Самое дорогое на свете
[править]Яптэко Манзадей был убежден, что придет время, когда самые знаменитые ученые напишут о нем такую книгу, что если ребенок начнет ее читать с пяти лет, то последнюю страницу он перелистает уже в глубокой старости: так будет толста эта книга…
Пока же Яптэко скорбел. Причиной скорби был его возраст. Яптэко Манзадею шел двадцать первый год, а человечество, наверное, еще не догадывалось о его существовании.
Придя к этому горькому выводу, Яптэко две недели ездил по стойбищам мрачный. Не придумав ничего исключительного, Яптэко Манзадей поехал в Красный чум к русской учителке Тоне Ковылевой.
Она была, по мнению Яптэко, так учена, что перед ее мудростью меркли не только все научные светила, но даже бухгалтер колхоза «Полярная звезда», который умел очень красиво, с сотнями тонких завитушек, писать разные деловые бумаги.
Он писал так красиво, что бумаги, заполненные его завитушками и виньетками, не мог прочесть даже сам секретарь тундрового Совета Миша Якимов.
Яптэко очень уважал русскую учителку. Ведь это она обучила его грамоте.
Он подъехал к Красному чуму уже в сумерках.
— Здравствуй, товарищ Тоня, — сказал он, опустив глаза.
С недавних пор он со стыдом в душе признался, что в серые, как у котенка, глаза учителки он прямо смотреть не может.
— Здравствуй, Яптэко, — сказала учителка. — За новыми книгами приехал?
— Нет, — сказал Яптэко.
Учителка угостила его чаем.
— Ты какой-то странный стал, — задумчиво произнесла она. — Может быть, влюбился в кого-нибудь?
— Нет, — сказал Яптэко смущенно. — Я ненавижу баб: они хитрые и много кричат, — объяснил он и уже спокойно посмотрел в глаза учителки. — Скажи, — спросил он, — кого на свете больше всего любят люди? А?
Учителка с изумлением посмотрела на Яптэко. Яптэко объяснил подробно, что его интересует.
— Зачем тебе это? — еще более удивилась учителка.
— Надо, — нахмурился Яптэко Манзадей.
— Великих людей на земле было очень много, — сказала учителка. — Фарадей, Шекспир, Толстой, Ньютон, Бруно, Ломоносов, Рафаэль, Микеланджело, да мало ли их…
— А я мог бы сделаться таким же великим? — тихо спросил Яптэко Манзадей.
Учителка отрицательно покачала головой.
— Нет, — сказала она, — великие люди родятся редко. И хотя они родятся талантливыми, они много учатся, прежде чем стать великими. А ты еще только едва грамотой овладел.
— Обидно, — сказал Яптэко. — А есть такие, кто без большой грамоты великим стал? Неужели нет таких?
— Таких нет, — улыбнулась учителка. — Одни самоучками приходили к знаниям, другие учились в университетах. Вот, например, Циолковский или Мичурин сами до великих открытий дошли, но они много читали и изучали.
— Мичурин… — с уважением повторил Яптэко. — Дай мне про него почитать.
Получив книгу, Яптэко бережно спрятал ее на груди и, поблагодарив учителку, покинул Красный чум.
Так началась полоса творческих страданий и великих открытий ненецкого естествоиспытателя Яптэко Манзадея.
Прочитав книгу, Яптэко немедленно забросил все свои дела и поехал в Красный город, столицу своего округа. Там в продуктовом магазине он купил ведро картошки и, тщательно укутав ее в оленьи шкуры, отвез на побережье Ледовитого океана.
На сопке перед своим чумом он тщательно приготовил две гряды и посадил в них картошку. Русская уборщица на фактории объяснила ему, как это делается.
— Не вырастет только здесь, замерзнет она, — усомнилась женщина.
— Вырастет! — убежденно сказал Яптэко. — Великий ученый Мичурин даже северный виноград вырастил, а я ведь только картошку.
— Ничего, ничего, дерзай, Яптэко, — поддержал заведующий факторией товарищ Кузнецов. — Только нос не вешай, если вначале будет неудача.
— Я не из таких! — сказал Яптэко и с наступлением великого полярного дня посадил картошку по всем правилам искусства.
День, когда первые робкие ростки картофеля показались из земли, стал для Яптэко Манзадея днем неописуемого счастья. Он забросил все свои дела и поехал по стойбищам. И в каждом стойбище он подробно рассказывал о своей научной работе и, подняв палец, говорил:
— Растет!
И все радовались успехам Яптэко Манзадея.
— Ты очень умный человек, Яптэко! — говорили пастухи. — О тебе надо в газетах писать.
Но пришла осень, и первый же мороз лишил Яптэко его радости. Ботва повяла, и только на одной из гряд единственный зеленый стебель мужественно отстаивал свое право на жизнь. Это было таким ударом по мечтам Яптэко Манзадея, что он не выдержал, решив навсегда покинуть горькую стезю великих открытий.
Чтобы полностью испытать всю горечь неудачи, Яптэко подошел к грядке и… застыл от изумления.
— Растет? — не веря своим глазам, растерянно произнес он. — Ишь ты, лешак!
Единственный клубень посредине гряды зеленел коренастой ботвой, и на одном из стеблей ее синел цветок.
— Вот беда! — почтительно сказал Яптэко, удивляясь мужеству растения.
И волна огромной нежности к скромному синему цветку заполнила душу Яптэко. Он опустился на колени и бережно провел шершавой ладонью по листьям, точно это были щеки любимой девушки.
— Ишь ты, — шептал он боязливо, словно во сне, — выжил!
Вечером он уже был на фактории. Товарищ Кузнецов дал ему крепкий деревянный ящик и несколько кусков стекла.
Как драгоценность вез это к себе Яптэко. Укутав на ночь картофельное гнездо сухим мхом, Яптэко сделал из ящика передвижной парник и стал ревниво следить за солнцем.
Уже наступали длинные ночи. Они делались все длиннее и длиннее, а солнце все ниже и ниже опускалось над Баренцевом морем. Оно горело уже слабо и то лишь в полдень.
Яптэко ни на шаг не отлучался от своего чума. Он тщательно полол грядку и с привычной тревогой всматривался в небо. Больше всего он боялся ветров, особенно северных, несущих с собой холод, осень, снежные тучи.
И когда ему не понравился юго-западный ветер, дохнувший на грядку, он старательно пересадил картофель в ящик. Пересаживая его вместе с землею, он так боялся повредить у него хотя бы один корешок, что даже затаил дыхание, перенося ящик в свой чум. Слегка полив растение озерной водой, Яптэко лег спать. Утром он вынес ящик на солнце, радуясь с каждым днем все более и более.
Определенно, картофель рос! На берегу Ледовитого океана, на неприветливой, промерзшей за миллионы лет родине Яптэко, рос картофель. Это Яптэко, ученик великого преобразователя природы, вырастил его.
А солнце все меньше, все слабее светило над тундрой.
Еще никогда так не сожалел Яптэко об уходящем солнце, как в эту осень. «Поздно я задумал это дело, — огорчался он, — раньше бы надо».
И, сидя у ярко полыхавшего костра, он трогал каждый листик картофеля негнущимися пальцами и мягко улыбался растению, точно оно могло понять всю его нежность и несказанную гордость.
Когда выпал первый снег, Яптэко позвал своих друзей и, угостив их вином, в торжественной тишине вырыл картофель.
Каждому клубню он решил дать имя, и поэтому первый, самый крупный, величиной с гусиное яйцо, получил имя Опой, что означало «первый»; второй, более мелкий — Сидя; третий — Няхар, а четыре остальных остались безымянными, ибо они были меньше ногтя безымянного пальца.
— Вот ушкан-то! — в восхищении говорили друзья Яптэко.
Тщательно завернув клубни в мягкую шкурку пыжика, Яптэко спрятал сверточек в кожаную сумку и с тех пор никогда не расставался с ней.
Разъезжая по стойбищам, гостя у товарищей, он при всяком удобном случае вынимал заветный сверток и показывал людям свою гордость — семь клубней, выращенных им, Яптэко, на берегу Баренцева моря.
— Что есть самое дорогое на свете? — спрашивал он, гордо улыбаясь. И, уже нахмурясь от важности, отвечал: — Самое дорогое на свете — это наука!
— Правда, — говорили пастухи, — тебе лучше видно. Ты картошку своими руками вырастил.
— Это научная картошка, — говорил Яптэко и ехал в другое стойбище, ибо все должны были проникнуться такой любовью к науке, какой проникся к ней Яптэко Манзадей — ученик великого Мичурина.
Шли дни за днями. Томительно тянулась полярная ночь. Чтобы скоротать время до наступления весны, Яптэко приезжал в Красный чум и подолгу беседовал с русской учителкой.
— Ты много сделала для меня, товарищ Тоня, — говорил он. — Ты меня сделала грамотным. Ты меня сделала ученым.
— Ну, до ученого тебе еще далеко, — улыбаясь, говорила учителка, — ты даже алгебры-то не знаешь.
— У меня голова от нее болит, — говорил Яптэко.
— А картошку сажать математика не нужна? Химия не нужна? — смеялась учителка.
— Я и без них ее вырастил столько, что тебе на три дня хватит, а то и на четыре, — хвалился Яптэко и уезжал в свой чум.
С наступлением первых весенних дней он стал все реже и реже посещать ее. Ему казалось, что он надоел учителке. Она стала какой-то мрачной и на все вопросы Яптэко отвечала коротко: «да» или «нет». Изменился и облик ее. Щеки покрылись зеленоватой бледностью, и десны распухли.
— Ты болеешь, учителка? — спросил ее как-то Яптэко.
Она отрицательно покачала головой и сказала:
— Оленьи жилы надо есть, помогает, а я не могу, противно.
— Тебе к доктору надо, — посоветовал Яптэко.
— Это пустяк, — сказала учителка, — не будем об этом говорить.
Яптэко подумал, что учителка сердится на него из-за чего-то. Он по-дружески распростился с ней и больше уже не появлялся в Красном чуме.
Все его внимание привлекли первые проталины, появившиеся у подножий сопок. «Не пора ли?» — думал Яптэко, но, чуя еще холодный ветер и предчувствуя морозы, он медлил.
Он ждал, когда солнце наполовину оголит сопки. Он так увлекся своей мечтой, что совсем забыл об учителке. Она осталась где-то далеко-далеко в его сознании.
Сейчас ему нужно было солнце. Веселое июньское солнце, которое даст жизнь его детищу.
И долгожданный момент наступил…
Яптэко заполнил деревянный ящик унавоженной землей. Он тщательно подготовлял ее, очистив от мха, крупных песчинок и травы.
Когда было все готово, он посмотрел на солнце и открыл заветную сумку. Далекий свист задержал его внимание. Кто-то подъезжал к чуму Яптэко. Яптэко улыбнулся при мысли, что гость позавидует, увидев, как сажается картофель, выросший в тундре.
Острым ножом Яптэко проделал в земле семь ямочек и бережно положил в них клубеньки. Три первых он загребал землей с особым старанием. Он нарочно медлил закапывать их, но гость все еще ехал где-то на соседней сопке, и, боясь, как бы клубни не озябли, Яптэко зарыл их.
Поставив ящик на солнце, Яптэко сел рядом с ним и улыбнулся. В эти мгновения он был самым счастливым человеком на свете.
Необъятное будущее простиралось за этими крохотными клубнями для Яптэко. Он уже видел себя в кругу великих ученых, которые, сидя на траве посреди Кремля, почтительно расспрашивают его, Яптэко, о том, как же это он умудрился на льду, в холодной тундре, на берегу Баренцева моря вырастить замечательный картофель. Огромный картофель, по полпуда каждый клубень.
И Яптэко уже объяснял им: «Что самое дорогое на свете? Наука. Вот я и сделал это ради науки, вроде великого русского человека Мичурина или Ломоносова».
…Тяжелая ладонь опустилась на плечо Яптэко. Позади него стоял один из колхозников, живший по соседству с Красным чумом.
— Письмо тебе, Яптэко, — сказал он.
Яптэко развернул записку и стал читать ее. Свет померк в его душе, когда он прочитал записку.
Это писала учителка.
«Милый Яптэко, — писала она, — ты мне говорил, что у тебя есть картофель. Пошли мне хоть немного. Мне очень тяжело. Меня всю скрючило, вываливаются зубы, и кровоточат десны. Цинга. Наверное, для тебя это большая жертва, но у меня нет больше никакого выхода. Врач сказал, что завтра-послезавтра будет уже поздно… Спаси меня, милый Яптэко.
Тоня». — Она до завтра никак не доживет, — хмуро сказал колхозник. — Ее всю скорчило, а самолеты уже не летают. Изо рта кровь течет. И гной. Ребятишки плачут. «Кто, говорят, нас учить теперь будет?»
Яптэко молчал. Он тупо смотрел на ящик, отсвечивающий стеклянной рамой, и безвольно опущенные руки его ощущали холодок земли.
— Ей очень тяжело, — продолжал колхозник, — ее всю скорчило, и изо рта кровь течет. Все ребятишки плачут.
Яптэко поднял невидящий взгляд, и лицо его передернула судорога.
— До завтра она никак не доживет, — почти хрипел колхозник, и губы его дрожали, — ее всю скорчило.
— Да замолчи ты! — крикнул в ярости Яптэко.
— Ты не сердись на нас, Яптэко, — сказал колхозник. — Мы думали о том, как тебе это больно, но ей очень тяжело. До завтра она никак не доживет.
— Возьми, — тихо сказал Яптэко, — возьми, только уходи скорее. Ну! — крикнул он. — Ну!
И, сгорбившись, точно придавленный старостью, он ушел в свой чум.
Колхозник бережно поднял ящик и прикрутил его к своим нартам. Потом он на цыпочках вошел в чум и увидел: Яптэко лежал на шкурах, лицом зарывшись в подушку, и плакал.
Человек положил на латы свой подарок для Яптэко и тихо вышел из чума.
Когда Яптэко обдумал все и ему стало легче, он поднял голову. Он поднял голову и с удивлением посмотрел на латы. На досках у костра, освещаемая пламенем догорающего хвороста, стояла четвертинка водки…
Впервые чувство удивительной любви к миру, к людям переполняло его.
«Что самое дорогое на свете? Наука! А еще что? Все! Но самое дорогое — это учителка и ребята из колхоза… Правду ли я говорю? Правду!»
И он поднимал стакан за долгую жизнь всех хороших людей на свете, за Тоню Ковылеву — русскую учителку, за колхозников, за великую силу человечьей нежности и сочувствия, за науку.
