Католичество и Action Francaise (Бердяев)

Католичество и Action Francaise : «POURQUOI ROME A PARLÉ». Au éditions Spes; «UN GRAND DÉBAT CATHOLIQUE ET FRANÇAIS». Cahiers de la Nouvelie Journée; J. MARITAIN. PRIMAUTÉ DU SPIRITUEL. Le roseau d'or»
автор Николай Александрович Бердяев

Опубл.: 1928. Источник: Путь. — 1928. — № 10. — С. 115—123. — odinblago.ru

Передо мной три книги, посвященные столкновению между Ватиканом и Action Française. Столкновение это глубоко волнует католическую Францию и чревато расколом. Далеко не все католики, сочувствующие Action Française, подчинились папе и это есть испытание для папского авторитета, идущее на этот раз не слева, а справа. Для французских католиков история их близости с Шарлем Моррасом и Action Française есть настоящий скандал, компрометирующий католичество, и только сейчас это вполне выясняется. С точки зрения вечных истин христианства соединение католиков с Ш. Моррасом есть великий соблазн и ложь. И теперь прегрешившие этим правые католики стараются замести следы и усиленно подчеркивают те стороны христианства, о которых сами слишком забывали. Правые католики во Франции всегда предпочитали Ш. Морраса Марку Санье и всегда соединялись с Ш. Моррасом и его направлением против М. Санье. В этом было что-то противоестественное. Ш. Моррас — атеист, позитивист-агностик и натуралист по своему миросозерцанию, язычник, ненавидящий Библию и Христа. М. Санье — верующий католик, христианин. Но Ш. Моррас — монархист, националист, страстный сторонник порядка и авторитета. М. Санье — сторонник социального католичества, республиканец и демократ. Очевидно, что для католиков, соединявшихся с Ш. Моррасом против М. Санье вопрос политический был дороже, ближе и существеннее вопроса религиозного. Пусть человек не верит в Бога и ненавидит Христа, но если он поддерживает национальный, политический и социальный порядок, он нам ближе того, кто верит в Бога и Христа любит, но своим свободолюбием и человеколюбием этот порядок подвергает опасности.

Нужно сказать, что вообще политическое положение католичества во Франции совершенно не нормально. Франция делится на правых католиков, враждебных французской республике, и на левых масонов, враждебных католической церкви, и в этом грубом делении совершенно раздавлены все другие типы. Католики более свободолюбивого типа подавлены и утеснены. Трудно на первый взгляд понять, как мог Ж. Маритен, человек очень духовного направления и подлинный христианин, иметь симпатии к Ш. Моррасу и к A. F. (непосредственно он не принадлежал к этому направлению). Объясняется это реакцией против модернизма, против гуманизма, против традиции Руссо, против революционной романтики. Эта реакция сейчас очень сильна и в ней есть своя доля правды. Но забывали, что сам Ш. Моррас есть другой полюс гуманизма, что есть не только гуманизм демократический, но и гуманизм монархический и аристократический, который не менее натуралистичен и не менее принадлежит царству миpa сего. Любопытно отметить, что правые французские католики (томисты) имеют уклон к эстетизму, в то время как левые французские католики (модернисты) имеют уклон к морализму. Одни более дорожат греко-римскими элементами христианства, связанными с возрождением античности, которое было уже в схоластике, дорожат интеллектом и космическим порядком; другие же более дорожат чисто евангельскими элементами христианства, связанными с юдаистическими истоками, дорожат человеческой личностью. Ш. Моррас мог пленять своим эстетизмом. В его образе есть черты своеобразного благородства и дон-кихотства. Он, по-видимому, человек очень убежденный, искренний и бескорыстный, очень возвышающийся над другими газетными людьми Франции. Но когда вдумываешься в нынешний конфликт Ватикана и A. F., то остро чувствуешь, что Ш. Моррас есть страшная карикатура на латинское католичество и вместе с тем очень серьезное для него предостережение, изобличение его отрицательных и соблазнительных сторон. Ложное обоготворение юридической идеи порядка и внешнего авторитета, ослабление сознания христианской свободы, доходящее почти до полного отрицания свободы духа — вот срывы и соблазны католического латинского миpa, которые у Ш. Морраса являются в виде очищенном от веры в Бога и Христа.

Концепция Ш. Морраса производит жуткое впечатление своим сходством с легендой о великом Инквизиторе. Достоевский был несправедлив к католичеству, и католичеству, взятому во всем его многообразии, никак нельзя приписать дух Великого Инквизитора. Где же он у Св. Францисска Ассизского и у большей части католических мистиков и святых? Но Ш. Моррас и A. F. обрадовали бы Достоевского, как подтверждение его Легенды. Французские католики, соединившиеся с Ш. Моррасом и A. F., бросали зловещую тень на католичество, наводили на мысль, что для них социальный порядок дороже Бога. Осуждение папой A. F. и католическая литература после этого возникшая реабилитирует в этом отношении католичество, обнаруживая преобладание мотивов чисто христианских. С кем католики соединялись? С человеком, который ненавидит Библию и евангельский образ Христа, который враждебен всякой духовности и считает самую идею Бога вредной, разрушительной и анархической., (см. книгу Ш. Морраса «Romantisme et revolution»). Истинные основы жизни Ш. Моррас видит в греко-римской цивилизации, в установленном там порядке интеллектуальному эстетическом и государственном (особенно интересна его статья «Invocation a Minerve»). Дух Библии разлагает эту цивилизацию и этот порядок, это есть дух варварский, переворачивающий все вверх ногами, источник всех революций. Когда священное писание утверждает, что Богу нужно повиноваться больше, чем людям, оно является источником анархии и революции, оно колеблет всякий прочный порядок. На анархической идее Бога, восстающей против порядка в жизни миpa и человечества, нельзя построить прочного государства и цивилизации. Библейские, евангельские, юдаистические и христианские начала вечно грозят опасностью низвержения цивилизации и государства, порядка и авторитета, формы и предела. Дух Библии есть дух разверзающейся бесконечности. Порядок же основан на конечном. Внесите разрушительный, анархический дух бесконечности в нашу цивилизацию и в ней будет низвергнута всякая форма, она погибнет. Вечная цивилизация есть цивилизация латинская. И Ш. Моррас ненавидит бесконечность, он живет пафосом конечного, он в этом грек, античный человек, не человек христианского периода истории. Для христианской культуры более характерен Фауст с его бесконечными стремлениями. И вот этот ненавистник Библии и самой идеи Бога, этот язычник, для которого греко-римские начала не превзойдены, этот позитивист, ученик и почитатель О. Конта, оказывается также страстным почитателем католической церкви, восторгающимся ее делами в мире, защищающем ее против антицерковных и антиклерикальных течений современной Франции. В чем причина этого парадокса? Ответ Ш. Морраса звучит для нас совершенно как слова Великого Инквизитора у Достоевского. Католическая церковь исправила дело Христа, обезвредила революционный дух Библии и превратила анархическую и разрушительную идею Бога в силу организующую и поддерживающую порядок. И такая хвала католической церкви могла соблазнить и пленить католиков! Это производит жуткое впечатление. Такая идея порядка представляется нам сатанической и антихристовой. Порядок без Бога, отрицающий дух и свободу, и есть царство князя миpa сего, царство антихриста. Так всегда думала русская религиозная мысль, и она много сделала для распознания антихристова духа. В основе христианства лежит не идея порядка, как думает латинская мысль, а идея свободы и любви. Царство Христово есть свобода в Боге и с Богом и оно противоположно порядку без Бога, который есть царство антихриста. Идея Великого Инквизитора и есть идея порядка без Бога, который организует человечество и дает ему земное благо. Ш. Моррас болee всего боится свободы во Христе, свободы Христовой, и, по-видимому, ее боялись и те правые французские католики, которые Моррасу сочувствовали. И они должны были думать, что порядок на земле могут поддерживать лишь греко-римские, рационально-юридические элементы христианства, а не элементы библейские и евангельские, не профетический и мессианский дух христианства.

Ш. Моррас закован в латинском классицизме и ничего не видит вне своего ограниченного миpa. Он ненавидит романтизм, как измену классическому духу Франции, как источник революционного духа, но сам он лишь романтик классицизма, ибо романтиком является всякий, обращенный исключительно назад. Невозможно вернуть Францию к XVII веку, это — романтическая мечта. Ш. Моррас — представитель умирающего миpa, он — декадент. Он принадлежит к тому типу безнадежных романтиков, реакционеров и декадентов, который некогда нашел себе яркое выражение в образе Юллиана Отступника. И поразительно, как это католики из A. F. не заметили, что Ш. Моррас отступник от христианства в большей степени, чем Ницше. Для него христианство есть восстание варваров-рабов, последних, которые захотели быть первыми, христианство — революционно и источник всех революций в мире. В этом Ш. Моррас идет за Ренаном. Он беспомощно хочет противопоставить анархии нашей эпохи свою латинскую intelligence. Но intelligence Ш. Морраса очень походит на intelligence Тэна, она не болee высокого качества, это не есть intelligence Фомы Аквината. Да и какая может быть intelligence при полном торжествe эмпиризма! Ш. Моррас — политик и художник-эстет, он не философ и исповедует он самый наивный эмпиризм. Он пережил основное влияние О. Конта, которого он ценит безмерно высоко. И это понятно. О. Конт был уже католиком без Бога и Христа и очень ценил католическую церковь. Ш. Моррас ценит католическую церковь, как организующую силу, как орудие социального порядка, и вместе с тем, как совершенное художественное произведение. Но образ Христа ему чужд и даже ненавистен, он пугает его классическое латинское сознание. Для такого рода людей особенно страшен христианский мессианизм и профетизм, им чуждо безумие креста. В концепции Ш. Морраса есть сильный элемент антисемитизма. Любопытно отметить, что крайние правые германские националисты тоже являются сознательными врагами христианства и, в форме более прямой и открытой, они считают христианство еврейской прививкой к арийской культуре и хотят вернуться к древнему германскому язычеству. Для закованного и закостенелого в греко-римском и французском мире Ш. Морраса характерна также вражда к Востоку и всему, что идет с Востока. Но христианство пришло с Востока, как и все религии. В ненависти к Востоку за Моррасом следует Массис, которому это менее дозволительно, так как он считает себя христианином.

A.F., вдохновляемое Ш. Моррасом, исповедует совершенный аморализм в политике, натуралистический национализм, античное обоготворение государства, господство политики над духовной жизнью. A. F. отрицает всякую евангельскую мораль, проповедует ненависть к Германии и жаждет кровопролития. Газета «Action Française» дышит ненавистью и злобой и наполнена почти нецензурными ругательствами. Ш. Моррас не постеснялся сказать одному католику: ваша религия (т. е. христианство) основательно загрязнила мир. И заповеди этой религии для него необязательны. У католиков, связанных с A. F., еще раз произошло резкое обмирщение католичества, которое не раз уже происходило в истории. Ш. Моррас и A. F. есть изобличение ложных сторон правого, официально господствовавшего католичества. Левые католики модернисты в этом отношении всегда были более правы, ближе к духу Евангелия. Смешно было бы думать, что с точки зрения Христовой Церкви Ш. Моррас лучше Ж. Ж. Руссо, — он еще хуже. Отрицательная правда A. F. могла бы быть в восстании против безбожной и бездушной республики, против уродливых сторон современной демократической цивилизации. Но на это имеет право Л. Блуа, а не Ш. Моррас, который сам безбожник и отражает страшное понижение духовности в новой истории. Сам Моррас есть порождение того ренессанского гуманизма, который привел и к безрелигиозной демократии и к современной лаической цивилизации. Он исповедует религию человечества.

Так называемые католики-модернисты всегда были против A. F., они были свободны от этого соблазна и скорее соблазнялись противоположным. Поэтому положение их сейчас лучше. Аббат Лабертониер давно уже написал против Ш. Морраса и A. F. книгу «Positivisme et catholicisme». Не так давно вышедший сборник Cahiers de la Nouvelle Journee «Un grand Debat Catholique et Francais» высказывает много несомненных истин, но он не имеет большой остроты. Этой группе католиков не приходится оправдываться и заглаживать скандал. В первой статье сборника Виалату доказывает, что идеи A. F. популярны главным образом среди французской буржуазии и что дух A. F. есть дух плененный «миром», его блеском и его царством, светски-буржуазный дух. Буржуазный, плененный «миром» дух A. F. выражается уже в культе конечного, в то время как христианство обращено, к бесконечному. Авторы сборника борются против аморализма, эстетизма и аристократизма Ш. Морраса и изобличают его отвращение ко всякой духовности. В особой статье критикуется концепция французской истории официального историка A. F. Бэнвилля. Интересно, что Бэнвилль отрицает самый факт французской революции. По его мнению такого события с особым значением не было, а был бунт, беспорядок, скандал, разложение. Так в наше время многие из эмиграции отрицают факт русской революции. Это доказывает, до какой степени понимание истории связано с мифотворчеством. У Бэнвилля есть монархически-националистический миф, с которым он подходит к истории Франции. И он не видит революции, ее значения в судьбе Франции. У других был миф революционный и революция стала центральным событием в судьбе Франции и даже всего миpa. Шпенглер не заметил христианства в истории, в то время как для нас оно определяет всю историю. Во всяком случае Бэнвилль очень поверхностный историк, для него внутренняя история совершенно подавлена историей внешней. Авторы сборника модернистов восстают против любви к Франции «по ту сторону добра и зла» и требуют подчинения политики нравственным началам. Они устанавливают иерархию ценностей, в которой ценности религиозной принадлежит высшее место. В этом деле католики-модернисты торжествуют, они всегда хотели быть верны евангельской морали и частичную их правду сейчас подтвердил папа. Это не значит, конечно, что они вообще правы. У модернистов был и дурной модернизм, потворствование духу времени, нередко ослабление веры.

Более острый интерес представляет сборник другой партии, принадлежащей к более правому лагерю, исповедующей томистское миросозерцание. Ш. Моррас хотел союза и сотрудничества позитивистов, следующих за О. Контом, с католиками, следующими за Фомой Аквинатом^[1]. Вот лучшие из католиков, которые шли на этот союз и сотрудничество, и пробуют теперь в деликатной форме размежеваться и осудить Морраса и A. F. После осуждения папой A. F., католики спохватились, что не подобает христианину быть вместе с атеистом и язычником, ненавистником Библии и самой идеи Бога. И характерно, что в сборнике правых католиков-томистов оказалось очень много общего с сборником левых католиков-модернистов, много обще-христианского, одни и те же аргументы против A. F. и Морраса, один и тот же призыв к христианской евангельской морали. В некоторых местах католические священники даже защищают протестантов против Ш. Морраса и соединяются с ними в обще-христианском чувстве. Ш. Моррас иногда любил делать вид. что нападает на протестантского Христа, на эксцессы и крайности в образе Христа, каким он выражен в христианских сектах и ересях. Христос католический представляется ему обезвреженным исправленным, подчиненным античной мере. Католики всех лагерей наконец поняли, что Ш. Моррас ненавидит и образ церковного Христа, который передался и миpy протестантскому. В действительности Ш. Моррас воспевал и высоко оценивал католическую церковь, потому что очень дурно о ней думал, думал, что она есть христианство без Христа, т. е. христианство Великого Инквизитора. Нынешний конфликт католической церкви с A. F. тем и значителен, что в нем католичество заявляет, что оно есть христианство с Христом, вступается за Христа. A. F. в грубой форме восстало против папы и хочет придать делу такой вид, что осуждение носит характер политический, а не религиозный. Некоторые понимают события, как столкновение ультрамонтанства и возрождающегося галликанства. Обвиняют папу в том, что он подвергся влиянию германской интриги. Самая сильная сторона позиции Ватикана в том, что подобно тому, как теперь осуждается правое направление A. F., раньше было осуждено левое направление Sillon и М. Санье. Католическая церковь наконец становится на ту позицию, что она не имеет обязательной связи ни с каким политическим направлением и ни с какой государственной формой, что католики могут быть монархистами и республиканцами, правыми и левыми, но не могут утверждать обязательной связи католической церкви со своим направлением. М. Санье, по-видимому, утверждал, что демократия непосредственно вытекает из Евангелия и потому обязательна для католика.

Из трех лежащих перед нами книг, наиболее блестяща по мысли и по форме книга Ж. Маритена «Primauté du Spirituel». Он освободился в этой книге от соблазнов, которых не вполне был чужд в прошлом, и говорит много верного об абсолютном примате духовного над мирским, вечного над временным, религиозного над политическим. В нем самом чувствуется большая духовность. Но бесспорной и для нас истине он придает форму, которая свидетельствует о границах латинской католической мысли. Абсолютный примат духовного над мирским означает для него примат папской непогрешимости и он возвращается к средневековой теократической идее. Ему свойственна ложная с нашей точки зрения идея порядка и авторитета. И он принужден отрицать свободу мысли, которая не есть непременно свободомыслие и вольтерианство. Маритен требует не внешнего и показного подчинения папе, а внутреннего и искреннего, духовного подчинения, на которое большая часть католиков из A. F. неспособна. Но внутреннее, искреннее, духовное мое подчинение означает ведь, что я сам, через свободу свою думаю тоже, что думает и тот, кому я подчиняюсь. Все внутреннее, искреннее, духовно реальное всегда предполагает свободу, активность и работу свободной совести, свободного духа, свободной мысли. Но ее Маритен принужден отрицать, так как свобода совести была осуждена Ватиканом под наименованием либерализма (в религиозном, а не политическом смысле слова). Осуждение либерализма основано было на том, что есть лишь свобода добра и истины, но не может быть свободы зла и заблуждения. Но тогда добро и истина делаются автоматическими, являются результатом необходимости и принуждения. При отрицании религиозного либерализма, т. е. свободы совести, подчинение Церкви делается внешним и автоматическим. И католики, сочувствовавшие A. F., принуждены после папского осуждения, как автоматы, иногда вопреки своей совести, утверждать противоположное тому, что они утверждали раньше. Тоже нужно сказать о модернистах после осуждения модернизма. Католики, в частности и Маритен, любят говорить, что греховная человеческая свобода нуждается в протекции, в покровительстве. Да, но покровительстве Бога, благодати Духа Св., а не внешнего принуждения. Тут мы сталкиваемся с непреодолимым противоречием православной и католической точки зрения.

Очень хорошо говорит Маритен о существовании двух традиций во Франции: традиции Св. Людовика и Жанны Д’Арк и традиции Филиппа Красивого и Людовика XIV. Он хочет следовать первой традиции. Моррас же и A. F. целиком находятся во второй традиции, для них Людовик XIV выше Людовика Св., Версальский парк выше и дороже средневековой Франции. В своей книге Маритен говорит также о русском православии и говорит с симпатией и сочувствием. Но сознание его носит на себе печать границ латинского сознания, хотя он искренно стремится освободиться от отождествления христианства с латинством. Маритен думает, что православный Восток принижает значение Логоса, что русская религиозная мысль смешивает теологию, мистику и философию. В действительности это не так. Природа Логоса была раскрыта на Востоке, а не на Западе, разум и мысль присутствуют в платонизме не меньше, чем в аристотелизме, и русская религиозная мысль утверждает не смешение теологии, мистики и философии, а духовную целостность, озаренность познания второй, зависимость философского и теологического познания от духовного опыта. Маритен очень хорошо говорит, что христианин должен освободиться от всего кроме Иисуса Христа. В этом мы вместе с ним. Но это означает и требование освобождения от власти Аристотеля и римского юридизма. Маритен принадлежит к очень немногим французам, которые чувствуют наступление новой эпохи в христианстве и не являются исключительно реакционерами. Это у него от Л. Блуа, который антипод Ш. Морраса. Столкновение католической церкви с A. F. представляет огромный интерес и поучение для нас, так как у нас есть свое Action Française — засилье правых монархических партий в Православной Церкви, карловатство, с той разницей, что Ш. Моррас является представителем утонченной культуры, изысканной интеллектуальности и пишет «La musique intérieure», в то время как наше «Action Russe» отличается некультурностью, грубостью, низшим интеллектуальным уровнем и из недр его выходят лишь погромные листки.

Примечания автора

1. Фома Аквинат не был чистым монархистом и считал лучшей формой правления смешанную, совмещающую начала монархические, аристократические или демократические.