить песню-загадку Самсона в Суд., 14, 14, вместе с ее разгадкой и ответом Самсона. Такие остроты и шутки пользовались популярностью на народных играх и собраниях. У народа были, конечно, также свои поговорки и пословицы; собрание последних в книге Притчей относится к более позднему времени, но материал для них взят из времен отдаленных. — Религиозные песни. Сохранились очень древние песни, относящиеся к первобытному культу. Таковы, "Благословение Аарона" (Числ. 6, 24—26); формулы, произносившиеся при установлении и снимании ковчега Завета (Чис., 10, 35); слова Соломона при освящении храма (I Царств, 8, 12), которые дополнены в Септуагинте (8, 53). Мы не знаем песен, употреблявшихся при жертвоприношениях и богослужениях в отдаленнейшие времена; относящиеся сюда песни принадлежат ко времени после разрушения храма. Но как несомненно то, что всякое религиозное торжество было праздником веселья и жизнерадостности (Второзак., 12, 7, 12, 18), так с достоверностью мы должны заключить, что в самые ранние времена музыка и П. имели место при всяких религиозных торжествах. — Песни национальные, в которых народ превозносит свои собственные качества и свое превосходство над другими народами, были весьма распространены среди евреев так же, как среди родственных им арабов. Первая библейская песня этой категории — слова Ноя (Быт., 9, 25—27), где подчеркивается превосходство прародителя Израиля, Шема, םש, над богатыми финикиянами, תפי, и рабскими хананеями, םח. Пророчество Билеама обещает блестящую будущность Израилю, в противоположность Моабу и другим народам. Ярче выступает национальное самосознание в благословении Якова (Быт., 49) и в благословении Моисея (Второзак., 33): Яков — телесный, а Моисей — духовный отец еврейского народа, и вторая песня предполагает существование первой. Исторической народной песней является песня Деборы (Суд., 5). В ней прежде всего восхваляется Дебора, призывающая к битве; затем военачальник Барак; далее перечисляются племена, появившиеся на поле битвы, и порицаются отсутствующие; отмечается мужество племен Зебулун и Нафтали, посылаются проклятия городу Мероз; восторженная хвала воздается кенитянке Яель за проявленный ею героизм. Из других народных воинственных песен уцелели только отрывки: Числа, 21, 14, 27—30; Иош., 10, 12, и песня о переходе через Чермное море (Исх., 15, 21) или песня в честь победы Саула и Давида над филистимлянами (I Сам., 18, 6). Триумфальная песня Давида во II Сам., 22, переложена в пс. 18. Следует отметить, что в указанных двух песнях из Исх., 15, 21, и I Сам., 18, 6, возвращающихся воинов встречают с песнями женщины; тот же обычай указывается в рассказе Ифтаха (Суд., 11, 34). Цитата в Числ., 21, 14, согласно сделанному тут же замечанию, заимствована из ׳ה תומחלמ רפם, книги Войн Господа. Таким образом, перед древним историком лежала в качестве источника книга, заключавшая в себе воинственные песни народа, — книга, для нас утерянная. В Иош., 10, 13, мы читаем о другой утерянной книге, רפס רשיה, Книге Справедливости, откуда цитируются стихи 12—13. Септуагинта (где έν βιβλίψ τής ώδής), по-видимому, читала רישה רפס вместо רשיה; из этой же книги, вероятно, цитированы плач Давида над Саулом и Ионатаном и слова Соломона при освящении храма. Вторая утерянная книга заключала, таким образом, не только воинственные, но и другие песни, и относится также ко временам отдаленным.

П. пророческая. Почти вся пророческая литература должна быть отнесена к области П. Пророческие произведения если не пелись, то и не декламировались наподобие речей Демосфена; они произносились с возвышенным чувством, экстазом. Вероятно, что אבנתה соответствует, прежде всего, экстатическому произношению Пифии — когда экстаз (דיה תקזח, Ис., 8, 11) проходил, но не исчезало еще восторженное настроение духа; этот говор передавался в поэтической форме. Поэтому ранние пророчества, как, например, Быт., 25, 23, речи Билеама, Числа, 23 и др. — имеют поэтическую форму; музыкант, который вызывал энтузиазм в Элише, аккомпанировал ему, вероятно, и в его пророчествах. Религия была матерью всех искусств, и обращение древних поэтов к Богу, как к действительному источнику их вдохновения, не было одной только образной формой речи. Что пророчества не речи, а песни — видно из их краткости и из их разделения на различные строфы. Чаще всего встречаются строфы из четырех стихов; встречаются и другие формы. Позднейшие пророки имеют особое пристрастие прерывать свои пророческие обращения песнями, распевавшимися или самим пророком, или другими лицами, как, например, у Исаии, 12 и 24. В этом случае язык подчиняется законам строго поэтической композиции, имея образцом готовые формы. Кроме того, надо принять во внимание личные свойства пророков. Форма пророческой литературы разнообразна, и мы встречаем переходные формы от П. к прозе.

Художественно обработанные произведения. — В них видны следы древнего фольклора, а по мнению новейшей критики, они относятся к периоду после разрушения второго храма. Первое место занимает лирическая П., второстепенное — гномическая и философская.

Лирическая П.: а) Песня Песней. Она, как выше указано, относится всецело к области народной П. и представляет коллекцию народных свадебных песен, которая была включена в канон, по мнению критиков благодаря тому обстоятельству, что в ней видели искусную аллегорию с религиозным смыслом, и автором ее считали Соломона. В связи с этим допущением книга подвергнута во многих местах изменениям и обработкам. — b) Плач Иеремии. Здесь поэтическая форма преобладает, хотя и здесь пророки подражают поэтическим песням народных плакальщиц. См. Плач Иеремии. — с) Псалмы. Этот сборник представляет коллекцию литургических гимнов, раздававшихся в храме. Псалмы — это художественно обработанная религиозная лирика. Одна только светская песня проникла в этот сборник — пс. 45. Следы народной П. часто встречаются в псалмах. В чистой форме народная П. имеет место в так называемых "Schir ha-Maalot" (Пс., 120—134), распевавшихся паломниками в дни праздников в Иерусалиме; в них часто встречается вышеупомянутый оборот речи — анадиплосис, несколько напоминающий подъем по лестнице, что соответствует подзаголовку их, "Schir ha-Maalot", Песня Лестниц. — Помимо Псалтири, псалмы встречаются еще в Хабак., III, в II Сам., 22 = пс. 18; в I Сам., 2, 1—10, псалом вложен в уста Ханны. Сюда относятся также Песня Моисея (Второзак., 32); Исх., 15, 1—20, Ис., 12. См. ст. Псалмы.

Гномическая и философская П.: а) Книга Притчей. Она объединяет в себе гномическую П. различных родов и разных степеней развития. Основная часть книги (гл. X—XXII, 17, и гл. ХХV—XXIX) снабжена двустопными "машал", которые по форме и содержанию являются древнейшей структурой этого поэтического рода чисто народного происхождения. — b) Книга Иова имеет в основе народное предание, которому она дает новое толкование и развитую художественную форму изложения. Форма такая же, как в Притчах 1—9, но поэту удалось придать этой форме более лиризма, а лицам, высказывающим свои взгляды, — специфические пластические черты, так что некоторые библейские исследователи были склонны отнести эту книгу к области драматической П. Нет никакого сомнения, что книга Иова есть величайшее художественное произведение Библии; здесь, как в фокусе, сосредоточилось все, что дала еврейская П. См. Иов. — с) Когелет. Эта книга по своей форме похожа на Притчи, 1—9; по языку и складу мыслей принадлежит к более позднему времени; язык и стихотворная форма оставляют желать многого (см. ст. Когелет). — d) К этой же категории относится и книга "Бен-Сиры". По языку и по форме она древнее, чем Когелет. Она более ценна с религиозной точки зрения, хотя и менее оригинальна во взглядах.

Ср.: о еврейской П. вообще: R. Lowth, De sacra poesi Hebraeorum praelectiones (1753); Herder, Geist d. hebr. Poesie (1782); Wenrich, De poeseos hebr. atque arab. origine, indole mutuoque consensu atque discrimine (Лейпциг, 1843); E. Meier, Gesch. d. poet. National-Literatur der Hebr. (Лейпциг, 1856); H. Ewald, Allgemeines über die hebr. Dichtung (1866); G. Reuss, Hebr. Poesie, в PRE., 2-e издание, V, 671 и сл.; H. Steiner, Ueber hebr. Poesie (Базель, 1873); Riehm, HBA., s. v. Dichtung; F. Buhl, в PRE., IV, 626—638; Duhm, в Enc. Bibl., III, s. v. Poetical literature; Ed. König, в J. E., X, s. v. Poetry. О народной П.: Budde, Das Volkslied Israels im Munde der Propheten (Preuss. Jahrb., 1893, IX); idem, в Preuss. Jahrb., 1895, XII; idem, The Song of Songs (New World, 1894). Формы еврейской Π.: Clercius, Dissertatio critica de poesi Hebraeorum (Biblioth. Universelle, IX, 1688); Sommer, Biblische Abhandlungen, I; Ley, Die metrischen Formen der hebr. Poesie (Лейпциг, 1866); Casanowicz, Paronomasia in the Old Testament (Бостон, 1894); Hare, Psalmorum liber in versiculos metrice divisus (Лондон, 1736); Bellermann, Versuch über d. Metrik d. Hebräer, 1813; Saalschütz, Von d. Form d. hebr. Poesie, 1825; M. Nicolas, Forme de la Poésie hébr. (1833); E. Meier, Die Form d. hebr. Poesie nachgewiesen (1853); Ley, Grundzüge d. Rhythmus, des Vers- und Strophenbaues in der hebr. Poesie (Галле, 1875); Merx, Das Gedicht v. Hiob, 1871; Neteier, Grundzüge d. Metrik d. Psalmen (Мюнстер, 1879); Bickel, Metrices biblicae regulae exemplis illustratae (Инсбрук, 1879; дополнения в ZDMG., XXXV, 415 и сл.); idem, Carmina V. T. metrice (ib., 1882); Gietmann, De re metrica Hebraeorum (1880); Briggs, Biblical Study, 279 и сл.; H. Grimme, Abriss d. bibl. hebr. Metrik, в ZDMG., L, 529—584; D. H. Müller, Die Propheten in ihrer urspr. Form (Вена, 1896); Д. Гинцбург, M. Bickel et la metrique hebraïque; Sievers, Metrische Untersuchungen, 1901; J. W. Rothstein, Grundzüge d. hebräischen Rhythmus etc., Лейпциг, 1909; Ed. König, Stilistik, Rhetorik, Poetik, 1900 (полная библиография предмета). [По ст. Budde в Dict. Bib. Hastings'a, IV, 2—13].

4.

Еврейская поэзия побиблейского периода. Кристаллизация иудаизма в повавилонскую эпоху и последовавшая затем канонизация Св. Писания оказали огромное влияние на еврейскую П., правда, далеко не в ее пользу, в смысле развития изящных форм речи и внутреннего ее содержания. Свободное творчество народной фантазии в области космогонии или истории было сильно ограничено тесными рамками библейского канона. Только то, что могло быть утилизировано книжниками (соферим), и сохранилось для потомства, все остальное было изъято из обращения. В Талмуде имеются воспоминания о борьбе за сохранение некоторых произведений изящной еврейской литературы, которые хотели было "изъять". Характерной чертой еврейской П. времени "соферим" являются строго определенные узкие рамки в направлении и характере сохранившихся литературных произведений этой эпохи. Только в диаспоре, у авторов, писавших не по-еврейски, можем найти следы художественного творчества, отмеченных печатью индивидуальности. И когда уже смолкла вдохновенная речь пророка, слабое эхо ее еще слышно в книге Баруха. Книга Бен-Сира является драгоценным памятником "Maschal"'a (см.) данной эпохи. Излюбленные темы его — храмовая литургия (Abodah), закон и предания. В форме построения Бен-Сира подражал однородным классическим произведениям еврейской литературы. В историко-литературном отношении крайне интересны включенные сюда: гимн "Возблагодарите ныне все Господа", молитва первосвященника по выходе из святилища и три покаянные молитвы его (Widduj) в Иом-Киппур. Это древнейшие сохранившиеся памятники храмовой литургии. В том же духе составлены и изречения древнейших соферим, сохранившиеся в "Pirke Abot". П. является существенным элементом всех апокрифических произведений, в которые часто введены молитвы, изречения, поговорки, благословения, легенды и сказания. Тем же характером отличаются и все псевдоэпиграфические (см.) сочинения, принадлежащие частью рассматриваемой нами эпохе. Из сохранившихся книг, отметим: книги Адама и Авраама, Авеля, Элдада и Модада, Псалмы Соломона, книга Эноха, экзотические Псалмы Давида (число которых, по Афанасию, доходило до 3000), молитва Иосифа, Завещание Моисея, Вознесение Моисея и Завещания 12 патриархов. К числу произведений еврейской поэзии следует отнести утерянные для нас песни ессеев, входившие в их богослужение. Наступившие тяжелые времена римского суверенитета и владычества династии Ирода заставили евреев замкнуться еще более в область галахи. Единственной защитой от надвигавшейся опасности со стороны язычества оставалась область закона, и поэтическое самостоятельное творчество становилось все бледнее и бледнее. Последние остатки его сконцентрированы в "Таргуме" Онкелоса к Торе и в Таргуме Ионатана к пророкам. Заключающиеся в апокрифах и Таргуме народные саги лишены художественной обработки, как будто евреи не были некогда сами творцами поэтических произведений или вовсе не были знакомы с художественными приемами других народов. Однако наряду с философскими произведениями евреев, в Египте были созданы ими с известной целью фрагменты и приписаны Орфею, Гомеру, Гесиоду, отдельные отрывки книг Сивиллы и т. д. В Римской империи писали Язон из Кирены, автор пяти книг о событиях, связанных с именем Маккавеев, Феодор Иерусалимский (критик Марциала) и Иезекиил, написавший, в подражание Еврипиду, драму Έξαγογή, трактующую об исходе евреев из Египта; отрывки ее сохранились в сочинениях Евсевия из Кесареи, Климента Александрийского и Евстатия. Еще беднее литературными произведениями поэтического характера эпоха составления Мишны и Талмуда [хотя немалочисленные отрывки в иерусалимском и вавилонском Талмуде, равно как и некоторые молитвы, составленные талмудистами, свидетельствуют о том, что поэтический дух не иссяк у евреев и этой эпохи; но сохранились только эти образцы и отрывки. — А. Г.]. Сама галаха давала мало простора для П. Вот почему мы в Талмуде находим почти исключительно представителей двух родов поэтических произведений, это лирика и "машал" (см.), т. е. изречения дидактического характера, басня, аллегория и парабола. По стилю и языку легко отличить происхождение изречения и афоризма. Народная поговорка написана большей частью на том арамейском идиоме, на котором изъяснялась еврейская масса, т. е. на еврейско-арамейском диалекте. Басня подразделялась на многие разновидности: םיסבוכ ילשמ, טוידה ילשמ, םילעוש ילשׂמ. Эта классификация говорит об известной литературной обработке их, наряду с чисто народными творениями. Действительно, Талмуд связывает многие басни с тем или другим именем, например р. Меира и Бар-Каппары. К категории "Машала" относятся также чудесные повествования о путешествиях Раббы бар-бар-Ханы; стихотворные шарады Бар-Каппары (Иер. М. Кат., III, 1) Наиболее интересным сборником афоризмов является "Massechet-Abot", иначе Pirke Abot" (см. Абот и Абот де р. Натан). Немногочисленные лирические произведения талмудической литературы относятся к разным случаям жизни это — импровизации или непосредственные творения народа, сохранившиеся в Талмуде в их первобытной чистоте. Вот почему на них нет никаких следов художественной отделки. Это элегии плакальщиков — "safdanim", речи, произнесенные по случаю ординации, грустных или радостных событий в доме, заклинания, заговоры и т. д. Наиболее выдающимся и ценным вкладом того времени в еврейскую П. является агада Мидраша, в особенности та, которая развилась в Палестине. Сам по себе Мидраш является уже поэтической по своему характеру экзегезой. Но пылкая фантазия агады не знает пределов и не стеснена никакими формами творчества. Далекое историческое прошлое, современные события и туманная даль будущего сливаются в ней воедино, связанные какой-нибудь общей мыслью, толкуя и иллюстрируя самым непринужденным образом библейское сказание, облекая загадочной пеленой библейский стих. Уже в глубокой древности существовали сводки таких агадических сказаний, из которых, впрочем, ни одна не сохранилась. К этому же виду поэтических произведений относится цикл сказаний о Хасмонеях, вошедший в книгу Маккавеев. Благодаря агадическому элементу, Мидраш "Шир га-Ширим" является, по выражению Делича, не чем иным, как мистико-эротической эпопеей, "Мидраш Эха" — трагической элегией, а "Иеламдену" — дидактическим гимном. Исторические повести и толкования, старое и новое, лирика и эпос, Восток и Запад переплетаются и переливаются в крайне причудливой форме, сливаясь в одну своеобразную и захватывающую мелодию. Гораздо интереснее молитвы, вошедшие в литургию, и молитвы, составленные отдельными лицами. Пятьдесят молитв современного молитвенника имеются уже в Талмуде. Однако и в народном творчестве живет известная инстинктивная склонность к гармонии речи. Всего чаще это проявляется в пословицах и песнях. Некоторые лирические произведения той эпохи, несомненно, принадлежали специалистам-профессионалам, какими могли быть "плакальщики" — Safdanim, а подражатели древнейшим образцам не могли не вносить хотя бы и некоторый песенный склад в свою речь. Сжатая краткая форма с известным параллелизмом своих частей свойственна поговоркам всех народов, она применяется и в еврейских. Некоторая искусственность в расстановке слов и краесозвучие, вытекающее порой отсюда и способствующее более легкому запоминанию, побудили авторов прибегать к такой форме. Все это мы встречаем и в еврейской поговорке, в изречениях — но этим и ограничивается вся художественная отделка их. Уже у Бен-Сиры мы замечаем порой полнейшее совпадение в количестве слов составных частей изречения. В Талмуде мы встречаем нечто подобное:

ןילבונ וללהו ,ןיצצונ וללה ,הדשה יבשעל םימוד םדא ינב

;רוקחת לא ךממ הסוכמבו ,שורדת לא ךממ אלפומב

.תורתסנב קסע ךל ןיאו ,ןנובתה תישרוהש המב

(Эр., 54; Хаг., 13а). ["Люди подобны траве полевой: одни расцветают, другие вянут. Загадочного не ищи, сокровенного не исследуй. О разрешенном размышляй и таинственным не занимайся".] Желая усилить впечатление, автор прибегает к тавтологии, повторяя в конце фразы то же слово: הבוט הנתמ — הבוט השא (Иеб., 63б; Санг., 100б). Заметны иногда зачатки рифмы и ритма: אזימרוכב איטּשל, אזימרב אמיכחל.

Эпоха гаонов была периодом интенсивного духовного творчества еврейского народа, которое, однако, мало сказалось на поэзии, как мы ее теперь понимаем. Основные мотивы его оставались те же, что и были, сохранились те же формы по своему существу. Царила дидактика и агада. Книга "Tanna debe-Elijahu", написанная около 900 г., является уже представительницей "мусивного" стиля; основные элементы взяты из Библии, Талмуда и молитв. Вторая часть этой книги, "Seder Eliahu Zutta", — сборник древних талмудических преданий, афоризмов и отрывков назидательной эсхатологии. Историческая по своему характеру, агада, т. е. поэтическое изложение действительно исторических событий, вошла составным элементом в "Sefer ha-Jaschar" — сборник сказаний о жизни и деятельности библейских персонажей от сотворения мира до эпохи судей. Героем "Dibre ha-Jamim schel Mosche" и "Petirat Mosche" является Моисей. В последнем произведении уже заметны следы обработки в смысле сохранения рифмы и метра, и вообще оно богато высоко поэтическими описаниями. Смерть Аарона описана в особом сборнике "Petirat Aharon"; свиток Антиоха посвящен героям — Хасмонеям. Поэтическое сказание о смерти десяти великомучеников-законоучителей сохранилось под названием "Midrasch Eleh Ezkerah" (см.). Крайне характерны для той эпохи два произведения: "Eldad ha-Dani" — о жизни евреев, живущих по ту сторону потока Самбатиона, и произведение Иосиппона бен-Гориона, выступившего в роли историка побиблейской эпохи. Это довольно занимательный рассказчик, обладавший довольно чистым древнееврейским слогом, где лишь изредка попадаются новоеврейские обороты и слова. С формальной стороны поэзия того времени обогатилась рифмой. Древнейшее еврейское рифмованное произведение, написанное в Вавилонии, принадлежит Саадии Гаону (892—942). [В настоящее время известно, что уже Яннай, учитель Калира (не позже начала VIII века), составлял рифмованные литургические произведения. Кроме Янная и Калира, Саадия приводит еще имена литургических поэтов Иошуи и Пинехаса, авторов поэтических произведений Элеазара бен-Ираи и мужей Кайруана (в северной Африке). О всех этих авторах см. Гаркави, Stud. u. Mittheil., V, 106—115; 203—211.] Древнейшие образцы стихотворений, написанных известным размером и обладающих рифмой, являются стихотворения р. Гаи Гаона (969—1038), напечатанные в Ha-Zefirah, 1899, 109, и Genizah Studies, II, 278—279. В Италии рифма была введена астрономом Саббатаем бен-Авраамом Донноло (род. в 913 г.), который написал рифмованный пролог к своему произведению "Tachkemoni" (не смешивать с сочинением Алхаризи). Вообще рифма быстро вошла в употребление в еврейской поэзии. В Африке первыми ее стали употреблять Раббену Ниссим бен-Яков и Хананель бен-Хушиель. В Испании этот новый вид поэзии ввел Хасдаи бен-Исаак. [Впрочем, ныне известно, что от его имени писал известный лексикограф Менахем бен-Сарук, родом из северной Африки.] Трудно решить вопрос, насколько самостоятельно выработалось еврейское стихосложение. Верно лишь то, что еврейская П. находилась под влиянием арабской, но мерная речь и рифма в ее зачаточной форме свойственны всем народам и всем языкам. Во всяком случае, рифма не была изобретена арабами. Нельзя, конечно, отрицать взаимодействия обеих литератур друг на друга. Заимствуя у арабов технику стихотворной речи и виды поэтических произведений, еврейская П. не заимствовала у нее формы, как не позаимствовала и ее восточной манеры, образцы которой она имела уже и в Талмуде. Интересно отметить, что знакомство евреев с классической литературой осталось без всякого влияния на еврейскую П., и, даже восприняв теорию поэтики Аристотеля, П. у евреев осталась восточной по своему содержанию и под влиянием арабов достигла своего расцвета на Пиренейском полуострове. Едва только было закончено творение галахи, как вместе с клонившимся к упадку вавилонским халифатом пало значение патриархата (см.), и с последним гаоном р. Гаи еврейство Востока сошло со сцены. — Новая еврейская жизнь расцвела в Испании и Италии. Обе страны отличались друг от друга как духом своей литературы, так и языком ее. Казалось, что Испания с ее рационалистической философией, более свободным мировоззрением и более развитым искусством заняла место Вавилонии. Италия была более глубока по чувству, более национальна и потому напоминала Палестину. Обе школы в известной мере отражали влияние господствующих наций, арабскую цивилизацию и христианскую культуру. Это сказалось на поэтических произведениях евреев в том смысле, что итальянская П. явилась почти исключительно литургической, национально-религиозной; испанская же — философией в поэтической оболочке, как "Keter Malchut" Гебироля, либо научной, например грамматика в стихах. Но ей же был свойствен и светский роман, и торжественный гимн. Что касается языка их, то, по словам Цунца, испанская П. являлась художественным строением времени Перикла, итальянская — циклопической постройкой. "В испанских пиютим душа человека изливается перед своим Творцом, в итальянских — еврейская нация молится своему Богу" (Соломон Лейб Раппопорт). Дивная игра словами — характерна для легкой, яркой и роскошной П. Испании. Итальянская П. насквозь пропитана народной агадой, язык ее смел, в нем много новообразований, он глубокомыслен и малопонятен. Это проникновение агадой настолько велико в итальянской школе и в близкой ей по духу немецкой и французской, что порой они довольствуются одним намеком, одной чертой, чтобы воссоздать целые образы древней традиции. Все вышесказанное резче отразилось на древнейшем периоде творчества обеих школ и, главным образом, на языке и стиле синагогальной П. [Все здесь сказанное про итальянскую школу основано на предположении Раппопорта и Цунца, что Яннай и ученик его Калир (это имя отождествляли с названием итальянского города Cagliari) были родом из Италии. По новейшим же исследованиям, оба названных пайтаним были восточного происхождения, вероятно из Палестины, и жили они гораздо раньше X века; см. вышеназванное сочинение Гаркави.] Все время развития испанской литературы, продолжавшееся целых три столетия, принято делить на несколько периодов. Первый период, древнейший, когда язык еще только разрабатывался, почему и представителями его являются поэты, которые одновременно были и грамматиками: Менахем бен-Сарук, Дунаш бен-Лабрат, Самуил Абун и др. Следующий за ним период называется золотым веком еврейской П., после которого наступили серебряный век и эпоха эпигонов, эпоха упадка. Крупнейшими представителями второй эпохи являются Соломон ибн-Гебироль (XI век), Иуда Галеви (XII в.) и Моисей ибн-Эзра (XII в.). Иуда Галеви (см.), величайший поэт еврейства, оставил чудные образцы религиозной и светской П. Он равно велик и как лирик, и как художник, и как автор вдохновенных гимнов. У Гебироля, поэзия которого отличается серьезным, вдумчивым отношением к жизни, всегда звучит грустная нота, лишь редко прерываемая весельем. Грустью, навеянной неудачной любовью, дышат стихотворения Моисея ибн-Эзры, написанные ярким пламенным языком. Его поэма "Tarschisch" ("Ожерелье"), уступая им по своей силе, отличается блестящим стилем; ее особенность в том, что одно и то же слово употреблено в каждой строфе в другом смысле (так называемый стиль tadschnis); Моисей ибн-Эзра занимался даже преимущественно светской поэзией. Рядом с этими корифеями следует назвать Авраама ибн-Эзру, поэзия которого отличается легкостью и звучностью стиха, хотя элементы рассудочности преобладают в его лире. Его современник Исаак бен-Иуда бен-Гиат (умер в 1089 г.) прославился в качестве автора религиозных гимнов. Представителями серебряного века являются известный более в качестве переводчика Иуда Ибн-Тиббон, произведения которого хранятся в виде манускриптов в библиотеках Сорбонны и Оксфорда, Исаак бен-Реубен Албарджелони (род. в 1043 г.), автор "Азгарот", т. е. художественной обработки 613 заповедей Пятикнижия. Тринадцатый век богат талантами как в Испании, так и в соседних странах. Исаак бен-Барух представлял еврейскую П. в Сирии, Михаил бен-Калеб — в Греции, а Моисей бен-Шешет перенес ее в далекую Вавилонию. Однако самым пышным цветом цвела она по-прежнему в Испании, где блестящим представителем ее был Иуда бен-Соломон Алхаризи. Увлекаясь арабским поэтом Харири из Басры, он перевел (около 1210 г.) его "макамы" на еврейский язык и назвал их "Machberot Itiel", но затем написал свое собственное произведение, навеянное предыдущим и названное им "Tachkemoni". Это произведение крайне интересно и в историко-литературном отношении. 18-я глава "Tachkemoni" посвящена критике всех поэтов, современников Алхаризи, живших в Сирии, Египте, Греции, Месопотамии и других странах диаспоры. Третья глава является, в свою очередь, краткой историей еврейской литературы в Испании. Мастер слова, великолепно владея стилем "мусив", придающим его речи особую пикантность, он отличался юмором и сверкающим остроумием в своих сатирических произведениях; Алхаризи напоминает псалмы в своих стансах. Другим мастером сатирического романа в рифмованной прозе, и даже образцовым в этом роде, является Иосиф бен-Меир Забара (XIII в.). В его романе "Sefer Schaaschuim" ("Книга забав2) смешаны остроумные мысли, анекдоты, шутки и повести, связанные друг с другом наподобие "Тысячи и одной ночи". Современник Забары, Иуда бен-Исаак-Саббатай, прославился своим сатирическим романом "Женоненавистник" ("Minchat Jehudah Sone ha-Naschim"), в котором рассказаны злосчастные приключения одного мизогина, поклявшегося отцу на смертном его одре никогда не жениться. Все вышеупомянутые произведения крайне интересны в бытовом отношении того времени. В том же смысле интересно произведение Калонимоса ибн-Калонимоса "Eben Bochan" (пробный камень), упрочившее за ним славу поэта (1332), — очень злая сатира на современников. Литературной заслугой его следует считать перевод 21 трактата энциклопедии "чистых братьев" из Басры, под названием "Iggeret Baale Chajim" — сатира на человеческую ограниченность. Мир животных вообще играл крупную роль в еврейской литературе. Берахья бен-Натронаи га-Накдан (XIII в.) написал сборник в 108 басен — "Mischle Schualim", черпая свой материал преимущественно из "Калилы ва-Димны". Сборник басен "Maschal ha-Kadmoni" приписывается Исааку ибн-Сагула (Sahula), жившему в половине XIII века в Испании. Одна из крупнейших заслуг испанской школы — выработка еврейского стихосложения, которое еще долго потом господствовало в еврейской литературе. Вообще еврейская П. того времени обогатилась бесконечным разнообразием форм, пользуясь образцами арабской литературы. В основу стихосложения была положена своеобразная стопа, так назыв. דתי (Jated), т. е. соединения "шева" и следующей за ним гласной, "тенуа" — самостоятельная гласная. Всевозможные соединения тех и других стоп и дают все многообразие размеров. Стих, по-еврейски "bait" (תיב), делится на два полустиха, первый называется "delet" — "дверь", второй — заключительный, "soger".

Наибольшее употребление этого стихосложения сделал Гебироль; богатством и разнообразием в построении строфы отличается Π. Иуды Галеви. В отношении размера допускалось всевозможное разнообразие. Некоторым размерам отдавалось предпочтение для тех или иных видов поэтических произведений. Так, определенный размер был выработан для "пизмона" (см. Пиют), для "земирот", для дидактического стихотворения и для драматически-эпических произведений. Особые размеры были выработаны для веселых стихотворений, вошедших в сборники — "диваны", панегириков, гимнов и элегий. У арабов были заимствованы формы "газели" "касыды" и другие формы. В стихотворении Гебироля "Azharot" каждый стих разбит, в свою очередь, на три части, имеющие каждая свою собственную рифму; все же стихотворение, имеющее 265 стихов, сохраняет одну и ту же рифму. Еще дальше пошли позднейшие приверженцы этого стихосложения. В "Minchat Jehudah", типа "Azharot" Иегуды бен-Илии Гиббора (1502), имеются 1612 стихов с одной и той же рифмой "rim". Часто искусственность доходила до крайних пределов. Иедае Бедерси га-Пенини приписываются стихотворение, состоящее из 1000 слов, каждое из которых начинается буквою א, и стихотворение в 210 стихов, рифмующихся на "יר", числовое значение которого равняется также 210. Затем появились стихотворения в форме круга, львов, орлов, слонов и т. д. Введены были формы макаронического характера, где в одном и том же стихотворении звучала еврейская, арабская и арамейская речь. Другой особенностью, сильно развившейся в то время, был так называемый "мусивно-мозаичный" стиль — автор вводил в свою речь готовые фразы из классических произведений, — аналогичный греко-латинскому стилю Cento, составленному из стихов Гомера и Вергилия. Мусивный стиль был развит, главным образом, Алхаризи — чистейший библейский "мусив", Эзоби — библейско-талмудический и Бедерси — библейский с примесью неологизмов. Виртуозности достигли в нем Алхаризи и Иммануэль Римский. Однако еврейская П. не застыла в этих арабских формах. В Италии на ней сказалось влияние старопровансальской поэзии. Одновременно с перенесением сонета в итальянскую литературу его ввел Иммануэль Римский в еврейскую. Его наиболее законченные и мастерские стихотворения являются сонетами старопровансальского типа с сохранением rima chiusa в четверостишиях и rima alternativa в терцинах. Редкий мастер еврейского стиля, он включил в свои 28 "Machberot" всю гамму человеческих страстей: любовь, страх, негодование, насмешку, тоску и отчаяние (см. Иммануэль Римский); еврейская П. Италии нашла в нем своего величайшего выразителя. Иммануэль предвосхитил эротику Петрарки, основные мотивы новеллы Боккаччо, и в нем замерло эхо от грома Данте, подражая которому, он написал свой ןדעו תפת. Подражателем Данте является также Моисей ди Риети (на рубеже XIV и XV вв.), автор "Mikdasch Meat", находящегося в рукописи в Сорбонне и Вене и изданного Я. Гольденталем в Вене (1851). Это произведение разбито на 8 песен, всего 1012 терцетов, введенных им в еврейскую П. Впоследствии была введена и октава. Постепенно в еврейскую литературу проникли и др. художественные приемы христианской Европы. Иуда-Арье Леон из Модены, Авраам бен-Саббатай из Занте и Иосиф Риатита, раввин Анконы, стали писать стансы (Scheminit), они нашли многих последователей в Нидерландах. Страшные гонения, воздвигнутые на евреев, начиная с конца XIII в. и кончая катастрофой на Пиренейском полуострове, отразились гибельно на еврейской светской поэзии. Наиболее выдающиеся таланты снова отдавали свои силы пиюту, поминальным молитвам по убитым при той или другой вспышке фанатической толпы, и вся еврейская П. вообще приняла религиозно-назидательный характер. Исключительно в этом духе написаны все произведения поэтов-караимов, начавших уже давно писать стихами против своих противников талмудистов (Сальмон бен-Иерухам — 950 г.). Наиболее выдающимися поэтами караимства являются Иуда га-Абель (бен-Илия Гадасси) — автор караимской энциклопедии "Eschkol ha-Kofer" (XII в.), пайтан Аарон бен-Иосиф (умер около 1320 г.), Аарон бен-Илия Никомедийский (умер в 1369 г.), и многие др. Все более и более овладевавшая умами мистика также наложила свой отпечаток на еврейскую П.; в особенности это заметно в мистических творениях школы Исаака Лурьи, включенных затем в молитвенник. В том же духе писал Авраам Коген из Александрии. В отдельных странах порой вспыхивали искры еврейской П., но это были лишь слабые отклики испанской. Поэтической формой речи пользовались представители новой школы, возникшей в Италии, для самых разнообразных целей. Илия Левита (пятнадцатый век) изложил в стихах резюме своих лекций о еврейском языке (Sefer ha-Bachur), грамматические правила в 13 стихотворениях под названием "Pirke Schirah" (Пезаро, 1527), и рифмованной прозой он переложил книгу Иова. Лишь изредка встречаются сборники стихотворений, написанных на другие темы, каковы "Schirim u-Zemirot" Соломона Mazal Tob'a (1548). Господствующий тон еврейской П. вплоть до конца восемнадцатого века оставался тот же, безразлично, где бы автор ни жил, — "пизмон" и пиют. Почти исключительно представителей поэзии "кинот" и "селихот" дала и Польша: Гавриила бен-Иошуа, автора "Petach Teschubah" (Амстердам, 1653), трактующего кровавые события 1648—49 гг.; Иосифа бен-Ури Шрага из Кобрина, автора "Maarachah Chadaschah", в связи с событиями в гор. Цаузмере в 1698 г., и многих других, литературное наследие которых не отличается особенными поэтическими достоинствами. Последние песня "пайтаним" звучали еще во 2-й половине XVII в. [По F. Delitzsch, Zur Gesch. d. jüd. Poesie, 1836, passim с измен.].

4.

Возрождение еврейской П. В XVIII в. еврейская П. испанской школы должна была погибнуть естественной смертью. Она была уже слишком оторвана от жизни и в течение последних двух веков своего существования не выдвинула ни одного крупного поэта. Вот почему Моисей Хаиим Луццатто (1707—1747), родоначальник новоеврейской литературы, порывает сразу со всей традицией. В стиле он возвращается к Библии, в выборе сюжета он останавливается на любовной эпопее и на философской мысли, а форму берет наиболее чуждую еврейской П. — драматическую, без всякой национальной окраски. Таковы его обе драмы: "Migdal Oz" и "La-Jescharim Tehillah", вполне европейские по своей форме и по своему содержанию, но они страдают, конечно, всеми теми недостатками, которые свойственны произведениям, стоящим вне времени и места и лишенным национальной почвы. Драму же избрал и его ученик, одаренный менее сильным талантом, Давид Франко Мендес (1713—1792), почему и явился только подражателем. Ему принадлежат: "Gemul Ataliah" — переделка "Athalie" Расина, и "Теschuat Israel" — переделка "Betulia Liberata" Meтастазио. Вообще эпос и драма, совершенно незнакомые еврейской литературе прошлых веков, если не считать единственной в этом роде попытки Пенсо (XVII в.) — "Asire Tikwah", — сильно заинтересовали еврейских писателей. Так, Самуил Романели написал мелодраму "Ha-Kolot Jechdalun" (Берлин, 1791), Иосиф га-Эфрати Троппловиц — драму "Meluchat Schaul" (1794), И. Галеви — поэму "Ha-Schalom" (1801). Η. Γ. Вейзель, иначе Вессели (1789—1802), отдал своей эпопеей "Schire Tiferet" дань ложноклассическому направлению, еще господствовавшему тогда в Европе. Звучный стих Вессели и его образный язык подкупали его современников, которые увлекались его "Моисиадой", написанной под непосредственным влиянием Клопштока. Наиболее сильным талантом рядом с ним был Шалом Коген (1773—1845), автор эпопеи "Nir David" и драмы "Amal we-Tirzah". Вокруг "Meassef" и "Bikkure Ha-Ittim" (см. Еврейская литература) группировался целый ряд других, менее значительных поэтов, сравнительно мало чем отличавшихся друг от друга в стиле и еще меньше — выраженной индивидуальностью. Их связывала общая любовь к языку Библии, увлечение им до крайности, почему язык стал для них самодовлеющей целью. Внешние же формы П. они брали у окружающей их среды. Итальянцы М. Луццатто и Романели пользовались endecasillabi и settenarri scioltipiani и др.; Эфраим Луццатто (1736—1806), автор "Ele-Bene ha-Neurim", ввел в еврейскую литературу мадригал, soneto pastorale и секстину; С. Д. Луццатто — эпиграмму, канцонетту и др. формы. Гораздо важнее для стихосложения было то, что итальянские, а затем и немецкие поэты отказались от средневековой версификации, основанной на "Jated u-Tenua", и приняли итальянское силлабическое стихосложение, не считаясь вовсе с "шева", игравшим такую видную роль в средневековом стихосложении. Благодаря этой коренной реформе, новейшая еврейская литература могла впоследствии выработать свое тоническое, наиболее благозвучное европейское стихосложение, и в действительности наиболее естественное для древнееврейского языка. Говоря о сотрудниках "Meassef'а", мы должны упомянуть о наиболее талантливом и самобытном из них, об авторе "Mischle Asaf" Сатанове, который, по своему происхождению, должен быть отнесен к русскому еврейству, занявшему исключительную роль в возрождении еврейской литературы. Новый центр еврейской П., образовавшийся в конце XVIII в. в Германии, оказался недолговечным. Таким же был и галицийский центр, наиболее выдающийся поэт которого, М. Леттерис (1807—1871), известен скорее своими переводами из Расина, Байрона (еврейские мелодии) и Гете ("Фауст"), чем оригинальными произведениями. Его сантиментальная песня "Jonah Homijah" пользовалась в свое время популярностью. Прежде чем окончательно погаснуть в Италии, еврейская П. успела выдвинуть крупного представителя в лице С. Д. Луццатто (1800—1865). Проповедник еврейской самобытности и горячий поклонник национальной традиции, он вернулся в своем сборнике стихотворений "Kinnor Naim" к формам и мотивам средневековой П. Его П. дышит сильным национальным подъемом. Менее оригинальны его родственница Рахиль Морпурго, автор сборника стихотворений (Ugab Rachel), и Иосиф Альманци, автор "Higajon be-Kinor", и др. В начале XIX в. еврейская П. возродилась и в Нидерландах. Вокруг литературного кружка "Toelet", образовавшегося в 1815 г., группировались: Самуил Мульдер, Александр Таль, Габриель Поллак и др. Мульдер обработал сохранившиеся в талмудической письменности предания о Берурии, дочери р. Ханины бен-Терадион и жене р. Меира (1824). Псалмы его (1818) отличаются изящным стилем, близким Библии по духу и форме. А. Таль является автором драмы под названием "Rigsche Bene Isch we-Kinatom" (1817). Своим дальнейшим развитием еврейская П., главным образом, обязана русскому еврейству. Его первый по времени крупный поэт, А. Б. Лебенсон, много способствовал развитию еврейского стиха. Но в его творчестве еще много рассудочности и риторики. Полной противоположностью ему является сын его, Миха Иосиф Лебенсон (1828—1852), родоначальник молодой еврейской П., выдающийся лирик. Сборники стихотворений его — "Kinnor Bat Zijon" и "Schire Bat Zijon" — пользуются и поныне крупным успехом. В духе Лебенсона-отца писали и другие его современники, как, например, И. Вербель (1805—1880), Яков Эйхенбаум (см.), известный своим "Ha-Kerab" ("Битва на шахматной доске"). Следующее поколение "маскилим" более приблизилось к действительности, что и отразилось на произведениях целой плеяды последователей Лебенсона, из которых наиболее талантливыми являются А. Б. Готлобер (ג״בא, לאללהמ; 1810—1899) и В. Каплан (ןקז, 1819—1887). Но ярче всего это отразилось на младшем их современнике, Иуде Леб Гордоне (см.). Увлеченный борьбой с односторонними фанатиками, Гордон стал бичевать и общественный уклад еврейской жизни и вскоре занял первое место в обличительной литературе того времени. Его поэтическое творчество весьма разнообразно по формам и стилю. Он писал библейские идиллии, исторические поэмы, обличительные сатиры, басни, лирические стихотворения. В то же время прозвучали и новые песни — на социальные темы. Выразителем их явился И. Л. Левин (Jehalel), в "Elchanan" и "Kischron Ha-Maaseh"; но события восьмидесятых годов и идеи палестинофильства быстро направили русло еврейской П. в другую сторону. Проснулись бессознательная тоска по собственному углу и инстинктивное стремление к древней родине на Востоке. Эти идеи целиком овладели двумя поэтами — М. Долицким (род. в 1855 г.) и Η. Имбером (1856—1909). Целый ряд песен Долицкого: "Al Hare Zion" ("На горах Сиона"), "Iwitich" ("Я стремлюсь к тебе"), "Im Eschkachech" ("О, если я тебя забуду") стали чуть ли не народными песнями. Еще большее право на это название имеют песни Имбера, вышедшего из народной массы. Его "На-Tikwah" и "Mischmar Ha-Jarden" стали у палестинофилов национальными гимнами — первое в диаспоре, второе — в Палестине.

К поэтам нового направления надо прибавить Мане, с его задушевно-грустной музой, и К. Шапиро, художественно обработавшего народные сказания. Дальнейшим заметным этапом в развитии П. являются 90-е годы, когда выступили Бялик и Черниховский, в известном смысле дополняющие друг друга. В творчестве Бялика национальные мотивы гармонично переплетаются с общечеловеческими. Бялик сыграл значительную роль в развитии языка и усовершенствовании стихотворных форм. Черниховский внес в еврейскую П. свежую жизнерадостную струю; он привил ей элементы "эллинизма", воспевая радость молодости и жизни; особого внимания заслуживают его идиллии, написанные в эпическом стиле. Бялик и Черниховский подготовили почву для целой плеяды молодых поэтов, выросших на европейской культуре. У большинства из них преобладают общечеловеческие мотивы. Наиболее видные из них — Шнеур, Я. Каган, И. Каценельсон, Я. Фихман, Я. Штейнберг, Д. Шимонович — значительно способствовали усовершенствованию стихотворных форм.

Облекая свои чувства в музыку слов, молодые поэты выработали новую версификацию. В общем правила версификации сводились до сих пор к тому, что в стихе допускалось не менее 3 и не более 13 слогов, пользоваться можно было исключительно женскими рифмами, т. е. все стихи должны были кончаться лишь хореями (milel). Много затруднений доставлял поэтам пресловутый "шева". Его приходилось порой "проглатывать", не принимать во внимание; а когда он в виде "chatef'a" оказывался в начале слова, то признавался полноправной гласной. Для благозвучия стих разбивался цезурой и даже двумя. Но, в конце концов, ритм стиха зависел от случайности, и еврейский язык в этом отношении разделял судьбу всех романских языков, пользующихся силлабическим стихосложением. Безразлично, читаем ли мы еврейские стихи, соблюдая сефардское произношение и правильное ударение или принятое у русских и польских евреев произношение с ударением на предпоследнем слоге, стихотворение, написанное силлабическим метром, лишено было правильного ритма. Ашкеназийское ударение употребляется всей еврейской массой, живущей в пределах России, Германии, Австрии, Румынии, и "ашкеназами" остальных стран Европы, как и выходцами из этих стран в Америке, — и молодая школа приняла это ударение. Теперь оставалось только отказаться от силлабического стихосложения и признать тоническое, чтобы сразу обогатить еврейскую П. всем тем бесконечным разнообразием ритма напевов, форм и сочетаний их, которые свойственны языкам: русскому, немецкому и т. д. — Эта честь выпала на долю А. Любошицкого и Ш. Л. Гордона. Мужская половина еврейских рифм получила равноправие. Молодые представители еврейской поэзии разрешили труднейшие задачи еврейской метрики, как, например, гекзаметр и пентаметр (см. Tschernichowsky, Schirim) и даже дактилические окончания. См. статьи: Дидактическая литература, Пиют, Литература.

Ср.: F. Delitzsch, Zur Gesch. d. jüd. Poesie, Лейпциг, 1836; И. Клаузнер, Новоеврейская литература, 2-е изд., Одесса, 1912; С. Цинберг, Еврейская литература (см.); N. Slouchz, La Poesie lyrique, hébraique contemporaine, Париж, 1911; id., La Renaissance de la littérature hébraique, ib., 1911.

Поэзия на разговорно-еврейском языке. Индивидуальное поэтическое творчество на разговорно-еврейском языке является продуктом позднейшего времени. В предыдущую эпоху преобладала чисто народная песня (см. Песни народные). Характер и стиль народных песен сохранили не только такие поэмы, как "Vintz Hans Lied" (см.), но и большинство произведений стихотворцев середины XIX в.: Эл. Цунзера, М. Гордона, А. Гольдфадена, В. Эренкранца и др. Лишь в 80-е годы XIX века Фруг первый придал стиху на жаргоне литературные формы, а Перец ввел европейские элементы и мотивы. Дальнейшему развитию способствовали Морис Розенфельд, А. Рейзин, Яков Адлер, А. Лесин и Иегоаш, который перевел на разговорно-еврейский язык "Гайавату" Лонгфелло. Исключительно социальные темы затрагивали Винчевский, Эдельштадт и Бовшовер. Разнообразнее и богаче по мотивам и формам молодые поэты Эйнгорн и Ш. Имбер; последний написал, кроме ряда лирических стихотворений, красивую поэму "Esterka" (1910). См. статьи Драма, Литература.

7.

См. также статьи: Арабско-еврейская поэзия, Дидактическая литература, Йемен, Персия.